— Ну и потом все эти песни, телепередачи, что они смотрели вместе. Вот откуда ей известно, что он балдел от «Туннеля времени». Ни ты, ни кто другой просто не мог это знать.

Я перевожу взгляд на усы Теренса. Нелепое приложение к его лицу. Кому могло прийти в голову, что усы ему идут?

— В общем, я к тому веду, что между братом и сестрой существует тесная связь, которую никому не разорвать. Никому, слышишь, даже их супругам. Лично я, — он горестно усмехнулся, — давно оставил всякие попытки.

Я тоже усмехнулась.

— Кстати, Кэтлин, — сказал он, меняя тему разговора, — мне очень нравится твой наряд. И волосы твои. Ты выглядишь потрясающе.

Боже! Я хоть и была сонная, опьяневшая, уловила этот сигнал. Заигрывает.

— Я тебе говорил, чем бы я на самом деле хотел заниматься? — спрашивает он, и я качаю головой. — Честно говоря, я бы все бросил, если б мне удалось стать профессиональным писателем.

— В самом деле? — спрашиваю я из вежливости, без всякого интереса в голосе.

— Да. Я всегда хотел быть писателем, только никому не говорил об этом. Вообще-то я пишу в свободное время, вот уже почти двенадцать лет. Главным образом рассказы. Есть еще два романа из трилогии. В данный момент работаю над сценарием телевизионной передачи.

— В самом деле?

— Да! И, предвосхищая твой вопрос, сразу скажу: к сожалению, публикаций у меня нет. Только один рассказ напечатали в «Квартальном обозрении Айдахо». Заплатили аж целых пятьдесят долларов.

— В самом деле?

— Да. — Он опять усмехнулся. — В принципе, я начинаю приходить к мысли, что мои рассказы станут пользоваться успехом лишь после моей смерти. А всё эти чертовы издатели! Простому человеку они никогда не предоставят равных возможностей. У тебя должен быть агент, должны быть знакомые, которые знают нужных людей…

— В самом деле?

— Да! И потом, моя художественная проза слишком — как бы это выразиться? — запредельна. Понимаешь, да? Острая, напряженная, совершенно не похожа на то, что обычно видишь на полках. Издатели просто бояться рисковать. Им спокойнее издавать традиционный шаблонный мусор.

— В самом деле?

— Да. Нелегко быть впереди планеты всей…

Он бубнит и бубнит, а я тем временем раздумываю, стоит ли мне еще раз вставить «В самом деле?». И вдруг Теренс протягивает руку через стол и хватает мою ладонь. Пытается перехватить мой взгляд, а у самого глаза голодные.

Брр!

Я вскакиваю с места, иду к кухонному столу, чтобы налить нам еще по бокалу вина. Секунды неловкого молчания. Из соседнего дома доносится взрыв ликующих воплей. Кто-то произносит речь.

— Должно быть, именинный торт, — говорит Теренс. В его надтреснутом голосе сквозит разочарование. Он и впрямь думал, что у него есть шанс! Теперь ему представился хороший повод пойти на попятную. — Мне было велено фотографировать.

Он уходит. Уфф! Ну и болван. Мне почти жаль его. Я все равно наливаю два бокала вина. Если я продолжу пить в постели, как и планирую, не придется вставать еще раз, чтобы наполнить бокал. Раздеваться лень, поэтому я бухаюсь на кровать в одежде и включаю телевизор.

Проснувшись, я вижу, что по-прежнему лежу на покрывале, телевизор работает, а у меня между ног лежит Теренс.

Чтоооооооооооооооооооооо?

Да, так и есть. Хоть я все еще пьяная, все еще сонная и не желаю верить своим глазам, факт остается фактом: Теренс лежит у меня между ног!

Трусики с меня сняты, юбка задрана к бедрам. Теренс лежит у меня между ног со спущенными к щиколоткам брюками и трусами. Он ритмично двигается: Верхние пуговицы моей блузки расстегнуты. Одну мою грудь Теренс тискает, вторую — лижет. Он предельно сосредоточен, его веки плотно сжаты.

— О, Кэтлин, — кряхтит он, — ты такая аппетитная. Такая мягкая…

Это кошмар. Мне с трудом верится, что этот идиот пытается трахнуть меня. От выпитого вина у меня туман в голове — очевидно, поэтому я столь удивительно спокойна. Я чувствую, как полуокрепший пенис Теренса тыкается в мою лобковую кость. Разумеется, нужно что-то делать. Я просовываю руку между нашими телами, намереваясь вонзить ногти в его плоть и положить конец идиотского галопу.

И тут дверь спальни тихо открывается. В проеме стоит моя золовка. Впервые она молчит, таращась на нас, — очевидно, пытается понять, что происходит. В руке у нее по-прежнему чертов блокнот, хотя наверняка последний пункт составленной ею программы уже вычеркнут, а виновник торжества, Джим, лежит в отрубе на ее диване.

Не замечая своей жены, Теренс продолжает раскачиваться. Я уже готова вонзиться в него, но замираю. Он ревет, как бык. С губ моей золовки исчезает неизменная улыбка, а на лице появляется незнакомое мне выражение муки.

— Да, так! — кричит мне в ухо Теренс. — Умница, Кэтлин!

А моя золовка все еще стоит в дверях, завороженная, полагаю, мерзостью представшей ее взору сцены. Я вывожу ее из оцепенения: глядя прямо ей в глаза, произношу пять слов. Пять слов, которые заставляют ее с криком помчаться вниз по лестнице. Едва она исчезает из виду, я вонзаю ногти в плоть Теренса. Он тоже издает жуткий вой. Скатывается с меня, поскуливая:

— Прости, прости, прости…


И какие же это пять слов?

ПОТОМУ. ЧТО. Я. НЕ. ТЫ.

30.

ТЫ ОБЕЩАЛ МНЕ РИМ…

Назарет, Иудея, 1 г. до н. э.


— Проклятие! — восклицает Мария по возвращении домой с работы.

— Трудный был день, красавица? — спрашивает Иосиф. Он был в постели: либо уже лег, либо с утра не вставал.

— Ты даже не представляешь, — отвечает она. — Я задушу эту дуру, если она не перестанет меня тиранить.

Из-под платка извлекается небольшая бутылка вина.

— Вот, держи, заскочила к Малахию по пути домой.

Иосиф хватает бутылку, тотчас же откупоривает ее и осушает.

— Боже, какой кайф, то, что нужно. Спасибо, красавица, цены тебе нет.

— Разумеется. Кто еще стал бы терпеть тебя? Написал что-нибудь, пока меня не было?

— Да.

— Да? И что же? Сколько страниц?

— Ммм… три, кажется.

— Три? С ума сойти! Ну-ка покажи. По-моему, пергамент как был пуст, так и остался. Ты вообще сегодня вставал с постели?

— Конечно. Я… — начал Иосиф, но оправдываться уже поздно. Мария открыла буфет.

— Даже хлеба не купил! Невероятно. Мне кажется, ты умрешь с голоду, если предоставить тебя самому себе.

— Ты несправедлива ко мне, красавица, — сказал Иосиф, поднимаясь с постели.

В два шага он пересек их крошечную каморку, протиснулся мимо вытянутой руки Марии и обнял ее.

Гнев Марии сменился слезами.


Они представляли собой несуразную пару. Мария была красивая молодая женщина: блестящие длинные черные волосы, пышная фигура… Иосиф, высокий, тощий, лопоухий, с жиденькой рыжей бородкой, был на двенадцать лет старше. Глаза у него были разного цвета: один синий, другой — карий.

— Шшш, красавица, — прошептал он. — Сейчас пойду и принесу хлеба. Приготовим рыбу. И все будет замечательно.

— Боже, Иосиф, какой же ты глупец, — выдохнула Мария, отталкивая его. — Не ужин меня беспокоит. Просто это очередной пример твоей нерадивости. Один из сотен, тысяч примеров того, что идет вразрез с твоими посулами.

— Сотен или тысяч? Поконкретнее, пожалуйста.

— Да все не так, болван! Ты говорил, что у нас будут деньги, что мне никогда больше не придется горбатиться в прачечной. И что же? Вместо этого я работаю вдвое больше, чтобы содержать нас двоих, а ты целыми днями грезишь в постели. Ты говорил, что после свадьбы мы будем жить во дворце, а не в лачуге! Ты говорил, что отвезешь меня в Рим, что мы, может быть, даже поселимся там. Говорил, что покажешь мне Форум и Колизей. Говорил, что мы пойдем смотреть жирафа в зоопарке и устроим пикник под сенью Пантеона. Что у нас будут билеты в первый ряд на финальные состязания колесниц в цирке Максимус. Вранье, все вранье! Вместо этого мы по-прежнему торчим в этой пыльной Тмутаракани. Не можем даже съездить в Иерусалим, не говоря уж про Вечный город. Вместо этого…

— Прошу тебя, красавица, — перебил ее Иосиф, — ты ко мне несправедлива. Я действительно собирался исполнить все, что обещал, но обстоятельства оказались сильнее меня. Ты же прекрасно знаешь, что помешало нашим планам. Прекрасно знаешь, как близки они были к осуществлению. Как близки мы были к Риму, очень близки, если б только…


Если б только Елифаз Златоуст прислушался к Иосифу…

До знакомства с Иосифом в 5 году до н. э. Елифаз был просто старым Елифазом, скромным проповедником, рассказывающим избитые притчи на одной из площадей Иерусалима. Но после того как он познакомился с Иосифом, его речи вдруг стали привлекать случайных прохожих. Верный своему прозвищу, Елифаз красноречиво излагал старые заповеди в новом свете, делая упор на слово «любовь». И предсказывал гибель мира, утверждая, что спасутся только праведники. Маленькая горстка слушателей вокруг него вырастала в большую, потом и в огромную толпу. Его проповеди в обеденное время собирали все больше народу, его аудитория росла как снежный ком, так что властям приходилось перекрывать все подступы к той площади. В конце концов Елифаза уговорили отправиться с проповедями по стране.

За следующие несколько лет Елифаз обошел все провинции, расположенные вдоль реки Иордан, от Акки до Галилеи. Когда количество его последователей увеличилось до нескольких тысяч, наместник Иудеи наконец-то встрепенулся и внедрил в секту Елифаза своих шпионов. Те доложили, что идеологом является Иосиф. Что это он пишет проповеди. Наместник стал ждать дальнейшего развития событий…


— Если б только Елифаз прислушался к тебе, Иосиф! — певучим голосом докончила за мужа Мария. — Что ж ты не скажешь мне это в двадцать девятый раз?

— Совершенно верно, красавица, — подтвердил Иосиф, не обращая внимания на ее сарказм. — У него началась звездная болезнь. Придурок. Пока верующие делали пожертвования, мы жили припеваючи. У меня было сто денариев. Я мог десять раз съездить в Рим.

— Но потом… — с улыбкой произнесла Мария, посмеиваясь над мужем. Он всегда начинал досадовать, принимая вид оскорбленной гордости, когда садился на своего любимого конька.

— Елифаз решил, что он неприкасаемый, — продолжал Иосиф, как всегда, — и начал вставлять в проповеди собственные импровизации про то, что земная империя выжимает из нас все соки и следует создать независимое иудейское государство. Я неустанно напоминал ему, чтобы он проявил мудрость и говорил обтекаемо. Куда там! Он теперь был слишком важная особа, чтобы внимать советам человека, который вознес его на Олимп.


Но Елифаз не слушал Иосифа…

Римский наместник запаниковал при намеке на возможное восстание. Елифаза Златоуста и его ближайших сподвижников арестовали. После показательного суда проповедника перевезли в столицу и скормили тиграм в цирке Максимус. Через несколько месяцев его сподвижников амнистировали. А вот Иосифа классифицировали как неофициального вдохновителя и вежливо предупредили, приставив к горлу нож, чтобы он не смел показываться в Иерусалиме.


— Бедный, бедный Иосиф, — сказала Мария. На этот раз она обняла мужа, пытаясь стереть гримасу горечи с его лица.

— Что касается бедного, бедного Иосифа, я так скажу, Мария, — сердито заявил ее муж, давая понять, что он полон решимости. — Если я когда-либо вернусь в цивилизованный мир — а я вернусь, когда буря утихнет, — я найду себе нового Елифаза. Я знаю, что меня, с моей кривой рожей, никто слушать не станет. Но дай мне сговорчивого симпатичного парня с теплым взором, и я обеспечу его проповедями. И тогда, моя красавица, мы с тобой заживем… Ты уж не сомневайся! Будет у нас и дворец, и богатство.

— Ну-ну, твоими бы устами… — отозвалась Мария, но она больше не злилась. — А пока мы не разбогатели, дорогой муженек, думаю, тебе стоит вновь заняться плотницким делом.

— Что-о? И бросить писать? Нет, ты не можешь требовать этого от меня!

— А я и не требую, — сказала Мария. — Работай по полдня пять дней в неделю, а во второй половине пиши сколько твоей душе угодно.

— Пожалуй… — с сомнением в голосе промолвил Иосиф.

— Что значит «пожалуй»? Да или нет? — уточнила Мария.

Иосиф сделал глубокий вдох и прошептал:

— Да.

Мария вновь обняла мужа, и он тотчас же стал возиться с застежкой на ее платье. Она стянула с него рубашку и принялась снимать с него штаны. Они раздели друг друга донага и, неуклюже сделав два шага к кровати, повалились на матрас.

Иосиф залез на Марию.

— Ты ничего не забыл? — напомнила Мария мужу, пока тот не увлекся.