— Но это просто ужасно! Она выглядит такой слабой, такой несчастной. Больно смотреть! Уж лучше бы лазила по деревьям, чем лежать вот так…

Скотти только усмехнулся в ответ:

— Вот подожди, пока у нее спадет температура. Придется сидеть рядом, чтобы она не вскакивала с кровати, и завязывать ей руки, чтобы не чесалась. И тогда Хлоя сразу перестанет казаться тебе несчастной и беспомощной.

Это было еще впереди, но пока им предстояло столкнуться совсем с другими проблемами.

— Она говорила что-нибудь о том, что пропустит спектакль?

— Хлоя считает, что завтра ей станет лучше. Хочешь кофе? — Скотти направился к лестнице.

— Когда назавтра Хлое не станет лучше, ты ни за что не должен показать ей, что разочарован тем, что она не сможет играть.

— Что-что? — переспросил Скотти, даже не оглядываясь на идущую за ним следом Августу. — Почему Хло должна решить, что я разочарован этим больше, чем она сама? Я позволил ей участвовать в спектакле, только чтобы доставить малышке удовольствие.

— Я знаю это. И ты знаешь. Но понимает ли это Хлоя?

— Конечно. Почему нет? Может быть, ты предпочитаешь чай?

Скотти явно не понимал, о чем идет речь.

— Я ничего не хочу. Может быть, когда вернусь. Я просто думаю, мы должны позаботиться о том, чтобы Хлоя не приняла наше сочувствие за разочарование по поводу того, что она заболела и не сможет играть в спектакле.

— Она и не примет, — почти рассеянно ответил Скотти, делая себе кофе. Затем он вдруг застыл неподвижно и лишь спустя несколько секунд повернулся к Августе.

В глазах его появилось какое-то странное выражение, которого она никогда не видела раньше. Что-то похожее на холодное предупреждение. У нее даже мурашки побежали по коже.

— Кажется, я понимаю, о чем ты, — тон его был спокойным, но таким же суровым и холодным, как выражение лица. — И я бы не хотел, чтобы ты забивала головку Хлои такими понятиями, как неудача и разочарование. Пока эти слова еще не стали частью ее словаря. Чувство вины, мысли о том, что ты разочаровала всех и вся — это твоя проблема, а не ее.

Каждое слово Скотти словно кинжалом пронзало ее сердце. К глазам подступили слезы. Горло предательски сжалось. Августа попыталась оправдаться, но голос у нее задрожал.

— Я… — она невольно отвела взгляд. — Я не хотела…

— Я знаю, — Скотти тепло улыбнулся, и в его глазах засветилось понимание. — Я знаю, что ты никогда не причинишь ей боль намеренно. — Подойдя к Августе, он взял ее за плечи. — Но я же вижу, как ты обвиняешь себя во всем, что бы ни происходило вокруг, и… я не хочу этого для своей дочери. И для тебя я тоже этого не хочу.

Хлоя была его дочерью. Конечно, он не сказал этого вслух, но Августа поняла и без слов — нечего вмешиваться в чужую жизнь.

И Скотти увидел это. Он сразу догадался, почему Августа ушла в себя и избегает его взгляда. Он обидел ее, оттолкнул, а ведь она просто пыталась предупредить его, что надо быть осторожнее.

— Не забудь поблагодарить свою маму за обед, хорошо? — Он поднял за подбородок голову Августы, чтобы взглянуть ей в лицо. В его тоне ей послышалась мольба о прощении, и в его глазах Августа прочитала ту же мольбу. — Она принесла мне его прямо сюда. Извини, что не подождал тебя, но миссис Миллер сказала, что тогда все остынет, а я был так голоден…

— Ну что ты, — быстро произнесла Августа, радуясь возможности сменить тему и скрыть от его проницательного взгляда, насколько она расстроена. — Я рада, что ты поел. Ведь я могла не вернуться с репетиции еще очень долго.

— Господи, я и забыл о репетиции, — рассмеялся Скотти. — Удалось что-нибудь исправить?

— Мы пытались. Но вскоре родители стали приходить за детьми, и все вообще пошло кувырком.

Августа задержалась на несколько минут, чтобы предупредить Скотти о подводных камнях, которые могут ожидать их завтра, а затем отправилась домой. Чтобы переодеться, поесть и взять розовой воды у матери, которая предавалась воспоминаниям о том, как болели ветрянкой ее девочки.

— Ну как, Хлоя? Тебе нравится? — спрашивала Августа полчаса спустя, промокая лицо девочки холодной, ароматно пахнущей салфеткой. Пока она ходила домой, у девочки снова подскочила температура, и Скотти опять пришлось дать ей жаропонижающего.

Когда пришла Августа, он спустился вниз сделать кое-какие телефонные звонки.

— Если тебе не нравится, я больше не буду.

Хлоя замотала головой по подушке.

— Так хорошо пахнет.

— Да, розами. Может быть, на следующий год мы посадим у меня в саду несколько розовых кустов и сможем нюхать их все лето. Хочешь?

Девочка равнодушно кивнула. Ее апатия просто убивала Августу. Она не могла понять, почему Хлоя не говорит — потому ли, что у нее нету сил, или из-за того, что очень расстроена по поводу спектакля.

— Знаешь, Хлоя, — начала она. — Вполне может случиться, что ты не поправишься завтра настолько, чтобы участвовать в пьесе. — Больше всего ей хотелось убедиться в том, что Скотти прав. — Если так случится, я хочу, чтобы ты знала — никто не обвинит тебя в том, что ты заболела. В этом нет твоей вины. Мы все очень расстроены, что с тобой случилось такое.

— Я знаю, — угрюмо произнесла девочка. — Все дети иногда болеют.

— Вот именно, — Августа была поражена неожиданной мудростью ребенка. — И почти никогда ничего нельзя сделать, чтобы это предотвратить. Просто так случилось. И это никак не меняет нашего отношения к тебе.

— Я знаю. Сделай мне снова холодно, Августа, пожалуйста.

Быстро намочив и отжав салфетку, Августа снова приложила ее к щекам девочки.

— Твои папа и мама очень-очень сильно тебя любят. И я тоже.

— Несмотря ни на что, — произнесла девочка без малейшего намека на вопросительную интонацию.

— Вот именно, — глаза Августы невольно наполнились слезами. — Несмотря ни на что.

Она не смогла удержаться, чтобы не позавидовать Хлое. Девочка так уверена в любви близких, так безгранично верит в эту любовь. Неужели так бывает у всех детей? И лишь вырастая, они теряют эту уверенность? Или это результат особых отношений между ребенком и его родителями?

— Мои мама с папой развелись, — удрученно сообщила девочка, — не потому что они плохие. В этом никто не виноват. Просто так случилось. Но мы все равно любим друг друга. Несмотря ни на что.

— Правильно. — До Августы не сразу дошел смысл сказанного. Оказывается, Хлою научили этой самой вере в любовь. Родители медленно и упорно воспитывали в ней это. И девочка жила с этим чувством с самого рождения, не считая его чем-то необычным. Августа закрыла глаза, снова подавляя в себе желание заплакать. Мать любила ее. И отец тоже по-своему любил. Она всегда знала это. Так что же случилось? Или неудачи ее оказались слишком велики? Она отчаянно пыталась вспомнить хоть один случай, когда мать открыто выразила бы свое разочарование, негодование… хоть какие-то негативные эмоции в ее адрес. Нет. Никогда. Только это выражение бесконечной грусти в глазах матери. А потом она начинала суетиться, организовывать новые прослушивания, нанимать новых учителей, заявлять дочь на участие в новых конкурсах.

— Августа, — жалобно позвала Хлоя. Снова обмакнув салфетку в розовую воду, Августа продолжила протирать девочке лицо.

— А знаешь, ты очень счастливая маленькая девочка, Хлоя.

Прошло несколько секунд, прежде чем Хлоя пробормотала:

— Да, почти всегда, но только не с ветрянкой.

Лицо и руки Ванды покрывали красные точки, нарисованные губной помадой.

— Мы с Хлоей страдали весь день вместе, — сообщила она, разрезая пополам сандвич, который приготовила для Августы. — Девочка немного волновалась по поводу этих пятнышек, но как только такие же появились у меня, сразу перестала обращать внимание.

— И ты планируешь ходить так, пока не пройдут пятна у Хлои? — Августа присела у кухонного стола.

— Конечно, нет! Она уже пережила первый шок, и температура наконец упала. Но как раз теперь все будет ужасно чесаться. Никогда не видела столько пятен на одном ребенке. Нам всем придется тяжело. — Августа невольно улыбнулась тому, как Ванда, не задумываясь, включила себя в решение общих проблем. — Я обещала ей, что, как только болячки подсохнут, мы соединим точки волшебным фломастером.

— Ты всегда умела шуткой сгладить тяжелые моменты, мама.

— А ты всегда была такой серьезной, — рассмеявшись, Ванда обняла Августу за плечи, прежде чем поставить перед ней тарелку супа.

— Очень мило с твоей стороны остаться сегодня с девочкой, чтобы Скотти мог пойти на работу. — Августа вдруг почувствовала неловкость.

Она весь день размышляла о матери и пришла к печальному выводу, что, оказывается, знает ее совсем не так хорошо, как ей казалось.

— А ведь сегодня ты пропускаешь спектакль, чтобы остаться с ней. Эрик расстроится, что тебя нет.

— Эрик даже не заметит, есть я там или нет. Он будет очень взволнован. Я увижу его в завтрашнем спектакле. Что такое? — спросила она, поймав на себе пристальный взгляд Августы. — Нет, не говори мне. Я знаю, что выгляжу по-идиотски с этими точечками, но мне все равно. Я…

— Конечно. Я помню, как ты сделала то же самое для нас с Лидди, когда у нас была ветрянка.

— И у меня был такой же дурацкий вид?

Августа кивнула, продолжая изучать мать, словно видела ее впервые.

— Не злись на меня, дорогая. Я уверена, что это тут же отойдет, если протереть холодными сливками. Я использовала бы смываемые фломастеры, но у тебя их нет. Или кетчуп, если бы была уверена, что он будет держаться. А в косметике теперь применяют более легкие красители. Мне не придется ходить в пятнах несколько дней, как было в прошлый раз…

— Мама! Я вовсе не сержусь. Мне даже нравятся твои точечки.

— Правда?

Августа кивнула:

— Я много думала в последнее время…

— О нет! — воскликнула Ванда, опускаясь на стул напротив дочери. — Только не это!

— О чем ты?

— Каждый раз, когда ты говоришь, что много думала в последнее время и у тебя на лице появляется это выражение, я понимаю, что быть беде. Я думала, ты здесь счастлива.

— Я действительно здесь счастлива. Ты дашь мне сказать? Никогда не даешь сказать!

— Ты обычно не хочешь ничего говорить, — вставила Ванда. — Но продолжай, я слушаю.

— Я думала в последнее время, — снова начала Августа, — что, наверное, недостаточно часто говорила и показывала тебе, что я очень люблю тебя и…

— Ну, я тоже очень люблю тебя, дорогая. Я…

— Мама!

— Извини.

— Я хочу извиниться за то, что столько раз подводила тебя. Я знаю, сколько времени и энергии ты посвятила мне и моей карьере. А я ни разу не сказала тебе спасибо. Мне очень жаль, что я не смогла стать тем, чем ты хотела меня видеть… Хотелось бы, чтобы все было по-другому. С другой стороны, я даже рада, что карьера не получилась, что я приехала сюда, в Тайлервилл, что встретила Скотти… Но я знаю, что разочаровала тебя, и мне очень жаль…

Ванда, нахмурившись, смотрела на дочь. Затем смущенно отвела глаза.

— Не понимаю, о чем это ты говоришь, дорогая. — Она замялась. — Ты права в одном — мы редко показываем друг другу свои чувства. Но так бывает во многих семьях. Люди так долго живут вместе, так хорошо знают друг друга, что чувства не упоминаются, а просто подразумеваются сами собой. Это вовсе не значит…

— Но так не должно быть! Не надо ничего подразумевать! Ты должна знать наверняка, что я люблю тебя, и ты должна знать, что Эрику будет не хватать тебя сегодня. Ванда смущенно улыбнулась.

— Я рада все это слышать. Кстати, может быть, тебе интересно узнать, что я тоже тебя люблю.

— Я знаю. Но, наверное, не понимала до последнего времени, насколько сильно.

Ванда улыбнулась, предаваясь воспоминаниям:

— Вы с Лидди всегда удивляли меня. Вы были совсем другими, ничего общего со мной. — Рассмеявшись, Ванда поднесла ко рту ложку супа. — Даже одевались по-разному. Ты всегда носила строгие платья, Лидия — элегантные брюки и блузки. А я… вечно джинсы и рубашки, серьги до плеч, перекрашивала раз в полгода волосы. Все так удивлялись, когда видели нас рядом. — Она посмотрела прямо на дочь. — И я жила в постоянном страхе. Лидди была такой деловой, организованной, практичной. А ты — такой талантливой и умной, всегда стремилась к совершенству. Не тихой, отстраненной от жизни, как твой отец, не громкой и напористой, как я с моим желанием изменить мир. Мы с отцом никак не могли понять, каким образом смогли произвести на свет двух таких разных девочек, совершенно не похожих на нас самих.

— И отец был настолько разочарован, что предпочел нас оставить.

В глазах Ванды появилась тревога.

— Ты второй раз произносишь это ужасное слово — разочарован. Я же говорила тебе, Августа, он просто искал спокойной жизни. И ушел потому, что знал — он никогда не получит ее рядом со мной. Я просто сводила его с ума, — Ванда рассмеялась. — Участвовала то в уличных беспорядках, то в маршах протеста. Если это происходило в городе, где мы жили, я и вас брала с собой, но обычно это бывало далеко. Отец постоянно вносил за меня залоги, вызволяя из тюрьмы. Это были шестидесятые годы. И семидесятые тоже. Он просто наелся всего этого больше, чем смог переварить. Но отец ни в ком не разочаровывался. Даже во мне. Он говорил, что гордится моей работой, моим отношением к жизни. Просто он хотел совсем другого — и поэтому ушел.