Галина Врублевская - Поцелуев мост

– Если уж быть язычницей, то до конца! – улыбнулась я. – С огнем вернее всякие превращения случаются.

– Дурочка. Через огонь уничтожаются всякие черные силы, а не привлекаются обстоятельства. А! Догадываюсь. Ты хотела кого-то изгнать из своей жизни, от чего-то избавиться? Признайся, я права?

– Безусловно.

Что ж, навсегда избавиться от всех треволнений любви, страстей и душевной боли тоже неплохо. Вот и проверим действенность всей этой магии.

На обратном пути я завернула в галерею, чтобы привести в порядок нашу читалку. На днях с книжного склада привезли буклеты и журналы по искусству, надо было расставить их по полкам и занести в каталог. Время поджимало. Хотя библиотека еще не открылась, но в помещении читалки уже работал кружок эстетического воспитания. К следующему занятию надо все убрать в шкафы и расчистить место на столе, где создавали свои поделки дети. Я принялась расставлять журналы по полкам и одновременно заносить сведения о них в каталог. Проработала я недолго: непрекращающийся треск и стук за окном не давали сосредоточиться. Я выглянула во двор. Там с невероятным усердием старик вахтер от нормалистов разбивал кувалдой сооружение, изваянное Ренатой. Обломки спинок, ножек, сидений – части стульев – с грохотом отлетали в разные стороны и падали на недавно выпавший снег. Я закричала прямо из окна:

– Что вы делаете? Прекратите! Мы же договорились, что перенесем эту скульптуру, как только подготовим ей место в галерее.

Но вахтер не слушал и не слышал меня.

– Оста-а-а-новитесь! – Я заорала как сумасшедшая.

Вахтер опустил кувалду и повернулся в мою сторону. От калитки к наполовину развороченным «Стульям» спешил Матвей. Он решительно взял у вахтера кувалду и приставил к своей ноге, опираясь на нее сжатым кулаком. Потом, задрав голову, вопросительно посмотрел на меня. Я попросила Матвея обождать во дворе и присмотреть за вахтером.

Сбежала по лестнице вниз и без стука ворвалась в кабинет директора нормалистов Коровца.

– Анатолий Иванович! Что же это творится! Галя мне сказала, что вопрос решен позитивно. Каждая фирма вывозит свою скульптуру, а потом мы согласуем новый проект. Почему такой беспредел?

– Не знаю, что вам сказала ваша Галя, но мой человек демонтирует вашу скульптуру с ее ведома.

– Это вы называете демонтировать! Да скульптура разбита в щепки. Теперь ее и бригада рабочих не соберет. Когда, по какому праву? – От возмущения я лишилась слов и замолчала.

– Задавайте вопросы вашей сотруднице, а не мне. Извините, мне надо работать.

Я немного постояла у порога и повернула назад. Кому верить: Анатолию или Гальчику? Вернувшись в библиотеку, я позвонила Гальчику на мобильный:

– Гальчик, у меня один вопрос. Ты. дала согласие на демонтаж скульптуры Ренаты?

– Да.

– А ты знаешь, что ее разнесли в щепки? Как Рената переживет этот вандализм?

– Елена, я позже перезвоню вам с обычного телефона. Пока.

В ухо врезались гудки отбоя. Я тоже опустила трубку. Как-то сразу перестала думать о том, кто виноват. Все мысли были о том, что будет, когда Рената увидит свое детище разоренным. Может, еще можно собрать целые элементы? Я с надеждой вышла в садик. Вахтер в нерешительности топтался у скульптуры, ожидая вердикта начальства. Матвей, остановив разрушителя, вернулся к привычному занятию – взял в руки метлу. Я осмотрела останки сооружения Сохранять тут было нечего. Я обернулась к вахтеру, все еще ожидающему распоряжений начальства:

– Продолжайте, господин разрушитель, доканчивайте свое черное дело.

Вахтер вновь сноровисто замахал кувалдой. Треск сухого дерева аккомпанировал его работе. Я, опустив голову, побрела к калитке.

– А я что? Я – ничего! Как начальство велело, – неслось мне вдогонку.

Вскоре я поняла, что иду не одна. Рядом семенил Матвей. Он говорил мне какие-то слова сочувствия, но они мало утешали меня. В сердцах я выпалила:

– Мне все равно, кто из вас орудовал кувалдой. Вы все одна шайка-лейка. Вам не понять исканий художника. А раз не понять, значит, можно крушить. Идите, Матвей. Оставьте меня.

– Но, Елена Павловна! Не надо смешивать всех в одну кучку. Я пытался остановить этот вандализм, как мог…

– Ради бога. Не надо никаких оправданий. Я больше не могу ничего слушать.

Матвей замедлил шаг и оставил меня одну.

Куча щепок на веранде – жалкие остатки скульптуры из стульев – повергла Ренату в шок. Она схватилась за голову, плюхнулась на свой тюфячок и стонала, покачиваясь взад и вперед.

– Почему они так ненавидят все новое? Откуда ненависть к тем, кто мыслит и видит иначе? Чем моя скульптура мешала им? Я бы сама разобрала и склеила мои «Стулья» на новом месте. Почему они не подождали несколько дней?

Я чувствовала себя виноватой. Как руководитель галереи, я оказалась не на высоте и не сумела защитить интересы своего человека. Рената продолжала рыдать. Вдруг она убрала руки от лица и дико вскрикнула:

– А-а-а! Я ничего не вижу!

Я принесла ей кипяченой воды, потом достала из аптечки альбуцид промыть глаза – все напрасно. Перед Ренатой была полная тьма. Я не знала, что делать. К счастью, в галерее появился Шиманский и вызвался отвезти девушку домой. И он немного успокоил меня, уверяя, что расстройство зрения у Ренаты временное. Ее целый глаз один раз уже выкидывал с ней такую штуку– болезнь на нервной почве. Рената безропотно дала себя увезти. Она обещала звонить.

***

Вечером в галерею приехала Гальчик, и я тут же приступила к допросу: как она посмела дать согласие Коровцу на слом скульптуры! Гальчик клялась, что невиновна. Говорила, что ее обманули. Нормалисты обещали отнестись к сооружению деликатно, аккуратненько разобрать и принести в галерею. Снова пошли, уже вместе с ней, к Коровцу. Тот тоже не взял на себя вину, а все свалил на вахтера – – слишком усердно работник выполнял поручение. Как всегда, крайним оказался стрелочник!

Между тем кондовая махина нормалистов – гротескное изображение рабочего класса – про должала загромождать дворик. Коря себя за прежнюю нерешительность и чувствуя за спиной поддержку Гальчика, я выкрикнула Коровцу, что здесь не будет никакого гаража, пока они не вывезут свое уродство. Он упрямо буркнул:

– Это ваши «Стулья» были уродством, а наша фигура – жизнь, красота!

Этот молодец мне все больше не нравился. Отвращение вызывал даже его скрупулезно-аккуратный вид: расчесанные на прямой пробор, прилизанные волосы, подвязанный тугим узлом галстук с непременным самоварчиком, наглухо застегнутый пиджак.

– Спор окончен! Не забывайте, Анатолий Иванович, кто владелец здания. Если завтра вы не выполните наших договоренностей, я разрываю договор со строительной фирмой в одностороннем порядке, имею на это право. Повторяю, никакого гаража здесь не будет, пока не вывезете эту скульптуру. Или, учитывая временное пребывание вашей фирмы в этом офисе, вы не заинтересованы в его постройке? Тогда я решу этот вопрос без вашего участия и в удобное для себя время. И не забудьте, Анатолий Иванович, погасить задолженность за пользование охранной сигнализацией!

– Подождите, Елена Павловна. – Анатолий растерянно привстал с кресла. Почему-то моя угроза испугала его. – Подождите три дня. Мы уберем нашу скульптуру.

Но я уже завелась. Меня трудно вывести из себя, я человек неконфликтный. Но тут я боролась не за себя, а за Ренату и за право распоряжаться в своей собственной галерее. Некоторые люди не понимают интеллигентного обращения, значит, с такими нужно действовать иначе.

– У вас есть только один день!

Не слушая новых доводов самодовольного Толика-Анатолия Ивановича, я вышла из его кабинета.

***

Мой ультиматум сработал! Строительство гаража для нормалистов привлекательный проект, ведь часть его становилась их собственностью даже после расторжения договора на аренду. Дело в том, что гараж предполагалось возвести на пограничной территории: половина будет находиться в моем садике, другая в прилегающем к галерее дворе. Нам тоже необходимо укрытие на две-три машины. Скоро Гальчик приобретет тачечку, и, видимо, понадобится легкий грузовичок. Пока же на ночь я отводила свой «ровер» на платную стоянку.

На следующий день нормалисты подогнали нужную технику и с ее помощью вывезли предмет нашего спора. Теперь пространство перед особняком зияло непривычной пустотой. Я выполнила моральное обязательство перед Ренатой и перед художниками, которые поверили в мою галерею.

Прошла неделя. Зрение к Ренате не возвращалось. Шиманский, уже дважды ее навестивший, докладывал, что дела у художницы совсем плохи. Однако в подробности не вдавался. Я беспокоилась за свою сотрудницу, с которой мы подружились за эти месяцы. Но дела не давали мне возможности вырваться из галереи навестить ее.

Но тут подвернулся удобный случай. Я увидела во дворе Матвея, совершающего парковочные маневры на микроавтобусе. Оказывается, при случае он мог работать и за шофера. Поистине универсальный работник! После инцидента со скульптурой Ренаты во мне засела стойкая неприязнь к нормалистам, краем коснувшаяся и Матвея. Я едва отвечала на его приветствия. Но теперь, спустя несколько дней, я остыла, опомнилась. Он-то ни при чем и даже пытался предотвратить варварство! Я почувствовала неловкость за то, что в тот злополучный день так грубо обошлась с Матвеем. Когда микроавтобус перестал урчать и замер, я подошла к Матвею и спросила, не отвезет ли он меня в воскресенье в Шувалове на моей машине. Находиться за рулем несколько часов подряд в моем нынешнем взвинченном состоянии я не решилась. Микро-чип в моем затылке был безотказен, только когда я находилась в душевном равновесии. И просить Гальчика тоже почему-то не хотелось.

Матвей без раздумий согласился.

В воскресенье в семь утра я вышла на свой балкон: оценить погоду, решить, что надеть. Клубы горьковатого дыма уже струились из окна снизу. Но сам курильщик был от меня закрыт плитой моего балкона.

– Матвей, вы уже встали?

– Да, Елена Павловна.

Мы впервые переговаривались с соседом через улицу (если не считать моего первого внушения ему по поводу громкой музыки). И эта вольность придавала нашему разговору непринужденность.

– Через полчаса выходим?

– Как скажете, Елена Павловна.

– Сегодня отличная погода. В октябре редко такая бывает.

– Да.

Мы встретились у подъезда и вместе прошли до платной стоянки, где ночевала моя машина. Матвей сел за руль, я – рядом. Он плавно тронул машину с места, выехал на Поцелуев мост, здесь постоял у светофора. Дальше мы ехали почти без задержек. Матвей оказался уравновешенным водителем: не лихачил, вел машину размеренно, без рывков и обгонов, но ехали мы быстро. Я смотрела на его руки, уверенно лежащие на баранке: тонкие, ровные пальцы, безукоризненно ухоженные ногти, достаточно гладкая кожа – они совсем не походили на руки человека, занимающегося физическим трудом.

– У вас пальцы музыканта! – Невольно мое восхищение прорвалось наружу. – Редкие мужчины имеют такие ухоженные руки.

– Видимо, мне больше не за кем ухаживать, вот и холю свои руки.

Он живет один? Машина плавно скользила по мостовой – хорошо быть беспечным пассажиром! Я расслабленно вытянула ноги, искоса взглянула на Матвея и снова, как однажды в галерее, почувствовала себя женщиной. Вспомнилась английская поговорка: «Птицы в животе запорхали!» Вообще-то я стала забывать язык, на котором говорила несколько лет.

– Что-то не так, Елена Павловна? – Матвей заметил мой пристальный взгляд или почувствовал мое состояние.

– Давайте без отчества. А то как-то неудобно, я вас просто Матвеем зову, а вы ко мне – Павловна. Как-никак мы почти ровесники.

– Возраст здесь ни при чем. Положение нас разводит. Вы – директор, а я – работник по найму.

– Но я же не ваша начальница. Считайте, что мы просто соседи по дому.

– Соседи? Ну, разве что так. Коль вы сами предлагаете упростить обращение, я не против. Не люблю панибратства, но и витийствовать с поклонами не считаю нужным.

В воскресное утро машин на улицах почти не было, и мы ехали по набережным и проспектам практически без остановок. Моя заграничная «пташка» легко, без натуги неслась над асфальтом. Если бы я время от времени не задавала Матвею вопросов, он бы не проронил ни слова. Но я хотела отвлечься от тревожных мыслей о Ренате и потому сама подбрасывала дров в топку разговора.

– Матвей, почему вы сказали, что вам не о ком заботиться? Как-то это странно звучит для мужчины вашего возраста.

– Я живу один.

– А вы давно с нормалистами?

– Давайте уточним. Я не с нормалистами. Я работник у нормалистов. Чувствуете разницу?

– Разве вы не разделяете их взгляды? А форма, галстук с самоварчиком?

– Форма – требование директора. Остальное меня не касается. Разделять их первобытные взгляды? Мне такое и в голову не могло прийти. Я вообще не привык разделять чьи-то взгляды, оттого и не преуспел в жизни. Социальный невидимка! А устроился я к ним, чтобы зиму перекантоваться. К лету все равно уволюсь. Я, можно сказать, сезонный работник. Моя главная работа на лето выпадает.