Потом Одри принесет мне чай, такой, какой я пью — с двумя кусочками сахара, — и сядет на кровать. А потом… надеюсь… я замечу, что две верхние пуговицы на ее блузке расстегнуты. Я устремлю взгляд на аппетитную ложбинку между ее пышными грудями, а она вдруг вскочит с кровати, быстро подойдет ко мне и прижмется к моим губам своими пухлыми губами. Я ее поцелую. Положу ладонь на ее ягодицы, притяну ее к себе. Мы опять прильнем друг к другу в страстном поцелуе.

«О боже, — произнесет она. — Как хорошо. Хочу еще».

А я отвечу…

А как же Кристина?

Я резко открыл глаза и увидел, что автобус теперь блокирует только одну полосу. Скоро движение откроют. В самом деле, как же Кристина? С другими парнями она встречалась до того, как вышла за меня замуж. А я собираюсь изменить ей, находясь с ней в браке.

Вздор! Я опять закрыл глаза и попытался вновь предаться приятным фантазиям. Я снова вообразил себя в квартире Одри, в ее объятиях. Правда, уже без былого энтузиазма. Я представил, как смотрю через ее плечо и вижу на подоконнике бурую кошку. Она спрыгивает в комнату и идет прямо ко мне. Я чувствую, как ее хвост обвивается вокруг моей ноги. Ощущение мне не нравится. Я открыл глаза.


Через пятнадцать минут я все же попытался привести в исполнение свой план Б. Приехал на Уитуорт-роуд, остановился у дома, который выглядел именно таким, каким я его себе представлял. Несколько раз позвонил в квартиру номер 8, но ответа не получил. Тогда я позвонил в квартиру номер 7. Дверь открыл молодой поляк.

— Да, — подтвердил он, — в восьмой квартире живет темноволосая женщина, но имени ее я не знаю.

Я стал расспрашивать его о соседке.

— Не знаю, — ответил он. — Какое мне дело до того, есть у нее парень или нет?

В общем, я отправился восвояси, так и не выяснив, живет ли Одри по-прежнему в том доме, есть ли у нее кто-нибудь. Закрывая за собой калитку палисада, я заметил в углу двух кошек. Они лежали, свернувшись клубком, и холодно смотрели на меня. Возможно, в этом был какой-то смысл, а может, и нет.


Наверно, мне следовало добить свой план Б, но я утратил к нему всякий интерес. Я вернулся к плану А в его новой, усовершенствованной версии, согласно которой я не только отказался от посещения премьер во всех театрах, но также перестал ездить на трамвае (по красной линии; на зеленой, насколько я знал, меня никто непотребный не подстерегал) и ходить в ресторан «Смитс». Признаюсь, поначалу эти ограничения были для меня обременительны, но очень скоро каждому из них я нашел вполне достойную замену: я стал ходить в другой ресторан, а на работу — пешком, ведя более здоровый образ жизни.

И вот результат: за четыре месяца я ни разу не встретил Эрика. Теперь я все меньше дуюсь на жену, реже бросаю сердитые взгляды на прохожих. Словом, постепенно восстанавливаю свое душевное равновесие. И я надеюсь, что сумею держать в узде свою ревность, но на моем горизонте по-прежнему маячит угроза. Где-то здесь, в этом городе, ходят еще одиннадцать экс-кавалеров Кристины. У каждого из них есть свое место работы, свой любимый бар, свой повседневный маршрут.

Мне известны лишь имена этих мужчин: Дэйвид, Майкл, Брайан, Фрэнк, Лайам, Шон, Джер Л., Энтони, Джеймс, Олли и Джер О. И каждый день я обращаюсь к ним с молчаливой мольбой, горячей мольбой:

«ВЫ! ВСЕ! НЕ ЛЕЗЬТЕ! В МОЮ ЖИЗНЬ!»

6.

ВЕЧНО ВТОРОЙ

Афины, Греция, 408 г. до н. э.


— Ксилон, прошу тебя, не надо, пожалуйста, — голосила она.

— Не реви, глупая женщина! — рявкнул он. — Скажи лучше, почему я не должен бросать твоего кота со скалы? Приведи хотя бы один убедительный довод.

Она продолжала плакать. Ксилон взял кота за шкирку и размахнулся.


Желчность натуры у Ксилона начала развиваться еще в школьные годы. Он был очень умен и в любом другом классе прослыл бы первым учеником, гением. К несчастью, его сосед по парте, Сократ, побеждал во всех викторинах, получал наивысшие баллы за диктанты, а позже заложил основы западной философии. Ксилон собрал великолепную коллекцию синих розеток, но его это не радовало. Он все больше озлоблялся, потому что ему никак не удавалось завоевать красную розетку лучшего ученика.

После школы их дороги разошлись. Ксилон получил место в Академии, Сократ стал бродячим философом. Следующие тридцать лет Ксилон уверенно поднимался по служебной лестнице, пока не занял должность проректора. Жалованье ему платили солидное, он был достаточно богат и каждый год покупал новую, более современную колесницу, а также приобрел виллу на побережье Аттики. Сократ же тем временем жил на скудные деньги, которые зарабатывал частными уроками. Колесницы у него не было, он всюду ходил пешком, и все его имущество состояло из того, что он носил с собой. Он вел, так сказать, кочевой образ жизни: ночевал на свободных кроватях или за диванами в гостиных своих почитателей.

Позже, когда и Ксилону, и Сократу шел шестой десяток, их давнее соперничество разгорелось с новой силой. Это произошло в Афинах на симпосионе[14], ежегодном мероприятии, устраиваемом в честь богини мудрости. Несколько сот ученых мужей собирались в Парфеноне[15] и напивались. Серьезное событие — состязание интеллектуалов — имело место только в последний, третий день пиршества. После каждого раунда число участников сокращалось: слабейшие выбывали. В семь часов вечера проводился последний раунд, в котором участвовали всего двое мужчин. На протяжении вот уже девяти лет финалисты были неизменны, как и результат: первый — Сократ, второй — Ксилон.


Не получив общественного признания, свое тщеславие Ксилон тешил дома. Что бы ни происходило за стенами его жилища, на своей вилле он был господин и хозяин. Иными словами, он нещадно изводил свою жену Демтрию. Если на ней был неподходящий наряд или она что-то плохо выстирала, он изо дня в день напоминал ей об этом, и так было все тридцать пять лет, что они жили вместе.

Верный амплуа заядлого спорщика, свои претензии к бедной женщине он предъявлял в форме вопросов, будто вел с ней полемику. Вместо того чтобы просто раскритиковать стряпню жены, он спрашивал:

— Можно ли месиво на этой тарелке по праву назвать едой?

Демтрии приходилось отвечать. Если она молчала, если уходила в другую комнату, Ксилон следовал за ней и повторял свой вопрос. В итоге он вынуждал ее дать хоть какой-нибудь ответ, но для нее это все равно ничем хорошим не кончалось. Она во многих отношениях была достойная женщина (и замечательная кухарка), но разве могла тягаться в искусстве спора со вторым спорщиком Греции? И в результате она тихо соглашалась, что «месиво» на тарелке — это не еда, а потом извинялась. Одержав победу в споре с женой, Ксилон веселел и возвращался к столу, рассказывая Демтрии о том, как прошел его рабочий день. (Сыпля при этом шутками, поглощая свой ужин.) Демтрия стояла у раковины, вполуха слушая мужа. Ее кот терся о ее отекшие, со вздувшимися венами ноги; занимаясь посудой, она смотрела в окно на искрящиеся голубые воды Эгейского моря.


В тот год, когда Ксилон стал вторым в девятый раз, Сократ сделал заявление, потрясшее все интеллектуальное сообщество. За месяц до симпосиона он сообщил, что не будет участвовать в диспуте. Букмекеры мгновенно объявили фаворитом Ксилона. Сам Ксилон спокойно сказал своим коллегам, что он отнюдь не самонадеян, что есть много других талантливых спорщиков, способных победить в состязании. Но в душе он ликовал: близился час триумфа.

Перед самым симпосионом Ксилон взял на работе недельный отпуск и стал готовиться к состязанию. Закрывшись в своем кабинете, он штудировал книги, не желая полагаться на волю случая. Утром того дня, на которое был намечен диспут, он находился в приподнятом настроении. Отправляясь на симпосион, он даже остановился в дверях и чмокнул жену в щеку. Она помахала ему на прощание. С надеждой. С волнением.


Вечером, заслышав грохот его колесницы, мчащейся по улице, Демтрия догадалась, что муж проиграл в финале. Домой он явился в отвратительном настроении.

— Все пошло не так с самого начала, — кричал он. — У Парфенона я не мог найти свободного места, чтобы оставить колесницу. Объехал его три раза и в результате оставил экипаж в четверти мили от храма!

— Боги всемогущие, — охнула Демтрия.

— А что же состязание? Опять второй! Причем уступил не Сократу. Нет! На этот раз духовному сыну Сократа! Его блестящему ученику по имени Платон. Парню всего девятнадцать лет! А он меня победил! Ты понимаешь, что это значит?

Да, Демтрия понимала. Молодой Платон уже впитал в себя все, что знал Сократ. На следующий год он будет еще сильнее, через год — вдвое сильнее. Ее муж потратил годы, чтоб быть вторым после Сократа, а теперь что его ждет? Он опять будет вторым. Вторым после какого-то юного щеголя.

— Ты присядь, поужинай, дорогой. Я приготовила твое любимое блюдо, — сказала она.

Но ничто не смогло бы умиротворить Ксилона. Он жаждал борьбы, хотел бороться и победить. Его глаза горели, как у загнанной в угол крысы. Он медленно вертел головой, круглой, как у совы, со щетиной вместо волос, высматривая, к чему бы придраться. Все, казалось, на своих местах. И вдруг он заметил, что дверь в его кабинет чуть приоткрыта.

— А-га! — закричал Ксилон, кидаясь в свой кабинет.

Через несколько минут он появился оттуда и решительным шагом направился к жене, протягивая руку со сложенными пальцами. Когда он подошел ближе, она заметила, что он сжимает волосок из кошачьей шерсти.

— Разве твоему коту категорически не запрещено соваться в мой кабинет? Разве я не предупреждал, что его следующее вторжение станет для него последним, глупая женщина?

Ксилон зачерпнул ложкой со своей тарелки и опустился на одно колено.

— Кис-кис-кис, — позвал он, зловеще улыбаясь.

Как и сам Ксилон, кот Демтрии, привыкший питаться вкусно и сытно, был весьма упитан. Животное стало облизывать ложку, а Ксилон — он был хитер, — чтобы не спугнуть его, осторожно просунул ладонь под брюхо кота.

— Нет, Ксилон, не надо, нет, нет, нет, — завопила Демтрия, догадавшись, что задумал муж. — Нет, нет, нет, — голосила она, кидаясь за ним на улицу, к низкому ограждению на краю скалы.

— Не реви, глупая женщина! — рявкнул Ксилон. — Скажи лучше, почему я не должен бросать твоего кота со скалы? Приведи хотя бы один убедительный довод.

Демтрия продолжала плакать. Ксилон схватил кота за шкирку и размахнулся. Кот, наконец-то сообразив, какая участь его ждет, стал отчаянно сучить лапами в воздухе, пытаясь найти, за что зацепиться. Вывернув шею, он попытался впиться острыми зубками в руку Ксилона. Но боец из него был никакой: он был слишком толстый.

— Посыл, лежащий в основе твоего утверждения, не доказан! — вдруг воскликнула Демтрия.

— Это ты о чем? — растерялся Ксилон, изумленный как ее заявлением, так и той терминологией, к которой она прибегла.

— А ты остановись на мгновение и внимательно посмотри на кота, — сказала Демтрия.

Рука Ксилона, в которой тот держал животное, замерла в воздухе, а Демтрия продолжала:

— Я мало что в этом смыслю, дорогой, но можешь ли ты сказать мне, сколько волосков на его теле?

— Тысячи, миллионы, миллиарды, наверно. Бессчетное количество. Почему ты спрашиваешь? — спросил Ксилон, прищурившись.

Кот снова начал вырываться, и на этот раз Ксилон бросил его на траву.

— А сколько волосков, дорогой, — не унималась Демтрия, — по-твоему, было на его теле сегодня утром?

— Очевидно, столько же, — ответил Ксилон. — Миллионы, миллиарды.

— Тогда как ты докажешь, что одного теперь не хватает? Как ты установил, что он потерял один волосок в твоем кабинете?

Ксилон открыл рот, собираясь дать ответ, но не смог его сформулировать. В мгновение ока он был поставлен в тупик. В мгновение ока его жена одержала над ним верх.

Демтрия сдержанно улыбнулась и закрепила свою победу:

— Я мало смыслю в таких вещах, дорогой! Но, полагаю, только пересчитав все волоски в шерсти кота до и после, ты смог бы убедительно доказать свою точку зрения.

Издалека, с другого конца сада, донеслось мяуканье.

Аргументация жены привела Ксилона в замешательство. Потерпеть поражение от Сократа или Платона — это одно, но проиграть спор собственной жене — это уже совсем другое. Такого просто нельзя было допустить. Пытаясь найти достойный ответ, Ксилон побагровел, заскрипел зубами.

Было ясно, что Демтрия победила, справедливость была восстановлена. Она всегда была права, но ей всю жизнь приходилось извиняться перед мужем. И только один этот раз, под гнетом чрезвычайных обстоятельств, она рискнула бросить вызов Ксилону и… побила мужа его же оружием. Это доставило ей огромное удовлетворение.