Ася увиливала от обсуждения личной жизни Сергея, как могла: «Отстань от меня со своим Алымовым раз и навсегда! Вот не нравится он мне, и все!» Но Вика не понимала: «Как он может не нравиться, ты что?!» Потом она внезапно выскочила замуж и слегка отвлеклась от Алымова. Но оставалась еще Илария Львовна, после разговоров с которой Ася долго приходила в себя. Сергей же не позвонил ей ни разу – за все тринадцать лет. И вот теперь они снова так близко друг к другу! И так невозможно далеко.

Ася легла, уткнулась в подушку и всхлипнула – пахло Алымовым. Что делать-то? Как жить? Может, зря она это все затеяла?..

Неизвестно, кого ожидала увидеть Ася, но знакомый Алымова, которого он пригласил через неделю домой, оказался не осанистым и важным полковником с Петровки, а невысоким парнем в кожанке, простецким с виду. И только приглядевшись как следует, Ася поняла, что Кирилл Поляков вовсе не так прост, как кажется, да и гораздо старше, чем она было подумала. Отдав должное и запеченной свинине, и водочке, Кирилл наконец заговорил о расследовании:

– И что вы, Ася, так волнуетесь? Дело-то закрыто.

– Как – закрыто? – в один голос спросили Ася с Сергеем.

– Да так. Не найдено состава преступления.

– А труп?

– Труп оказался совершенно посторонним. Это местный бомж, который, очевидно, залез в дом погреться.

– А почему они меня расспрашивали про Эдика? Я-то подумала, что…

– Когда расспрашивали, у них еще результатов экспертизы, наверное, не было. А так сразу определили, что это мужчина лет шестидесяти. И умер он от естественных причин – инфаркт. Так что Эдик ваш ни при чем.

Алымов вздохнул с облегчением: его все время грызло раскаяние по поводу этого несчастного Эдика, которого он так резко возненавидел, – а вдруг и правда тот погиб?

– А пожар? Отчего пожар-то?

Поляков вздохнул:

– Асенька, на пожар они, как сейчас говорят, просто забили. Дом-то не застрахован. Написали, что от закоротившей проводки, и дело с концом. Я посмотрел материалы – и правда похоже на поджог, но никто не станет это раскапывать. Так что…

Ася растерянно моргала:

– И это все? А как же Эдик? Куда он делся-то? И браслет? А коробочка с монетами?

– Вы заявление подали? – спросил Кирилл, с состраданием глядя на Асю. – О том, что муж пропал? Подавайте срочно.

– А я могу с ним развестись, раз он пропал, вы, случайно, не знаете? – Ася слегка покраснела, у Алымова же сделался чрезвычайно отрешенный вид. Поляков посмотрел на них и хмыкнул про себя: а-а, вон что с вами происходит!

– Через год официально объявят без вести пропавшим. Тогда сможете.

– Через год?! – У Аси вытянулось лицо.

– А что за коробочка с монетами? – спросил Поляков, принимаясь за вторую порцию свинины с картошкой. Ася принесла жестянку, Кирилл внимательно ее рассмотрел.

– Интересно. Значит, говорите, много должен ваш Эдик? И монет тут больше было, да? Эти-то, что остались, явно с фестиваля тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года, судя по датам. Тогда многие отоварились у иностранцев.

– Да, папин младший брат увлекался. Еще были старинные, с орлами, от дедушки. Или даже от прадедушки, кажется. Вроде бы серебряные. Вот их как раз и нет. Они дорогие?

– Да не особенно, если рубли и полтинники. А кто был ваш дедушка? Или прадедушка?

– Дедушка был бухгалтером. Счетоводом, как он говорил. А прадедушка… Я и не знаю, надо у мамы спросить.

– Спросите на всякий случай.

– А что ты предполагаешь? – с любопытством спросил Алымов.

– Да я ничего не предполагаю. Просто интересно, что он мог искать именно в этой коробочке. И ведь срочно искал, в большой, можно сказать, запарке, если вернулся на дачу. Значит, знал, что оно там. Я думаю, дом Эдик и поджег. Наткнулся на труп – бомж-то уже три дня как умер. Испугался и поджег – решил, что его обвинят в убийстве.

– Ну да, и браслет на трупе обронил! – засомневался Сергей.

– А браслет вовсе и не на трупе нашли. На крыльце. Ну, на остатках крыльца.

– Значит, обронил, когда в дом ломился. А следователь так меня запугал этим браслетом! – возмутилась Ася.

– Работа такая, что делать.

Поляков ушел. Ася прибирала со стола, а Алымов задумчиво вертел в руках жестяную коробочку – что-то такое маячило у него в голове, неясное, давно позабытое…

– Ася, а ты говоришь, что мы Эдика с детства знаем. Значит, они жили неподалеку?

– Ну да, как раз там, где теперь Савва. Те, кто до него жил, как раз у Эдиковых родителей и купили участок. Дом снесли, новый построили. А что?

– Я вот думаю… Ты говорила, что он всего пару раз и был у вас на даче. Это сейчас. А в детстве? Ты же там до школы все время жила. А он?

– И он тоже. Конечно, мы с ним играли. И в доме бывал. Зимой, осенью. Летом-то я все с тобой…

Они посмотрели друг на друга и тут же отвели взгляды. Вдруг Ася вскрикнула:

– Ой, и как я забыла! Он же один раз выпросил у меня эту коробочку! Поменял на что-то! Не помню, на что. И бабушка тогда страшно ругалась, отобрала у него и спрятала. А потом мы с тобой ее нашли, помнишь? В буфете на верхней полке.

Ася почувствовала, что сейчас заплачет: ей было так жалко сгоревший дом, словно вместе с ним сгорело и ее счастливое детство. Столько связано воспоминаний, столько надежд! Она быстро отвернулась и сделала вид, что моет ложку. Алымов с тоской смотрел ей в спину – и он думал о том же. Как естественно было бы сейчас встать, подойти к Асе, обнять ее, а то и поднять на руки: утешить, поцеловать. Но почему-то невозможно. Ася справилась со слезами и сказала:

– Родители решили все продать. Дешево получится, конечно. За пепелище много не дадут. Хотя участок большой, хороший. А помнишь, какой сладкий крыжовник у нас был? Ни у кого такой не рос!

Крыжовник тоже что-то напомнил Сергею, и он слегка нахмурился. Потом спросил:

– Ася, а какие у тебя планы на лето?

– Да особенно никаких. Работать буду, как всегда. У нас в гимназии летняя подготовительная школа для шестилеток. Вот с июля и начну.

– У меня гастроли как раз в июле. Почти до конца августа.

– Ясно. А сейчас я на недельку в Италию съезжу – Рим, Венеция, Верона. Я хотела было деньги на стройку копить, но раз они продавать решили, можно и съездить.

– И когда ты едешь?

– На следующей неделе. Тринадцатого. Вернее, четырнадцатого. У меня самолет ночью.

Алымов взглянул на Асю, которая внимательно разглядывала кухонное полотенце, и отвернулся – пятнадцатого у него был день рождения. Теперь Ася посмотрела на него и наморщила нос от неловкости: она специально купила такую путевку – с днем рождения Алымова у нее были связаны не самые лучшие воспоминания.

– А когда вернешься?

– Двадцать второго.

Алымов повеселел:

– А-а, значит, успеешь к премьере «Иванова».

Ася похолодела – она и забыла про премьеру! Они молча разошлись по своим комнатам, и каждый почему-то чувствовал себя обиженным. Словно журавль и цапля из старой сказки, они никак не могли сговориться, никак не могли найти верный тон общения, а к прежнему возврата не было. Так два актера, не знающие пьесы, в которой им приходится играть, и к тому же говорящие на разных языках, импровизируют на ходу, ставя в тупик партнера своими репликами и жестами, и не догадываются, что сами создают сценарий собственной жизни…

Алымов несколько опасался следующей встречи с Синицким – вдруг тот уже пожалел о своей откровенности и отношения между ними только ухудшатся? Поэтому и поджидал его перед репетиционным залом, с трудом отделавшись от Леши Скворцова, которому все никак не давалась злополучная сцена. Увидев Сергея, одиноко маячившего у двери, Синицкий еще издали заулыбался.

– Ты как? – одновременно спросили они друг друга и невольно рассмеялись.

– Нормально все, не переживай, – ответил первым Синицкий. – Что тут Скворцов делал – жаловался?

– Да я помог ему с ролью немного, а то он в панике. Ничего?

– Хорошо.

– Саша, ты только не жалей о нашем разговоре. Никто никогда не узнает, клянусь.

– Ну, жалей – не жалей, все уже сказано. Ладно, пора работать.

– Послушай, а можно тебе один совет дать?

– Что за совет?

– Ты бы расслабился немного, а то прямо морозишь нас – аж иней на сцене. У тебя же прекрасно все получается. Хвали нас хоть иногда – актеры словно дети, нас надо по шерстке гладить, а то расстраиваемся.

– И тебя по шерстке?

– Ну, я-то переживу. А вот молодые… Для них это важно.

– Хорошо, постараюсь.

После репетиции к Алымову подошел Савва:

– Слушай, что это с нашим Умником? На человека вдруг стал похож.

– Наверное, размораживается потихоньку.

– Ты с ним поговорил, что ли?

– Ну да. Разобрались друг с другом.

– Ага. То-то, я смотрю, нормально стали общаться. И Леша, слава богу, ожил. Зато Оксана сникла. Что это с ней?

– Я знаю что.

Савва внимательно посмотрел на Сергея:

– А-а! Понятно. И что они все в тебе находят? Но ты смотри, Алымов! Не забыл про Асю?

– Оставь меня в покое. Вечно ты… Я сам все знаю.

Оксана только в этом году пришла в театр: очень живая и непосредственная, с длинной русой косой. Алымов до сих пор не обращал на нее особенного внимания – они впервые работали вместе. Внешне Оксана идеально подходила на роль Саши, да и получалось у нее поначалу неплохо. Но вот уже вторую репетицию она как-то зажималась и срывала сцену объяснения с Ивановым. Алымов подошел к ее двери, прислушался и нахмурился, услышав всхлипывания, потом решительно постучал. Испуганный голос спросил:

– Кто это?

– Алымов. Ксюша, открой.

– Я не Ксюша! Я Оксана! – Она распахнула дверь и с возмущением воззрилась на Алымова заплаканными глазами.

– А разве Оксану нельзя звать Ксюшей? Можно войти?

Ксюша-Оксана отступила, и Алымов вошел, думая про себя: зря я это делаю, ох, зря. Уселся и спросил участливым тоном:

– Почему ты ревешь? Что случилось?

Она независимо дернула плечом и отвернулась.

– Из-за репетиции? Что с тобой происходит? Так все шло замечательно, и вдруг!

– И не вдруг! Уже давно. А вы! Даже имя мое запомнить не можете…

– Я помню – Оксана. Раз тебе Ксюша не нравится, я не стану больше.

– Да не в имени дело…

Алымов тяжко вздохнул: он так и знал.

– Тебе сколько лет?

– Двадцать один, а что?

– И сильно влюбилась?

– Откуда вы?.. Что, так заметно?

– Догадался. Ну что ж, поздравляю: ты принята в клуб.

– В какой еще клуб?

– А ты думаешь – одна такая? Каждая приходящая в театр актриса считает своим долгом влюбиться в Сергея Алымова.

– А вы что?

– А что я? Терплю. Куда деваться? Пережидаю. Потом у них проходит.

– У меня не пройдет.

– Да брось! Ты меня не знаешь совсем. В кого ты влюбилась-то? В Дориана Грея? Нет, ты вряд ли видела… В майора Суркова из сериала? Или в князя Белецкого? Какой твой любимый фильм, признавайся. Там, где я с блондинкой, что ли?

– Да ну! Как-то вы всё…

– Что? Опошлил?

– Упростили.

– А зачем усложнять? Это хорошо, что влюбилась. Значит, понимаешь, что происходит с твоей героиней. А почему так зажимаешься?

– Для вас пьеса – главное, да?

– Конечно. И для тебя тоже. Влюбилась, разлюбила – все побоку, когда на сцене, поняла? Пусть все в роль уходит.

– А я вам совсем не нравлюсь?

– Нравишься. Я все время тобой любуюсь. И очень хорошо к тебе отношусь. Но это не значит, что у нас с тобой должно что-то получиться. Так что ты лучше выкинь из головы эту блажь. Все у тебя еще будет: и любовь настоящая, и все остальное. Мне, конечно, лестно и приятно, но в постель я тебя не потащу, если ты из-за этого переживаешь.

Оксана молчала, опустив голову. Уши у нее горели.

– Давай, приходи в себя. Ты же умная девочка. А то мы с тобой прямо как Онегин с Татьяной. А сцена-то почему не получается? Ты стесняешься, что ли?

– Да-а… Я как представлю, что вы меня обнимете.

– Еще и поцелую! Вот ужас-то, да? А ты думай, что это не мы. Да так и есть на самом деле. Это Иванов и Саша.

– Конечно, а губы-то мои!

– Ну не буду я тебя в губы целовать, не буду. Только вид сделаю. Ни разу не целовалась, что ли?

– Целовалась! И вообще.

– Ну, и в чем тогда дело? Не умрешь, значит. Успокойся, все будет нормально. Иди-ка сюда.

Алымов притянул к себе поближе смущенную Оксану – она взглянула на него исподлобья. Он рассмотрел ее и печально усмехнулся:

– И правда, похожа. Надо же! А я думал – показалось.

– На кого?

– На женщину, которую я люблю всю свою жизнь. Только у нас с ней что-то ничего не получается.

– А почему не получается?

– Кто ж знает? Вот только не надо. Ты тут же подумала: раз похожа, то сейчас я и рассироплюсь, да? Нет, дорогая. Я в эти игры больше не играю. Хватит с меня. Только она. Единственная.