По своему обыкновению, бравый хозяин дома заставил заговорить о себе все языки Лондона. Но на сей раз не любовные похождения герцога и не его выигрыш в карты или дуэль захватили воображение сплетниц. Их потрясла его трогательная преданность своей красавице-жене.

Несмотря на то, что танцевать всю ночь со своим супругом было не модно, никому не удалось увести его от нее. Между танцами он представлял ее по очереди каждому из гостей, вознаграждая свою благодарную аудиторию драматической историей их первой встречи и последующего ухаживания. За ужином он предложил тост в ее честь, который был полон такой нежности и красноречия, что даже переевший лорд Байрон был замечен за утиранием слезы. Бедняжку леди Хьюит настолько переполняли эмоции, что она едва могла говорить и вскоре покинула прием.

Пока музыканты убирали свои инструменты, а лакеи тушили одну за другой в люстрах свечи, Лаура рассеянно прошлась по залу. Ей хотелось, чтобы бал продолжался всю ночь. Или даже вечность. И даже это слово означало слишком короткое время, чтобы вдоволь насладиться теплыми глазами Стерлинга и его обжигающими прикосновениями. Задумавшись об этом, она вздохнула. В эти драгоценные часы ей казалось, что к ней снова вернулся ее Николас.

За ее спиной кто-то кашлянул. Лаура повернулась и увидела стоящего в полутьме Стерлинга, он держал на руках Лотти.

— Я нашел ее крепко спящей под столиком для десертов, — тихо сказал он.

Лаура подошла к нему. Поправив неловко торчащую руку сестренки, она прошептала:

— Бедняжка очень расстроится. Она собиралась не спать всю ночь.

— Она, наверное, просто стала жертвой съедобных излишеств. Джордж сказал, что она уже жаловалась на то, что у нее болит живот. Но я уверен, что утром с ней все будет в порядке.

Когда он повернулся и понес Лотти в кровать, осторожно прижимая к плечу ее головку, Лауру вдруг захлестнула волна невыразимой нежности. Он вот так носил бы и их собственных детей? Он укладывал бы их спать и целовал в розовые щечки, передавая каждую ночь во власть снов?

Лаура не могла узнать, так это было бы или нет. Но она должна была дать ему шанс. Ее рука прошлась по животу. Не только для его блага, или ее собственного, но и ради их будущего ребенка.

— Стерлинг, — сказала она, высоко поднимая голову.

— Да? — ответил он, оборачиваясь к ней из дверного проема.

— После того, как ты уложишь Лотти, я могу поговорить с тобой в кабинете?

Впервые за вечер его глаза настороженно потемнели, и Лаура испытала острый приступ сожаления. Но она не могла позволить себе дрогнуть. В ее спальне разговора не получится.

— Хорошо. Я скоро вернусь.

Лаура тихо проскользнула в кабинет. Она не вторгалась в убежище Стерлинга с того самого вечера, как они поссорились из-за подарка на ее день рождения. Камин был темным и холодным, поэтому Лаура зажгла лампу, стоящую на уголке стола. Она опустилась в кресло и стала нетерпеливо притопывать ножкой, обутой в туфельку.

Время, казалось, еле ползло. В конце концов, она встала и сделала по комнате нервный круг. Лампа почти не разгоняла гнетущую темноту.

— Наверняка, у него где-то здесь должны быть свечи, — пробормотала она себе под нос.

Лаура пошарила на книжных полках, но не нашла ничего, кроме двух огарков свечи и пустой коробки для спичек. Ей пришлось набраться храбрости, чтобы подступиться к напоминающему монстра столу. Она собиралась только присесть на самый краешек кресла Стерлинга, но неожиданно для самой себя погрузилась в соблазнительно-уютные объятия его отполированной кожи.

Вот, значит, каково быть герцогом, подумала она, осматривая комнату под совершенно новым углом.

Наверное, когда войдет Стерлинг, она должна посадить его с другой стороны стола. Потом она должна откинуться на спинку кресла, сунуть в рот сигару и объяснить, что с нее достаточно его тягомотных размышлений, и он просто должен простить ее за то, что она была такой идиоткой.

Тихо хихикая над собственными глупыми размышлениями, Лаура стала рыться в ящиках стола. Вскоре нижний левый ящик остался ее единственной надеждой. Она потянула за ручку красного дерева, но ящик заело, словно его давно не открывали. Стиснув зубы, Лаура с силой дернула за него.

Ящик выскользнул из направляющих, наполняя воздух безошибочным апельсиновым ароматом.

Глава 27

Пожалуйста, если когда-нибудь ты сможешь найти в своем сердце для меня прощение …

Войдя в кабинет, Стерлинг увидел стоящую около его кресла Лауру, которая прижимала к груди какие-то листки бумаги.

Встревоженный струящимися по ее щекам слезами, он сразу направился к ней.

— Что случилось, Лаура? На вечере тебе сказали какую-нибудь жестокость? Если сказали, клянусь, я…

Но не успел он приблизиться к ней, как она шлепнула его по груди пачкой листков.

— Ты не распечатывал их, — произнесла она тихо и яростно. — Ты не прочел ни единого слова.

Глядя в ее страдающие глаза, Стерлинг ощутил, как в сердце заползает мертвенный холод. Ему не было необходимости смотреть, что это за бумаги. Он чувствовал их запах.

Спокойно, но твердо, он вытащил из ее руки письма своей матери, уронил их в ящик стола и задвинул его ногой.

— У нее не было слов, которые могли бы меня заинтересовать.

— Откуда тебе знать, если ты отказываешься слушать? — И прежде, чем Стерлинг смог ее остановить, Лаура снова дернула к себе ящик и стала пригоршнями вытаскивать письма его матери. Она бросала их на стол, пока горка не стала такой высокой, что они начали падать на пол. — Последние шесть лет своей жизни раз в неделю эта женщина изливала тебе свое сердце. И по крайней мере, ты мог бы ее выслушать.

Стерлинг ощутил, что начинает терять самообладание.

— Я не желаю обсуждать это с тобой. Ни сейчас, ни когда-либо впоследствии.

— Что ж, тем хуже для тебя. Потому что я не какое-то нежеланное письмо, коими ты можешь заполнять ящики своего стола. Ты не можешь заставить меня исчезнуть, просто не замечая моего присутствия. А если бы ты мог, я растворилась бы в воздухе в ту же минуту, как переступила порог этого проклятого дома. — Лаура разорвала конверт одного из писем, ее руки тряслись от ярости. — "Мой дорогой сын", — прочитала она.

— Лаура, прекрати. Не делай этого.

Она непокорно глянула на него. "Наступает зима, дни становятся короче, но каждый из них я начинаю и завершаю мыслями о тебе. Я думаю о том, как ты проводишь эти капризные осенние дни и счастлив ли ты".

Стерлинг присел на край стола и скрестил руки на груди.

— Если бы мое счастье было для нее так важно, думаю, она не стремилась бы продать меня подороже.

Лаура сломала печать на другом письме. "Мой дорогой Стерлинг, прошлой ночью ты снова приснился мне, но не мальчиком, каким я тебя помню, а мужчиной с красивыми чертами лица и добрым характером, при виде которого мое сердце трепещет от гордости".

Стерлинг фыркнул.

— Ну, так это же был сон, верно? Столкнувшись с реальностью, она была бы сильно разочарована.

Не обращая внимания на его слова, Лаура развернула еще одно письмо. "Мой дорогой сын", — прочитала она. "Пожалуйста, прости меня за ужасный почерк. Лауданум, который я принимаю, чтобы притупить боль, кажется, не только затуманивает мой разум, но и делает неверной руку".

Стерлинг выпрямился.

— Не делай этого, Лаура, — тихо сказал он. — Я предупреждаю…

Слезы вновь покатились по ее щекам, но голос не дрогнул. "Не стоит переводить на меня свою жалость. Сама по себе моя скорая смерть не такая уж ужасная вещь, по сравнению с тем, что я умру, так и не увидев хоть разок твои драгоценные черты".

— Черт тебя подери, женщина! Ты не имеешь права! — Стерлинг вырвал у нее из рук письмо, смял его и швырнул в камин. — Она не была твоей матерью. Она была моей!

Лаура ткнула дрожащим пальцем в сторону камина.

— Это были ее последние слова, обращенные к тебе. Ты уверен, что хочешь просто выбросить их как какой-то мусор?

— А почему нет? Ведь это как раз то, что она сделала со мной, не так ли?

— А как насчет твоего отца? Я никогда не могла понять, почему ты обвиняешь ее, а его нет.

— Потому, что именно она, как предполагалось, любила меня! — заорал Стерлинг.

Лаура и Стерлинг какое-то время смотрели друг другу в лицо, по их телам проходила дрожь, они оба тяжело дышали. Потом Стерлинг шагнул к окну и стал смотреть в темноту, устрашаясь тому, как только что потерял самообладание.

Когда он заговорил снова, его голос был жестким и холодным.

— Отец едва терпел мое присутствие. Он продал бы меня первому попавшемуся табору за тридцать серебряников, если бы на них можно было купить бутылку свежего портвейна или еще один час за игорным столом. — Он медленно повернулся к Лауре. — Может, продал меня и он, но она позволила ему это сделать. Я не могу этого понять. И не могу простить ей то, чего не могу понять.

Лаура сгребла ладонями часть писем и, с умоляющим выражением, протянула ему.

— Разве ты не понимаешь? Они помогли бы тебе в этом. Прочитай их, и, может быть, поймешь, как твой безвольный отец дал ей ощущение, смог убедить, что дядя даст тебе такое будущее, какое она никогда не сможет. А после того, как сделку заключили, и она осознала, что это была ужасная ошибка, твой отец запретил ей любым способом связываться с тобой. Он рвал ее письма к тебе, не позволяя их отправить. Он убедил ее, что тебе будет лучше без нее, что в твоей жизни для нее больше нет места. Ей потребовались годы, чтобы найти в себе храбрость снова написать тебе.

— Мой отец умер больше десяти лет назад. И за все это время, она ни разу не попыталась увидеться со мной.

— И ты бы ее принял? — спросила Лаура, вскидывая голову.

— Не знаю, — признал он.

— И она тоже не знала. И я сомневаюсь, что смогла бы перенести твой отказ. — Лаура приблизилась к нему. — Даже если бы она попыталась помешать твоему отцу устроить твое усыновление Гренвилом Харлоу, что бы она могла сделать? У нее не было ни юридической, ни моральной власти. Она была всего лишь женщиной, оказавшейся в ловушке мира, где правят мужчины — мира, созданного мужчинами, такими как ты и твой отец.

— Я не такой, как отец, — рубанул Стерлинг.

Лаура глубоко вздохнула.

— Может, ты и прав. Судя по словам Дианы, ты с каждым днем все больше походишь на своего дядю.

Стерлинг опустился на подоконник и горько хмыкнул.

— И ты, Брут?

— Твоя мать сделала ужасную ошибку, Стерлинг. И она расплачивалась за нее всю свою оставшуюся жизнь.

— Она? Или я? — он провел рукой по волосам. — Я еще ни одной живой душе этого не говорил, но тебе скажу. Знаешь, чего я ей никогда не прощу?

Лаура покачала головой.

— В тот самый день, когда я узнал, что они с отцом сделали, и уже приготовился уезжать с дядей, она опустилась на колени и протянула ко мне руки. Тогда я видел ее в последний раз и все равно без единого слова прошел мимо. — Лаура стояла от него на расстоянии вытянутой руки, но Стерлинг смотрел на покрытый ковром пол, не глядя на нее. — Я тысячу раз видел этот момент во сне, но он всегда заканчивался одинаково. Я прохожу мимо ее протянутых рук и просыпаюсь от звука ее плача. — Он поднял голову и посмотрел Лауре прямо в глаза. — Этого я никогда не прощу. Никогда.

— Но кого ты не можешь простить, Стерлинг? Ее? — Лаура протянула руку и коснулась его щеки. — Или самого себя?

Он поймал ее запястье и мягко отвел руку от своего лица.

— Не думаю, что на самом деле это имеет значение.

Оставив ее стоять на месте, он вернулся к столу и начал сгребать письма обратно в ящик.

Лаура смотрела на него, ее лицо было бледным и застывшим.

— Ты когда-нибудь спрашивал себя, почему хранишь письма матери, хотя читать их не собирался?

Стерлинг ничего не ответил. Он только сгреб упавшие на пол письма и небрежно бросил их поверх остальных.

— Девонбрукский Дьявол, может быть, действительно, никогда бы не смог ее простить, — сказала Лаура, — но держу пари, что Николас Рэдклиф смог бы.

— Нет и не было никакого Николаса Рэдклифа. Он был всего лишь плодом твоего воображения.

— Ты в этом так уверен? Возможно, он был тем, кем ты мог бы стать, если бы вырос в Арден Менор и не сомневался в любви своей матери. Возможно, он был тем, кем ты до сих пор мог бы стать, если бы нашел в своем сердце хоть крупицу милосердия — для нее и для себя самого. — Лаура переглотнула, у нее на глаза снова навернулись слезы. — И для меня.