Она злилась, негодовала, что к настоящей работе ее не подпускали, но поделать ничего не могла. Подчиняясь негласному приказанию Мерковича, ребята и здесь, в городе, старались всячески оберегать ее, не выпускали из гостиницы по вечерам, да и днем вечно увязывались следом, куда бы она ни шла. И Лике иногда казалось, что она и не уезжала из Москвы.

Она не отдавала себе отчета, насколько изменилась за этот год. Из зеркала на нее смотрело суровое, смуглолицее, почти бесполое существо, с пронзительным цепким взглядом казавшихся теперь светлее на фоне загара глаз. Коротко остриженные волосы, спрятанные под военного образца кепкой, похудевшее скуластое лицо, извечная сигарета, зажатая в уголке решительного рта… Впрочем, главным было даже не это. Что-то ушло. Умерло в душе безвозвратно. Какая-то врожденная мягкость, впечатлительность, женственность, способность к сопереживанию и стремление к немедленному оказанию помощи. Теперь Лика точно знала — всех не спасешь, не поможешь. Война есть война, она все прикроет, все спишет. И смешными, бессмысленными казались чувства и страдания, составлявшие ее прошлый, московский уклад. Любит — не любит, поймет — не поймет, все это так неважно здесь, когда жизнь каждого может оборваться в любую секунду. И, изредка разговаривая по телефону с Ниной Федоровной, выслушивая причитания и скупо сообщая о себе — все нормально, жива-здорова, она не решалась спросить об Андрее. Словно берегла, боялась разрушить этот панцирь, которым сама собой покрылась тут душа. Жить мгновением, не загадывать на завтра, не думать, не чувствовать, не любить. Не искать глубинный смысл в случайных поступках, не придавать значения словам. Какая, в конце концов, разница, что там случилось вчера, месяц, год назад. Война все спишет…

Сон больше не шел к ней. Лика поднялась с постели, подошла к окну, равнодушно взглянула на ставший уже привычным безжизненный пейзаж. Вдалеке вздымались желто-серые, пологие горные вершины, кое-где поросшие растительностью. Городские строения словно скатывались с них вниз, к изгибу поблескивающей под утренним солнцем голубой реки. Однообразные невысокие домики, изредка встречающиеся коряжистые пыльные деревья, бредущие куда-то темноликие люди со строгими, глубоко посаженными глазами. Облаков не было, но где-то над окраиной курилась струйка густого дыма. Должно быть, взрыв произошел именно там. Лика зевнула, потянулась и начала одеваться.

В коридоре гостиницы ей встретился осунувшийся, бледно-зеленый Петька. — Что рвануло? — спросила она.

— Да… — Он отмахнулся. — Духи автобус взорвали. Четверо погибли, двенадцать раненных.

— Ясно, — покивала Лика. — А ты чего такой снулый? Накурился вчера, что ли?

— Да какой там, — с досадой бросил Петька. — Салат, суки, вчера на ужин подали. Помыли, наверно, зелень плохо, чурбаны проклятые. Всю ночь не спал, с толчка не слезал. Сейчас в Кандагар ехать с нашими офицерами, Меркович договорился, а я выйти из гостиницы не могу.

— Бедняжечка! — со смехом посочувствовала Лика. — Сходи к Петренко, у него должны были таблетки остаться. Он тут тоже как-то салатику поел…

Обрадованный Петька поспешил по коридору, Лика же на мгновение задумалась, затем окликнула его:

— Постой! Сейчас, говоришь, в Кандагар едете?

— Они едут, — махнул головой Петька. — Я уж сегодня никуда не ездок.

— Ясно, — кивнула Лика. — Ну иди лечись, болезный! — И, быстро сообразив что-то, кинулась вниз по лестнице.

У выхода из гостиницы тарахтел выкрашенный под камуфляж армейский джип. Шофер в военной форме проверял что-то, откинув крышку капота. Несколько военных с автоматами наперевес курили чуть поодаль. Меркович стоял у машины, объяснял что-то двум ребятам из группы, уже сидевшим внутри. Лика подлетела к нему и быстро заговорила:

— Владимир Эдуардович, можно мне с вами вместо Пети. Он…

— Доброе утро, — обернулся к ней Меркович. — Я знаю про Петю.

— Так можно? — настойчиво переспросила Лика.

— Нет, — отрезал Меркович и отвернулся к ребятам.

— Почему? — не уступала Лика.

Он посмотрел на нее с нескрываемым раздражением.

— Белова, ты мне клялась, что, если я возьму тебя в группу, с тобой проблем не будет. Тем не менее с тобой сплошные проблемы. Тебе с нами нельзя, потому что обстановка неспокойная. Ты, наверно, знаешь уже, что утром духи взорвали автобус. И на дороге может произойти экстренная ситуация.

— Вы мне тоже обещали, — запальчиво возразила Лика. — Обещали, что я буду здесь военным корреспондентом, а не бесплатным приложением к журналистской группе. И насчет обстановки… Она тут всегда неспокойная. И странно, если б было иначе, война все-таки. За целый год, что я здесь торчу, ни разу еще не было спокойной обстановки.

— Белова, возвращайся в гостиницу, — повысил голос Владимир.

— И не подумаю! — взбеленилась Лика. — Вы мешаете моему профессиональному развитию, не даете проявить себя, а потом говорите, что я еще не готова выезжать за пределы города. Так я никогда не буду готова, вы просто не даете мне возможности…

— Хватит! — резко оборвал он. И, зыркнув на нее злыми темными глазами, скомандовал: — Полезай в машину. Живо! И чтоб я никакого писка в дороге не слышал!

— Есть! — расплываясь в счастливой улыбке, отозвалась Лика и, торопясь, пока он не передумал, запрыгнула в джип.

13

Дышать в тесном кузове было нечем. В спертом недвижимом воздухе стоял запах нагретого солнцем металла, бензина, выжженной пересохшей земли. Лика попыталась перекинуться парой слов с Генкой, журналистом из их группы. Но из-за рева едущего впереди бронетранспортера и непрекращающегося стрекота кружившего над ними вертолета ничего не было слышно. Она выглянула в узкое, заплывшее грязными разводами окно джипа. За стеклом тянулся однообразный желто-серый пейзаж — растрескавшаяся земля, пологие горные склоны, чахлая, изнывающая без воды растительность. Изредка мелькали пустые, словно вымершие, деревушки с низкорослыми домиками. Кругом царили бедность и запустение.

Лика откинулась на кожаную спинку сиденья и обвела взглядом салон джипа. Водитель уверенно вел машину, непринужденно рассказывая что-то смешное согласно кивавшему усатому военному, сидевшему рядом с ним впереди. Генка строчил что-то, пристроив на коленке потертый блокнот. Тусклый солнечный луч, пробивавшийся в кузов сквозь запыленное стекло, высвечивал благородный профиль Мерковича — словно изображение римского императора на древней монете.

Удушливая жара сморила Лику. Голова стала тяжелой, глаза сонно моргали, и в конце концов она задремала, провалилась в неглубокий душный сон. Она не поняла, что произошло. Почему вдруг ожила и заверещала рация на поясе у капитана, что за сухой треск раздался откуда-то слева, почему с кружившего над колонной вертолета донеслась автоматная очередь. Лика приоткрыла глаза, увидела бледного Генку, его трясущиеся губы, услышала резкие выкрики офицера в рацию:

— Мы приближались к посту. Нас увидели с дороги, открыли огонь… Отсюда до поста две тысячи метров. Обстрел продолжается.

Она успела заметить странное выражение на лице Владимира — глаза блестят, раздуваются тонко вырезанные ноздри. Близость опасности словно опьянила его, превратила в древнего, коварного и жестокого бога войны. Машина продолжала двигаться, несмотря на взметавшиеся рядом черные фонтаны земли. Затем что-то ударило совсем близко, взорвалось будто в голове. Окружающий мир дрогнул, зашатался, взлетев на воздух, осыпался мелкими черными осколками. Лика ощутила, как невидимая сила подбрасывает ее тело, словно детский мячик, влечет куда-то, переворачивает. Глаза заволокло красным. И больше уже ничего не было.

Кругом был снег, глубокий, рыхлый, непроходимый. Лика брела вперед, то и дело проваливаясь почти по пояс, падая и снова поднимаясь. Брела туда, где виднелась впереди смутная темная фигура. А снега на пути становилось все больше, он комьями налипал на сапоги, делая ноги тяжелыми, неподъемными, затрудняя каждый шаг, он колол ладони, набивался за шиворот. Непонятно было только, почему же он такой жаркий, горячий, этот странный снег. Жжет руки, лицо и пахнет гарью… И становится его все больше, а темная фигура впереди все отдаляется. И Лика, уже не надеясь дойти, добраться до нее, судорожно кричит: — Никита!

Человек оборачивается. Но только это не Никита. Это кто-то другой, тоже знакомый, смотрит на нее глазами цвета июньского неба…

Лика едва слышно застонала. Кругом было темно, лишь откуда-то сбоку пробивался солнечный свет. Она с трудом приподняла руку, попыталась сориентироваться в окутывавшей ее темноте, пальцы скользнули по прохладной неровной каменной поверхности. Значит, она в каком-то горном ущелье, в пещере, каменном мешке. Лицо и ладони сильно саднило, наверное, кожу посекло осколками во время взрыва. Лика ощупала голову, убедилась, что тяжелых травм нет — лишь на виске коркой запеклась кровь, должно быть, ссадина. Первый шок начал медленно отступать, отчаянно заколотилось сердце, задрожали пальцы. Лика сжала зубы, стараясь взять себя в руки. Нельзя распускаться, нужно действовать быстро и решительно. Узнать, где она, как сюда попала, кто из их колонны выжил. Любыми способами постараться добраться до своих.

Она попыталась приподняться, осторожно, чтобы не удариться о каменный свод, протянула вперед руку, нащупывая дорогу в темноте, и вдруг, услышав слева тихий шорох, в ужасе отпрянула. В пещере кто-то был. Неслышный, невидимый, почти не различимый. Каким-то животным чутьем она ощущала его присутствие, не зная, кто это — свой или чужой, человек или животное.

Действовать молниеносно. Нанести удар первой, пока тот не понял, что она очнулась. Лика собралась, сжалась для резкого рывка. Бить придется вслепую, это плохо. И все-таки… все-таки шанс на спасение есть. Выдохнув, до крови закусив губы, она пантерой бросилась вперед, и тут же крепкие стальные руки стиснули ее, сжали кольцом. Широкая ладонь зажала рот, не давая вскрикнуть. Лика билась, почти теряя сознание, задыхаясь, хрипя. И вдруг уловила запах — знакомый острый, пряный запах опасного хищника. И тут же всплыли в памяти темные, прищуренные, точно выслеживающие добычу глаза, резко очерченные скулы, темные, коротко остриженные волосы, чуть тронутые сединой. И Лика выдохнула прямо в зажимающие ей рот пальцы:

— Владимир Эдуардович, это вы?

Он тут же ослабил хватку и прошептал отрывисто:

— С добрым утром, дочка. Тихо!

И от этого знакомого сорванного голоса отступил сжимавший горло страх, разжались судорожно сцепленные пальцы. И Лика, не понимая, что делает, обвила руками его мощную крепкую шею, прижалась всем телом к твердым мускулам его груди, словно ища защиты, опоры в нем, единственном, настоящем во всем этом обрушившемся на нее кошмаре. Она сухо, бесслезно всхлипывала, уткнувшись лицом в его плечо.

— Ну-ну, возьми себя в руки. Перестань! — шепнул он.

Его широкие ладони скользили по ее спине, успокаивая, укачивая, как ребенка. Лика ощутила легкое прикосновение к виску и в смятении подумала, что, должно быть, он коснулся его губами.

— Успокойся, — продолжал он. — Ты осталась жива, это главное. Самое страшное позади. На войне больше всего гибнут не от ран, а от шока. Ты же у меня не такая. Ты же смелая девушка, да, родная?

Он прижимал ее к себе, даря тепло, уверенность, силы. И Лика постепенно пришла в себя, успокоилась, выровняла дыхание. Он разжал руки, и она неохотно, словно не желая покидать надежное укрытие, отодвинулась чуть в сторону, села, касаясь в темноте его железного плеча.

— Что… что с нами случилось? — спросила она.

— Душманы обстреляли колонну, — объяснил он. — В машину попал снаряд, водитель погиб, капитан, я думаю, тоже. Про Генку не знаю, надеюсь, что его подобрали наши.

— Почему же не подобрали нас?

— Нас с тобой взрывной волной отбросило в кювет. Наверно, нас просто не заметили. Когда я пришел в себя, поблизости уже никого не было, мне удалось оттащить тебя сюда, в укрытие.

— Что же нам теперь делать? — испугалась Лика.

Оказаться отрезанной от своих, в дикой воюющей стране. Могло ли с ней произойти что-то более страшное? Может, не таким уж тираном-самодуром был Меркович, когда настаивал, чтобы она оставалась в черте города?..

— Пока ничего, — ответил он. — Сидеть тихо и не высовываться. Скоро стемнеет, тогда попытаемся добраться до своих. До блокпоста около двух километров. Ты, кажется, не ранена? Сможешь идти.

— Да, конечно, — заверила она. — А вы?

— Меня так просто не возьмешь.

Она услышала, как он усмехается в темноте. Да что же это за человек такой, смерть, опасность, война для него, как стакан хмельного напитка! Тяжелая горячая рука его все еще ободряюще похлопывала ее по плечу. Лика поджала под себя ноги, попыталась поудобнее усесться на камнях — им предстояло провести здесь еще не один час.