— Тебе правда интересно? — обрадовалась Лика. — Вообще изначально идея была не моя, а моего… знакомого американского журналиста Пирса Джонсона. Но теперь, когда я столько сил вложила в эту работу, мне уже кажется, что это дело моей жизни, извини за высокопарность.

Она принялась увлеченно рассказывать о материалах, которые удалось собрать, о том, что еще запланировано, и как проект будет выглядеть по завершении. Андрей заинтересованно слушал ее, задавал вопросы. Мальчишка же явно страдал оттого, что всеобщее внимание не было сосредоточено на нем. Он угрюмо возил ложкой по тарелке, катал шарики из хлебного мякиша, зевал и всячески выказывал свое недовольство. Андрей, однако, впервые за этот день решил уделить часть своего внимания Лике и на обиженное пыхтение сына не обращал внимания.

Салли внесла блюдо с покрытым шоколадной глазурью тортом.

— Ты не разрежешь? — с улыбкой попросил Лику Андрей.

Она встала, неуверенно взялась за нож. Удивительно, на какое-то мгновение ей показалось, что здесь, с ней за столом, ее муж и сын. Что это обычный для них субботний семейный обед. Сейчас она разрежет торт, разложит куски по тарелкам. Они вместе выпьют чаю, а потом пойдут прогуляться к морю…

Первый кусок торта она протянула Артуру. Мальчишка принял из ее рук тарелку, затем молниеносным движением влез в нежную темно-коричневую глазурь всей пятерней и, быстро выскочив из-за стола, изо всех сил шлепнул рукой Лику по спине. Она вскрикнула от неожиданности. На светлом платье остался жирный коричневый пятипалый след. Мальчишка закатился от хохота.

— Нет, это ни в какие ворота не лезет, — вышел наконец из себя Андрей. — Сейчас же иди в свою комнату.

— Папа, ты что? — испуганно заморгал глазами Артур.

— Дэззи! — громогласно позвал Андрей.

Пыхтя и отдуваясь, прибежала толстая негритянка.

— Заберите этого паразита. И чтоб я его не видел до завтрашнего утра!

Мальчик немедленно заревел, словно Дэззи нажала на нем какую-то невидимую кнопку. Нянька подхватила его на руки и потащила из комнаты, он же яростно отбивался и орал, путая русские и английские слова:

— Не хочу, не хочу ведьму! Пусть она уйдет! Она злая…

Наконец крики стали тише, должно быть, Артура водворили в детскую и захлопнули дверь. Лика подошла к зеркалу, посмотрела через плечо на испорченное платье. Интересно все-таки, за что мальчишка так на нее ополчился? Или дело не в ней самой, а в том, что слишком уж часто появляются в уютном белом домике разнообразные «злые ведьмы»?

— Черт, извини, пожалуйста! — смущенно потупился Андрей. — Я мало времени провожу с сыном и не успеваю как следует заняться его воспитанием. Ты, наверно, готова его убить…

— Ну зачем же убивать? Лучше выпороть хорошенько, — засмеялась Лика.

— Не произноси этого слова вслух в этой стране! — с притворным ужасом замахал руками Андрей. — Иначе за тебя возьмутся социальные службы!

— Признают меня маньяком и монстром и запретят приближаться к твоему дому, — подхватила Лика. — Ладно, Андрей, я пойду переоденусь. Сохрани для меня кусочек торта.

Когда она снова спустилась на террасу, уже темнело. Налетевший с моря легкий прохладный бриз шелестел в тяжелых пальмовых листьях, теребил ветки акаций. По расстилавшемуся далеко внизу серебристому океану плавно катились волны. Небо, окрашенное розовым и сиреневым, словно выгнулось, распласталось над темной поверхностью залива. Андрей стоял спиной к ней, облокотившись на перила. Светлая футболка, обтягивающая крепкие плечи, покрытая темным загаром сильная шея, выгоревшие волосы.

Лика чуть помедлила на ступеньках, чувствуя, как замирает и ухает в груди сердце, бесшумно спустилась, подошла ближе и положила ладонь на его широкую спину. Он обернулся, глаза в свете заката отливали сиреневым.

Лика, оттолкнувшись ладонями, подтянулась, присела на широкую балюстраду, откинула голову.

— Тебе нравится здесь? — спросил Андрей.

Кажется, впервые за все годы их знакомства голос его звучал тихо, серьезно, без тени насмешки. И она на мгновение испугалась этой перемены. Будто какой-то притаившийся за сценой невидимый режиссер дал отмашку, заставляя послушных актеров сменить привычную манеру игры. И ясно стало, что теперь не удастся отшутиться, придется отвечать головой за каждое произнесенное слово.

— Нравится. Очень… — кивнула она.

— А ты… хотела бы поселиться тут? Жить всегда? Каждый день…

Он напряженно вглядывался в ее лицо.

— Андрей, у меня ведь работа, — растерянно напомнила она.

— Я не про работу сейчас говорю, ты же понимаешь…

Он придвинулся ближе, горячие ладони легли на талию, в потемневших вдруг глазах опрокинулась и задрожала выплывшая из-за горизонта луна.

Почему-то вспомнился вдруг дурацкий полудетский треп: «Повзрослею, остепенюсь, заведу жену. Да вот хоть бы и тебя!» Как отчаянно вышучивала она его когда-то, как боялась, что он произнесет эти слова всерьез. И вдруг теперь, после стольких лет, когда все надежды хоть на минуту почувствовать себя обыкновенной женщиной, все невольные мечты о доме и семье, мечты, за которые бывало так мучительно стыдно, когда все это задвинуто в дальний угол, заставлено какими-то другими целями и устремлениями, почти забыто…

— Так как же? — настойчиво повторил он.

Лика почувствовала, как сильные руки крепче прижимают ее, как играют под футболкой крепкие мускулы поджарого тела. Дыхание сбилось и подкашивающей волной ударило по глазам. Уже не думая ни о чем, не понимая, что делает, она обхватила его руками, оплела, вцепилась изо всех сил. Вплелась пальцами в мягкие пшеничные волосы, прижалась к его горячей груди, ощутив, как грохочет, ударяясь о ее ребра, его сердце. Губы коснулись ее виска, щеки и, наконец, нашли рот, прижались жадно, жарко, неотвратимо. И она откинулась назад, исступленно подставляя под его поцелуи шею и плечи. Он что-то шептал, неразборчивое. Радость моя? Люблю?.. А медово-желтая сладкая луна все выше взбиралась по потемневшему небу.

Вдруг что-то больно вонзилось Лике между лопаток. Она дернулась, вскрикнула, обернулась. Андрей от неожиданности разжал руки, и она, потеряв равновесие, едва не рухнула с перил вниз, в темноту. Он все-таки успел подхватить ее, и Лика соскочила с балюстрады на пол.

Она провела рукой по саднившей спине. В испачканных кровью пальцах осталась пластиковая пуля из детского ружья. Конец пули был грубо обструган ножом. Видно было, что кто-то неумело и старательно обтачивал ее, пытаясь заострить.

— Что это?

Андрей не успел ответить, как из пышных кустов жасмина под домом раздался отчаянный гадкий хохот, и на дорожку выскочил Артур в испачканной землей голубой пижаме:

— Я самый меткий в мире стрелок! Хо-хо! — заверещал он, молотя кулаками по груди.

5

— Ну, с меня, пожалуй, хватит! — прошипела Лика и решительно направилась к ведущей в сад лестнице.

Добравшись до беснующегося на дорожке мальчишки, она ухватила его за ухо и поволокла к дому. Артур, кажется, не привык к подобному обращению. В первые минуты он до того опешил, что даже не выказывал сопротивления, лишь испуганно сопел. Однако вскоре самообладание к нему вернулось, и бесеныш заорал что есть мочи:

— Пусти меня, пусти, идиотка! Жопа! Сволочь!

Он принялся яростно отбиваться, упираться, попытался укусить Лику за руку и тут же получил звонкую затрещину. Наклонившись, Лика схватила извивающегося мальчишку поперек живота, оторвала его от земли и несколько раз шлепнула, чувствуя небывалое удовлетворение.

— Ааа, она дерется, дерется! — заголосил Артур.

На дорожке появился Андрей. Лика успела увидеть лишь его сдвинутые брови, кипевшие гневом глаза. Она на секунду даже испугалась — казалось, мальчишке сейчас достанется по-настоящему. Но Андрей неожиданно выхватил сына из ее рук и прижал к себе. Почувствовав, что находится под защитой, маленький монстр тут же уцепился руками за отцовскую шею, привалился к его плечу, ненатурально всхлипывая.

— Ты что, охренела? — взревел Андрей. — Бить ребенка…

Лика возмущенно вскинула брови:

— По-моему, это ты охренел. Ты и твой мелкий мерзавец! Тебе никто не говорил, что детей надо воспитывать?

— У тебя, конечно, огромный опыт в этом вопросе, — парировал Андрей. — Заведи своих детей и воспитывай по своему усмотрению!

На мгновение у Лики перехватило дыхание. Такое бывало с ней когда-то на занятиях по самбо, когда противнику удавалось нанести удар в солнечное сплетение. Резкая ослепляющая боль и невозможность вдохнуть. Мгновенный животный ужас и наступающая вслед за ним слабость.

Она отступила на шаг, машинально вскинула руку к лицу, будто защищаясь. Артур, продолжая реветь, не преминул обернуться к ней и показать язык. И Лика постаралась справиться с собой, выговорила помертвевшими губами:

— Пожалуй, после общения с твоим сыном я на детей никогда не решусь. А то еще, не дай бог, они получатся похожими на него.

Она увидела, как задергалось, задрожало лицо Андрея, и испытала короткую мстительную радость — ей удалось вломить ему, сделать так же больно, как он, может, и не желая того, сделал ей.

Со ступенек, кряхтя и охая, спускалась полная негритянка. Она приняла из рук Андрея ребенка, приговаривая что-то ласковое, успокаивающее, и, обхватив его лоснящимися черными ручищами, понесла в дом.

— Пусть она уезжает, пусть проваливает! — заорал Артур, перегнувшись через плечо няньки. — Я не хочу с ней! Ведьма! Ведьма!

— Андрей, ты что, серьезно считаешь, что этого маленького гаденыша надо было по головке погладить за то, что он воткнул мне в спину стрелу? — воскликнула Лика. — А если б он мне в глаз попал?

— Ему надо было объяснить. Он же маленький, он не понимает… А тебе… Знаешь, тебе действительно лучше уехать, — прищурившись, процедил Андрей.

Ах, вот значит как! Вот чем все закончилось. Господи, неужели она никогда не уяснит себе раз и навсегда, что верить его словам можно не больше, чем горячим новостям в желтых газетенках?

— Ааа, ты опять пошел на попятный, — оскалилась она. — В прошлый раз хотя бы до утра подождал!

— Да, если хочешь… Я беру свои слова обратно, — голос его звучал хрипло, резко. — Я как-то подзабыл, с кем имею дело. Что у тебя прекрасный талант — не видеть вокруг никого, кроме себя. Я готов был мириться с этим, когда дело касалось только меня. Но пригласить тебя в свой дом, в дом, где живет мой сын…

От возмущения Лика даже задохнулась:

— Это меня?.. Меня ты обвиняешь в эгоизме? — с нервным смешком бросила она. — Да ты вечно поступал так, как тебе удобно, появлялся и исчезал, когда тебе вздумается. Тебе ни разу даже в голову не пришло спросить, как я к этому отнесусь…

— Да ну! — глумливо осклабился Андрей. — Может быть, это я наутро объявил тебе, что уезжаю в Афганистан? Не удосужившись даже спросить твоего мнения…

— Ты, если помнишь, наутро заявил мне, что женат! И ни разу, ни одного раза не попробовал меня удержать! — срываясь на крик, сжала руки в кулаки Лика. — Если бы ты только захотел… Ты не оставлял мне выбора. Мне приходилось самой принимать решение. Или ты ждал, что я буду умолять, плакать, унижаться?

— Вот в этом ты вся, — остервенело бросил он. — Считаться с кем-то, думать о чувствах других, проявлять сочувствие — это для тебя унижение. Конечно, зачем? Куда проще объявить всех вокруг бесчеловечными скотами. Тогда уж точно не придется ни о ком думать, можно со спокойной душой идти по головам…

— Это неправда, — отчаянно выкрикнула Лика. — Неправда! Это через меня тысячу раз переступали… да если бы ты только знал!

— Знаешь, ты мне за все эти годы все уши прожужжала о своих чудовищных потерях, — махнул рукой Андрей. — Только ты каждый раз кое-что забываешь. Ты не единственный на свете человек, которому тяжело пришлось. Людям постоянно, каждый день приходится переживать беды, болезни, потери. И это не мешает им оставаться людьми. Ты же размахиваешь своими бедами, как флагом, считаешь, что это дает тебе право вести себя, как тебе вздумается. На деле же тебе просто наплевать на всех окружающих! Поэтому у тебя нет ни мужа, ни детей! И, уж ты мне поверь, с твоим характером никогда не будет!

В голове звенело. Темный сад, наполненный тяжелым удушливым запахом цветущих акаций, показался вдруг опасными ощетинившимися джунглями. И захотелось бежать, немедленно бежать отсюда.

Почувствовав, что больше не вынесет, не сможет сдерживаться, Лика рванулась вперед и быстро направилась к дому. Скорее из этого райского уголка, превратившегося в невыносимый кошмар. Уже у ступенек она обернулась и сказала тихо, боясь, чтобы не задрожал голос: