— Если она из-за него заплачет, то, может, расторгнет помолвку, — с надеждой сказала Лотти.

— Если она из-за него заплачет, я сломаю ему шею, — рявкнул Джордж.

Довер нахмурился.

— Если они ссорятся, почему я не слышу криков или ругани? Ссора без летающих тарелок — неправильная ссора.

Различный рост и то, что Лотти не боялась протереть на коленях праздничные чулки, сослужило им хорошую службу и позволило всем четверым одновременно прижать ухо к двери гостиной.

— Попробуй замочную скважину, — предложил Довер.

Протиснувшись между ног Джорджа, Лотти сумела заглянуть в обитую медью дырку.

— Я вижу только ключ. Я думаю, он запер ее там.

Довер стал закатывать рукава.

— Вот оно как. Ломай дверь, Джордж, а я пока схожу за вилами.

— Не будь дурнем, — упрек Куки сопровождался шлепком по его руке. — Молодым нужно дать возможность самим разобраться со своими ссорами. Может, ты и не помнишь, как мы с тобой ругались на Флит Стрит, этой улице красных фонарей, и ты передо мной хорохорился, но, бьюсь об заклад, ты не забыл, как мы потом обнимались.

— Конечно, я не забыл. Как ты думаешь, зачем мне иначе вилы?

— Ш-ш-ш-ш, — зашипела Лотти, елозя ухом по двери. — Кажется, я что-то слышу.

Но Лотти ошибалась, внутри гостиной Лаура в абсолютной тишине сидела на оттоманке и думала, что никогда еще не видела человека, слишком разъяренного, чтобы разговаривать. Ее отец был очень мягким и тихим человеком, который считал, что показывать характер вульгарно и непристойно. Однажды она видела, как он уронил себе на ногу огромную Библию, сломав при этом два пальца на ней, но только закатил глаза и попросил прощения Господа за то, что был таким неуклюжим. Она никогда не слышала, чтобы он повышал голос, а тем более руку, на мать или кого-либо из детей.

Лаура с опасливым восхищением смотрела, как Николас бродит по комнате взад и вперед, словно голодный лев в клетке Королевского Зоопарка. За исключением того, что в зоопарке она была бы благополучно защищена от льва железной решеткой. Желтая кошечка сидела у камина и так сосредоточено изучала его передвижения, словно пыталась определить, кого из них Николас проглотит первым.

Ради языческого удобства он уже сменил свою церковную одежду на батистовую рубашку и брюки из оленьей кожи. Каждые несколько шагов он оборачивался, впивался в Лауру взглядом, открывал рот, чтобы что-то сказать, но потом захлопывал его и продолжал движение. Повторив этот ритуал несколько раз, он сократил его до покачивания головой и взъерошивания рукой волос, и в конце концов стал выглядеть именно таким диким и опасным, каким его считал Довер.

Наконец он остановился и, стоя спиной к Лауре, оперся кулаком на каминную полку и очень мягко произнес:

— Предполагается, что я не должен богохульствовать, верно?

Лаура покачала головой.

— Только по большой необходимости.

Он развернулся лицом к ней.

— А что бы ты могла счесть большой необходимостью? Проснуться голым в непонятно какой постели, не представляя, кто ты такой? И внезапно обнаружить, что собираешься стать мужем женщины, которая клянется, что у тебя не хватало здравого смысла, чтобы ее поцеловать? Или вместе с остальными деревенскими Ардена узнать, что ты будешь новым приходским священником на деревне? — Он повысил голос. — Ты не думала, что эту маленькую деталь сначала нужно было обсудить со мной, а потом уже делиться ею со всеми?

— Я говорила тебе, что мне нужно поговорить по очень важному вопросу с преподобным Тилсбури. А что может быть важнее, чем наше с тобой будущее? — Лаура чопорно сложила руки на коленях. — Я думала, ты будешь только рад узнать, что я договорилась о приходе для тебя. Арден очень маленький приход, но когда ты объединишь доходы, которые будешь получать от прихожан, с деньгами, которые поместье зарабатывает на овцах, мы сможем неплохо жить. Мы не будем богаты, но и нуждаться не будем.

Николас вздохнул.

— Я ценю твою практичность, но что, если я не желаю становиться священником? Такая мысль не приходила тебе в голову?

— А почему бы тебе этого не желать? На самом деле нет в этом ничего такого — просто бракосочетания, отпевания и иногда крещения. Мой отец несколько месяцев учился этому дома, но когда принял сан, то был очень разочарован легкостью процедуры. Епископ просто спросил его, тот самый ли он Эдмунд Фарли, сын старого Аурелиуса Фарли Фламстеда, потом похлопал по плечу и пошел с ним смотреть всякие непристойности.

— По крайней мере, мне будет чего ждать, — пробормотал Николас, проводя рукой по волосам.

— Знаешь, я могу помочь тебе учиться, — серьезно сказала Лаура. — Я свободно знаю идиш и греческий.

— Какой энтузиазм. Наверное, тебе самой лучше стать новым приходским священником Ардена.

Он сжал зубы и, рывком открыв дверцы секретера, стал распихивать в стороны потрепанные бухгалтерские книги в кожаных обложках вместе с обрывками пожелтевшей писчей бумаги. Из глубины появился хрустальный графинчик, который Лаура никогда прежде не видела.

Пока он вытаскивал из тайника графин, Лаура выпрямилась, удивляясь, откуда он мог узнать, что там его можно найти. Судя по толстому слою пыли, покрывавшему стеклянную поверхность, бренди стояло там уже очень давно.

Когда он перенес графинчик на поднос для чаепития и нашел чистый бокал, Лаура откашлялась, что, как она надеялась, показывало ее хорошие манеры.

Николас выдернул стопор из горлышка графина.

— Мне неловко об этом говорить… — бросила она пробный шар.

Он плеснул в бокал порцию алкоголя.

— Особенно в такой неподходящий момент …

Он поднес бокал к губам, и его яростный взгляд придал ей смелости.

— … но ты никогда не балуешь себя алкоголем.

— Ад и преисподняя! — Николас грохнул бокал на поднос, добрая половина бренди выплеснулась через край расширяющегося кверху сосуда.

Его ругательство повисло в воздухе, словно предупреждающий раскат грома. Лаура не знала, то ли ей пригнуться, то ли бежать к двери. Но по его лицу стала медленно расползаться улыбка. Улыбка такая чувственная, что у Лауры сами собой поджались пальцы ног и ей вдруг стали тесны туфли.

— Это было изумительно, — объявил он. — Чертовски изумительно!

Она округлила глаза, когда он поднял бокал и влил в себя оставшееся бренди. Обвел языком губы, чтобы не упустить ни капли, словно это был сладчайший нектар, и прикрыл глаза с выражением на лице чистого, ничем незамутненного счастья. Когда он снова открыл глаза, они сверкнули решимостью. Он снова наполнил бокал, поднял его в тосте, выражающем неповиновение, и покончил с его содержимым.

Наполнив бокал в третий раз, он пересек комнату и вложил его ей в руки.

— Возьми. Ты в этом нуждаешься.

— Но я еще никогда…

Он предупреждающе выгнул бровь. Она сдалась и послушно сделала глоток. Алкоголь обжег горло, оставив после себя приятное пощипывание.

Николас вытащил еще один бокал и налил себе побольше бренди. Он вытянул руку по каминной полке, длинными изящными пальцами держа на весу бокал.

— Я обратил внимание, мисс Фарли, что на прошедшей неделе каждый раз, когда я делал хоть какое-то движение, вы начинали рассказывать, что я должен делать, а чего я терпеть не могу. — "Возьмите еще один оладушек, м-р Рэдклиф", — передразнил ее он. — "Вам всегда нравились оладушки Куки". "Послушай стихотворение, которое написала Лотти. Ты всегда находил ее сонеты забавными". "Почему бы вам с Джорджем не сыграть еще раз в "мушку" (карточная игра — прим. переводчика), дорогой? Ему так нравится быть рядом с тобой".

Его голос повышался с каждым словом.

— Это может шокировать твои нежные чувства, моя дорогая, но твой брат с трудом может находиться со мной в одной комнате, а Лотти — испорченная девчонка-сорванец, которая не смогла бы написать приличный куплет, даже если бы сам Шекспир встал из могилы, чтобы помочь ей, а оладьи Куки настолько сухие, что ими даже верблюд подавится!

Испуганный вздох Лауры потонул в тройном вздохе, послышавшемся из-за двери гостиной.

Оставив бокал на каминной полке, Николас прошел через комнату и распахнул дверь. Холл был пуст, но эхо удаляющегося топота все еще отдавалось в нем. Бросив на Лауру осуждающий взгляд, он аккуратно и тщательно закрыл дверь и повернул в замке ключ.

Лаура сделала еще один глоток бренди, причем намного больший, чем предыдущий.

Николас прислонился к двери и скрестил руки на груди, с таким видом, словно их никто и не прерывал.

— Мне очень не хочется портить свой имидж святого, который ты, очевидно, лелеяла в своем сердце последние два года, но проводить дни, рисуя акварелью с Лотти — для меня скука смертная, а кроме того, я не выношу эти глупые карточные игры, которые Джордж, кажется, обожает.

Лаура открыла рот, надеясь остановить его до того, как он признается, что не выносит и ее саму тоже.

Он поднял руку, не давая ей сказать.

— Сейчас же, будучи разумным человеком, я могу согласиться, что душа человека может извлечь в воскресное утро выгоду из духовного наставления. — Выражение его лица смягчилось, он посмотрел на камин, около которого с грациозным изяществом вылизывалась кошечка. — Я даже могу признать, что определенные члены сообщества кошачьих, несмотря на все доставляемые ими неприятности, могут обладать очарованием, которому трудно сопротивляться.

Он опустился перед Лаурой на корточки, его глаза оказались на одном уровне с ее лицом.

— Но я никогда не соглашусь, что я не из того типа мужчин, которые могут скомпрометировать свою невесту. Поскольку могу тебя заверить, я думал об этом с того самого момента, как положил на тебя глаз.

Ошеломленная Лаура одним махом проглотила остаток бренди. Николас мягко взял бокал из ее руки и поставил на ковер.

— Но ты всегда… — начала она.

Он приложил пальцы к ее губам, заставляя замолкнуть.

— Ты всю прошлую неделю рассказывала мне, чего я, предполагается, хочу. Теперь моя очередь показать тебе, чего я хочу на самом деле.

Он взял ее лицо своими большими и сильными руками, и она подумала, что он поцелует ее в губы. Она не ожидала, что он станет целовать ее глаза, лоб и покрытую веснушками переносицу. Ее лица коснулось его дыхание, такое же теплое и опьяняющее, как и запретная сладость его рта. Но когда он спустился губами к ее рту, у нее по венам заструился лихорадочный жар, который не имел никакого отношения к бренди, но имел полное отношение к влажному жару его языка, нежно омывающего ее губы.

Сама того не сознавая, Лаура схватилась за его манишку, встречая каждый толчок его языка голодным движением своего. Она едва узнавала яростное маленькое существо, которое так самозабвенно вцепилось в него. Словно строгая и правильная дочь приходского священника исчезла, а на ее месте осталась бесстыдная распутница.

Вероятно, дело было в искушающей природе греха, о которой ее всегда предупреждал отец. От непрочитанной утренней молитвы ко лжи, от лжи к похищению странного джентльмена, от похищения к поцелуям, от поцелуев к вожделению, от вожделения к… ну, она еще точно не знала, куда ее вело вожделение, но если Николас не прекратит дразняще проводить носом по ее уху, она безусловно узнает.

Обольстительная хрипловатость его голоса вывела ее из мечтаний.

— Поедем со мной, Лаура.

— О чем ты говоришь? — она отодвинулась назад, заглядывая ему в лицо, ее руки по-прежнему не отпускали его рубашку.

Он схватил ее за предплечья, его глаза обжигали не слабее рук.

— Поедем со мной! Прямо сейчас. Зачем нам ждать следующей недели, чтобы пожениться, если мы можем после обеда поехать в Гретна Грин и лечь в одну постель прежде, чем кончится эта неделя?

От его слов по ее спине прошлась волна восхитительной дрожи, состоящей наполовину из ужаса, а наполовину из предвкушения. Она издала дрожащий смешок.

— Ты пропустил часть, в которой ты сделаешь меня своей женой.

— Уверяю тебя, это была просто оплошность. — Он пристально посмотрел ей в глаза с любопытной смесью нежности и отчаяния. — Не заставляй меня ждать столько времени, прежде чем ты станешь моей. Мы и так уже потратили его впустую слишком много.

— Ты и половины не знаешь, — пробормотала Лаура, пряча лицо у него на плече.

Это было искушением, которого она не ожидала. Если в лихорадке эмоций она позволит ему умчать ее в Шотландию и согласится на внезапную свадьбу, не попадающую под власть английских законов, ей больше не придется беспокоиться о фальшивом имени в приходской метрической книге и проводить бессонные ночи, думая, что к нему может вернуться память до того, как они произнесут свои клятвы.