Никита немного помолчал, плеснул себе в рюмку джина из бутылки, залпом выпил.

— И вот ты добился всего, доказал, пробил лбом каменную стену. Да, ты получил мировую известность, на твои постановки ломится публика, твое имя звучит на всех языках. И, кажется, это предел всех мечтаний. Но вот смотришь на себя и понимаешь, что тебе за сорок, ты загнан и болен, ты не можешь спать, пока не выжрешь убойную дозу снотворного, и не можешь встать утром с постели, пока не занюхаешь полграмма. И все лучшее, юное, светлое, все безумные идеи, вся та музыка, которая мучила тебя ночами — все это истерлось, износилось, прошло. И страшно бывает остаться наедине с собой, и только и остается, что целыми днями изводить себя и артистов на бесконечных репетициях, а ночами колесить из клуба в клуб, боясь возвращаться домой.

— Никита, а как же твои жена, дети?

— А что дети? Дети меня почти не знают, я никогда не занимался ими. Младший вообще учится в Лондоне, подальше от этого вертепа. И, когда приезжает домой, боится меня как огня. А старший давно свалил из родного дома, не желая иметь ничего общего с папашей-наркоманом. Я не знаю, чем он занимается. По-моему, он какой-то программист.

— Ну а как же жена? Ты же, наверно, любил ее, Никита?

— Ой, моя маленькая Ассоль… Любил, да… И не только ее, а еще тысячу прекрасных женщин, которые встречались мне на пути. Вот только она, одна-единственная, способна была выносить меня все эти годы. Потрясающе стойкая женщина, аж деваться некуда от этой стойкости. Представляешь, всю жизнь плакала, что я — ярмо на ее шее, но почему-то никак не хотела его сбрасывать. Единственная моя… — с каким-то нервным, переходящим в злую истерику смешком произнес Никита.

Лика обхватила руками плечи, будто сдерживая невольный утренний озноб.

— Никита, а как же было со мной? Скажи мне, мне так важно это знать, ты тогда хоть чуточку меня любил?

В глазах его на мгновение мелькнуло что-то радостное:

— Как я мог тебя не полюбить? Ты была тогда такая юная, такая трогательная, такая преданная…

Он тяжело уронил голову на руки, и Лика ласково провела рукой по его мягким серебристо-белым теперь волосам. Он поцеловал ее ладонь, потянул к себе. И Лика пересела ближе к нему, на низкий полукруглый диван.

— Никитушка, родной… Ты просто устал, тебе отдохнуть нужно, отдышаться…

Никита тяжело поднял голову, улыбнулся горько, натужно.

— Ты ведь совсем недавно здесь, правда? И тебе кажется, что ты попала в страну небывалых возможностей, ведь так?

— Так… — нехотя призналась Лика.

— Бедная моя маленькая Ассоль. — Он тяжело навалился ей на плечо. — Мы поговорим с тобой после, через несколько лет, когда эта страна небывалых возможностей сожрет тебя с потрохами и не подавится.

Он вдруг придвинулся совсем близко. И Лика вдохнула его запах, не тот пряный запах корицы, круживший ей когда-то голову, а тяжелый аромат влажных лилий, модного одеколона и въевшегося в волосы табака. И она неожиданно провела пальцем по темным ресницам Никиты и, запустив руки в его мягкие волосы, нежно припала к губам. Она ждала, что в голове немедленно разорвется бомба, залив глаза холодным белым светом. Что сердце заполнит собой грудную клетку, а ноги сделаются ватными. Но ничего подобного не произошло. Она целовала его, словно хотела поделиться с этим загнанным, потерявшим себя человеком своей жизненной силой, протянуть ему руку, как протягивают утопающему. Кто, как не она, могла понять его в этот момент, кто, как не она, знала, что такое — ощущение одиночества, конца, обреченности, пустоты.

— Никита, — оторвавшись от его губ, прошептала она в его плечо. — Если б ты знал, как я тогда тебя любила… Как я ждала, что ты когда-нибудь вернешься.

Никита отчаянно взглянул на нее, спросил, словно ожидая высшей милости:

— А теперь?

Лика помолчала, глядя на его склоненную, словно изломанную спину, на изящный серебристый затылок. Что она могла сказать? Жизнь удивительно сволочная штука. Ты можешь тысячу лет жалеть о том, что упустил когда-то в юности, а здесь, сейчас отказываться от возможности наверстать упущенное. Потому что того уже не будет, и ты отчетливо это понимаешь. И лучше уж опустить руки, сохранив нетронутыми пережитые воспоминания, чем уничтожить все, что было тогда, получив взамен лишь боль и разочарование.

— Никитушка, родной, ты милый, ты красивый, ты такой талантливый! В тебе еще столько света и тепла. Ты просто запутался, растерялся. — Она обхватила руками его поникшие плечи.

— Ничего не вернуть, верно? — сдавленно прошептал он. — И тебя у меня не осталось?

— Никита, ты сам у себя остался! А это важнее тысячи Ассолей, вместе взятых.

Казалось, они вечно могли бы сидеть так, потупившись, легко касаясь друг друга плечами, словно только что пережив заново юность и получив глоток свежего воздуха, дающий силы для продолжения этой вечной борьбы, именуемой жизнью. Но у столика появился Джонсон, процедил сквозь зубы:

— Лика, дорогая, может быть, я возьму наконец для нас такси?

И Никита встрепенулся:

— Действительно, пойдемте. И правда пора по домам.

Они вышли из клуба. Лика зябко поежилась, передернула плечами под налетевшим прохладным утренним ветерком. Пирс остановил медленно ползший по сонным улицам ярко-желтый автомобиль, распахнул перед Ликой дверцу. Она помедлила, взглянула на Никиту. Тот вскинул руку в грациозном прощальном жесте, сверкнул аквамариновыми глазами, снова нацепил изысканную великосветскую улыбку:

— Дорогие друзья… Был очень рад. Прощайте!

И, помедлив немного, прежде чем развернуться, он, бросив «Извини, Пирс, ничего личного», сгреб Лику в охапку и поцеловал, прошептав:

— Спасибо тебе! Будь счастлива.

И, легко и стремительно перемахнув через дорогу, скрылся за хлопнувшей блестящей дверцей черного лимузина.

3

Никита, конечно же, просил Лику не пропадать, звонить, клялся, что не отпустит ее так, обязательно нагрянет в ее холостяцкое логово и вытащит на очередную пирушку. Однако Лика знала, что это лишь слова, больше он не появится. Наверно, она сама рада была такому исходу. Как будто давний нерешенный вопрос вдруг закрылся раз и навсегда, как будто она подвела итог под этой историей и отправила ее в пыльный архив памяти.

Жизнь шла своим чередом. Пирс, подувшись немного после неожиданного фривольного ее поведения, вскоре остыл, и непринужденный тон их партнерско-интимных отношений восстановился. Лика продолжала честно нести свою вахту в качестве специального корреспондента службы новостей Первого канала в Нью-Йорке. Однако все ее мысли, все расчеты на будущее были связаны с их совместным с Пирсом проектом. Она, не жалея сил, колесила по Нью-Йорку в недавно купленном темно-синем «Форде», отыскивая пристанища беженцев, борясь с тошнотой, ныряла в непостижимо грязные, вонючие трущобы, пыталась разобраться в самых разных акцентах.

В одну из ночей Лика беседовала с группой миниатюрных бангладешцев с нежно-оливковыми лицами, ютившихся под опорами большого каменного моста. Присев на корточки и выставив вперед темную коробочку диктофона, она задавала вопросы наиболее бойкому из всех молодому парню. Внезапно где-то совсем рядом заворчал мотор машины, темноту прорезал свет фар. Лика ожидала, что ее собеседники, услышав приближающийся автомобиль, разбегутся кто куда в страхе встретиться с полицией, забьются по щелям, как потревоженные ночью на кухне тараканы. Но, на ее удивление, они обрадованно залопотали на своем непонятном наречии и, забыв про Лику, направились к остановившемуся чуть поодаль фургону.

Из кабины выскочила улыбчивая девушка в форменной куртке, вслед за ней два дюжих молодца вытащили из кузова массивные дымящиеся котлы. Девушка, вооружившись половником, принялась разливать по пластиковым тарелкам густое варево, азиаты, выстроившись в очередь, с благодарностью принимали из ее рук пищу. Дождавшись, пока все страждущие получили свою порцию ужина, Лика направилась к уже сворачивающей полевую кухню девушке и принялась расспрашивать ее. Оказалось, что девчонка — активистка какой-то волонтерской организации, обеспечивающей бездомных горячей пищей и медикаментами. Девушка, торопясь отправиться дальше к ожидавшим ее голодным, быстро рассказала корреспондентке:

— Нам многие обеспеченные люди помогают. Жертвуют деньги, одежду. Самый сложный вопрос, конечно, с лекарствами. Но недавно и с этой проблемой удалось справиться. С нами связался один бизнесмен, руководитель крупной фармацевтической компании. Он очень помог нам с медикаментами.

— Как же зовут этого доброго гения? — заинтересованно спросила Лика.

И девушка, уже запрыгивая в кабину фургона, крикнула в окно:

— Мистер Греков. Мистер Андрей Греков.

Лика вздрогнула. Это имя, прозвучавшее из прошлого, эхом отозвалось в жаркой наполненной странными звуками и острыми запахами нью-йоркской ночи. Андрей Греков, руководитель крупной фармацевтической компании… Ну конечно, было бы странно, если бы он не достиг высот. Благородный, целеустремленный, милосердный былинный богатырь. Сколько же они не виделись? Четыре года? Интересно было бы посмотреть на него теперь, здесь, в другой стране. Этот мистер Греков просто преследует ее. Надо же, как мала наша земля. А что, если… Что, если взять у доброго доктора интервью в рамках проекта? Одно то, что они встретятся тут, за одиннадцать часов лета от Москвы, уже повод… Заявиться с диктофоном — мол, расскажите, как дошли до жизни такой, почему помогаете бездомным?

На мгновение она засомневалась, стоит ли встречаться с этим давно вычеркнутым из сердца человеком. Вспомнился их последний разговор, мучительная неловкость, сквозившая в его взгляде, в жестах, отчаяние, охватившее ее, когда стало окончательно ясно, что нафантазированное ею светлое будущее никогда не наступит. Она решительно тряхнула головой, выдавила из себя непринужденную безразличную улыбку. Ну нет, с той историей давно покончено, и она уже не та сомневающаяся и вечно ждущая чего-то девчонка, какой была тогда. Да и грош ей цена как профессионалу, если упустит нужное интервью из-за каких-то глупых рефлексий. Решено, завтра же утром она отыщет телефон благородного и бескорыстного мистера Грекова и договорится с ним о встрече.

Офис Андрея располагался почти на самом верху одной из центральных нью-йоркских высоток, в деловой части города. У Лики даже дух захватило, когда, едва вступив в кабинет большого босса, она оказалась перед стеклянной стеной, за которой открывалась панорама огромного, ощетинившегося небоскребами города. Сквозь окно, выходящее на юг, виднелся изгиб Бруклинского моста, которого Лика смутно побаивалась. С севера же розовели в лучах заката каменные замки Нью-Джерси. Впрочем, вполне возможно, что виновником минутного удушья был не вечно спешащий город, а мужчина, поднявшийся ей навстречу из-за широкого стола темного дерева. Черт его подери, душу он, что ли, дьяволу заложил за вечную молодость? И не думает меняться, подлец! Ну, черты лица чуть грубее, мужественнее, ну, морщинки возле темно-синих глаз — впрочем, это может быть и от солнца. Золотистые волосы, ничуть не поредевшие, без седины, зачесаны назад, волнами спускаются к затылку. Дорогая светло-зеленая рубашка, белые брюки, кожаный ремешок часов охватывает широкое запястье, никаких украшений… Все тот же невозмутимый, спокойный от сознания собственной силы и правоты богатырь из русских народных сказок.

— Привет, спаситель всех голодных и обездоленных! — вспомнила Лика их былую шуточную манеру общения.

Она подчеркнуто непринужденным дружеским жестом протянула ему руку. Он удержал ее в ладонях, будто случайно чуть погладил тонкие пальцы.

— Здравствуй, независимый корреспондент.

С формальностями покончили быстро. Лика задала вопросы по составленному заранее списку, удивляясь, что впервые, кажется, за все время ее профессиональной деятельности, спрашивает точно по шпаргалке, не импровизируя, не цепляясь за что-то интересное в процессе. Просто отрабатывает скучную повинность, спеша перейти к своим не одобренным редакцией личным вопросам.

— Удивился небось, когда тебе секретарша назвала мое имя? — весело прищурилась Лика.

— Ничуть, — покачал головой он. — Ты не бог весть какой неуловимый Джо.

— В смысле? — сдвинула брови она.

— В смысле, я давно знал, что ты здесь, — развел руками Андрей.

Она спросила, подавив всколыхнувшееся внутри неприятное чувство — обиду, разочарование?

— Чего же не объявлялся?

— Повода не было, — отозвался Андрей.

Ну разумеется. С какой стати ему, деловому человеку, миллионеру, обремененному семьей, без повода заявляться к какой-то знакомой юности.