Ольга Покровская - Поцелуй осени

Не пора ли, наконец, признаться себе, что вся твоя жизнь есть не что иное, как растянувшаяся на много лет агония? Тебе пообещали когда-то, что ты не доживешь до семи лет. И, в каком-то смысле, оказались правы. Ведь все, что было после детства, если разобраться, не имело никакого смысла, являлось лишь лихорадочными попытками заполнить хоть чем-то свистящую пустоту. Все эти годы ты только и делаешь, что примеряешь на себя маски, случайные роли, пытаешься прожить чью-то чужую жизнь вместо своей собственной, отнятой у тебя при рождении. Больше всего на свете ты хотела бы быть просто дочкой, женой, матерью. Иметь свой дом, большой и уютный, где каждому гостю были бы рады, где всем нашлось бы место: и друзьям, и родным. Обнимать по вечерам мужа, вернувшегося с работы, усталого и раздраженного, прижиматься губами между бровей, глядя, как словно по волшебству разглаживаются угрюмые складки на лбу. Ставить на стол блюдо с жарким и умиляться, смотря на стучащих ложками голодных мальчишек. Или на вертлявых озорных девчонок…

Так нет же, ей с самого начала было заявлено, что этому не бывать. И она кидалась, как оглашенная, то в свое восторженное увлечение сценой, то в кровавый угар войны, принималась то за политическую хронику, то за детективное расследование. Получала по голове и каждый раз снова поднималась, пускалась в очередную авантюру. Лишь для того, чтобы не пришлось отвечать самой себе на главный вопрос — зачем? Для чего это все? К чему ты стремишься, к чему хочешь в конце концов прийти?

Почему-то вспомнился тот далекий октябрьский вечер, когда она, опустошенная, разбитая, стояла у окна своей маленькой московской квартиры, как загипнотизированная глядя на покрытый трещинами асфальт. Что остановило ее тогда? И зачем?

Лика подтянулась, села на полу, привалилась лбом к нагретому лучами заходящего солнца стеклу. А здесь тоже довольно высоко… Машины внизу кажутся игрушечными сувенирными автомобильчиками. Если собраться с силами и шагнуть в расплывающуюся в глазах пустоту, успеешь, наверно, даже ощутить восторг полета, абсолютной свободы, невесомости. Лучше, конечно, сигать из окна телестудии, с небоскреба Radio City, с 45-го этажа. Тогда можно было бы надеяться, что ее тело, упав на гладкий асфальт с такой высоты, не останется расплывшимся пятном, а разлетится на тысячу кусков. Впрочем, поручиться за это нельзя, с физикой у нее никогда не складывались отношения. В любом случае, здесь, в Нью-Йорке, это не вызовет столько толков и любопытных взглядов. Тут, в городе бесконечных возможностей, такое случается сплошь и рядом…

Затренькал дверной звонок, на нетвердых ногах она прошлепала в прихожую, распахнула дверь и попятилась, глядя на надвигавшуюся на нее корзину цветов.

— Мисс Белова? — уточнил выглянувший из-за ароматного облака сирени посыльный.

— Да… — растерянно протянула она.

— Это вам!

Посыльный поставил корзину на пол, сверился с какими-то бумажками и отбыл восвояси. Лика так опешила от неожиданности, что забыла даже дать ему чаевые. Ошеломленная, она осторожно дотронулась до хрупких нежно-сиреневых звездочек подушечками пальцев. Что за чудо такое посреди бетонных джунглей?

Из соцветий выпала карточка, Лика узнала почерк, прочитала: «С днем рождения! Андрей». Немногословен, как, впрочем, и всегда. Ну конечно, кто же это еще мог быть? Ее персональный ангел-хранитель, добрый доктор Айболит, вечно являющийся в самые сложные моменты, дабы ненавязчиво напомнить — нельзя самовольно сходить с дистанции, нужно жить.

Теплый ветер пробежал по траве, сорвал с ветки дерева нежно-розовую цветочную кисть и бросил на подол Ликиного платья. Тихо шурша, перелистал страницы все еще лежавшей рядом пухлой газеты. Лика откинула назад голову, ощутила нывшим затылком тепло, исходящее от нагретого солнцем шершавого мощного ствола платана. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь густую листву, обдавали жаром сомкнутые веки, и, наверно, только поэтому из-под опущенных ресниц по щеке скатилась слезинка.

День постепенно наливался полуденной жарой, все больше туристов и голосистых мамаш с детьми спешили укрыться от палящего солнца в тенистых аллеях Центрального парка. Но никто не обращал внимания на одинокую темноволосую женщину, сидящую прямо на земле, под развесистым столетним деревом.

Что же сделал с ней этот город контрастов? Город сверкающих огнями улиц и темных, как сама преисподняя, районов, куда нельзя вызвать такси, потому что водитель не рискнет ехать по указанному адресу, опасаясь, что на него нападут, отберут машину, проломят череп и отправят отлеживаться в кювет. Город поджарых клерков и огромных двухсоткилограммовых толстяков на инвалидных креслах. Город ничего кругом себя не видящих трудоголиков и ночующих на скамейках в парках живущих на пособие ленивых бродяг. Ведь ей казалось, что она попала в страну мечты, в волшебное царство, где таким, как она, — гордым одиночкам — самое место. Оказалось же, что для этого Ноева ковчега ее самостоятельности и самодостаточности не хватает. Что ж, спасибо, напомнили. Здесь доверять нельзя никому, никому, в буквальном смысле этого слова. Даже человек, которого ты привыкла считать если не близкой и родной душой, то, по крайней мере, другом, партнером, оказался способен обвести тебя вокруг пальца, не стирая с лица пресловутой американской улыбки. А ведь когда-то там, в России, он, можно сказать, спас ее, заставил поднять голову, вернул к жизни. Выходит, только для того, чтобы заполучить в свой стан перспективного бойца, которого можно будет с легким сердцем вышвырнуть вон, когда его профессиональные качества перестанут интересовать.

Нужно было внимательнее читать договор, который подписывала почти два года назад, зубами и когтями драться за каждую строчку, убедиться, что именно ее имя будет внесено в качестве автора всех предоставленных материалов. Покинув Россию в середине девяностых, когда подтверждать устные договоренности официальными контрактами просто не было принято, и получать зарплату в конверте лично из рук редактора считалось в порядке вещей, Лика особенно и не вчитывалась в условия договора. Во всем положившись на Джонсона, подмахнула бумаги, почти не глядя. Теперь и пенять не на кого. «Это бизнес, детка!» — как сказал бы, добродушно осклабившись, ее недавний любовник с выцветшими глазами.

Она снова развернула перед собой газету, еще раз прочла напечатанное имя «Пирс Джонсон» и яростно скомкала листок. Вот так. Ничего не осталось. Последнее, что двигало ею, поддерживало в этой бессмысленной гонке, разбилось, рассыпалось в труху.

И откуда-то из глубины опустошенного сознания выплыла вдруг спасительная мысль, и Лика отчаянно ухватилась за нее, как за последнее, единственное оставшееся ей спасение в уходящем из-под ног мире. Она выхватила из сумки мобильный телефон, набрала номер, по которому не звонила два года, и быстро произнесла в трубку:

— Привет, это я. Можешь сейчас приехать?

Удивительно, но он появился на дорожке через каких-то полчаса. И Лика, как и много лет назад, отметила, что он сразу выделяется из толпы. Большой, уверенный, сильный… Та же горделивая посадка головы, прямой открытый взгляд, светлые, разве что чуть тронутые сединой, волнистые волосы. Он увидел ее издали, она поняла это по тому, как дрогнули его зрачки, едва заметно напряглись плечи. Он направился прямо к ней, подошел почти вплотную и опустился рядом на корточки.

— Ну? Что с тобой стряслось, непутевая? — весело произнес он, положив тяжелые теплые руки ей на плечи.

— Каблук сломала, — беспомощно протянула Лика.

И неожиданно для самой себя прижалась к нему всем телом и в смятении поняла, что всхлипывает, уткнувшись лицом в его плечо.

— Ну вот, — медленно протянул он, бережно прижимая ее к себе. И в голосе его не было привычной насмешки, лишь бесконечная пронизывающая нежность. — Что ты? Не плачь, моя маленькая бесстрашная девочка. Не плачь! Я с тобой, и все теперь будет хорошо.

Темнота плыла и качалась над головой. Лика на ощупь нашарила на полу, возле огромной, прямо-таки королевской кровати сумку, выудила сигареты. Андрей, почти невидимый в темноте, вложил ей в руку металлическую зажигалку. — Откуда ты знаешь, что я хочу курить? — удивилась Лика.

— Я тебя слишком хорошо изучил, чтобы поверить, что твой помешанный на здоровье янки заставил тебя бросить дурные привычки.

Он засмеялся и надавил указательным пальцем на кончик ее носа. И Лика, поддавшись неожиданному порыву, удержала его ладонь у лица, потерлась о нее щекой, прижалась губами. Удивительно, руки его и сейчас пахнут, как у доброго доктора — чистотой, свежестью, туалетным мылом.

Как хорошо ей здесь, в этой незнакомой, но почему-то мгновенно ставшей родной просторной квартире. Как спокойно в этой комнате, где плотные шторы не позволят рассвету серой пеленой пробраться в их укрытие. Пусть никогда не наступает утро! Оно всегда все портит, все уничтожает. Страшно? Да, ей страшно, страшно, что и эта ночь может обернуться кошмаром, разбитыми иллюзиями. Так пусть же она никогда не кончается.

Андрей протянул руку и стальной хваткой сжал ее запястье.

— Ты что? — спросила Лика.

— Да так, — глухо выговорил он. — Жалею, что не обзавелся наручниками. Приковать бы тебя здесь и не выпускать из комнаты. А то, кто тебя знает, еще умчишься куда-нибудь на войну…

Лика почувствовала, как горло сдавило судорогой. Неужели все было возможно еще тогда? Андрей подался вперед, сжал руками ее плечи и спросил хрипло, вглядываясь в ее лицо, едва различимое в темноте.

— Почему ты тогда уехала? Почему?

И Лика, подавившись всхлипом, ответила:

— Мне было так страшно… Я боялась, что ты оттолкнешь меня…

— Господи, какая же ты дура!

Он сгреб ее в охапку, прижал к себе, и Лика обхватила его гибкими руками, обвилась вокруг его тела, словно жалея, что нельзя сплестись вот так навечно.

— А ты? — выдохнула она в его волосы. — Когда я вернулась из Афгана, я так хотела… Так ждала нашей встречи… А ты даже не поцеловал меня, даже не сказал, что скучал.

— Как же мне надо было поступить, если ты все эти годы только и делала, что всячески подчеркивала свою независимость? Мне никто не нужен, я сама по себе. Я думал, если только попробую проявить инициативу, ты сбежишь…

— И поэтому ты женился, — протянула Лика. — Чтобы я уж никак не могла подумать, что ты имеешь на меня какие-то виды.

— Ты же знаешь, я пытался объяснить тебе тогда, — возразил он. — И когда она ушла, я сразу же приехал. И никак не мог тебя найти. Я метался по всей Москве как сумасшедший, а тебя нигде не было — ни дома, ни на работе. Тогда я оставил тебе записку, но ты так и не перезвонила.

— Я знаю, знаю, — закивала она. — Только я поняла все уже здесь. А тогда… Мне просто страшно было встретиться с тобой снова и опять получить щелчок по носу.

— Черт! — выругался он, крепче прижимая ее к себе. — Похоже, оба мы с тобой последние идиоты и трусы!

— Это точно! — тихо засмеялась Лика и прижалась губами к его виску.

Но утро все-таки наступило — неспешное, солнечное, тихое. Лика, набросив на плечи рубашку Андрея, вышла в кухню, улыбнулась ему сонной счастливой улыбкой. Андрей поставил перед ней чашку кофе, сострил: — Наивно было бы ожидать, что ты приготовишь завтрак. Поэтому я сам тут постарался…

Лика влезла с ногами на один из стильных, обтянутых белой замшей кухонных стульев, потянулась к тарелке с золотистыми тостами, зевнула.

— Как хорошо. Представляешь, я совсем забыла, сегодня же первый день моего отпуска.

И вдруг осеклась, испугалась по старой привычке, что он расценит это заявление как навязчивость — мол, теперь ты меня отсюда не выпихнешь, мне спешить некуда. Тут же спохватилась:

— Но тебе, наверно, надо на работу. Я тебя не задержу, сейчас быстро соберусь…

— Мне нужно, да. Но не на работу. — Он сел напротив, поймал ее руку и сжал в своей ладони.

Лика смущенно взглянула в буравящие ее тяжелым взглядом синие глаза.

— Мне нужно в мэрию, или в церковь, или прямиком в Лас-Вегас, это я оставляю на твое усмотрение.

— Я не понимаю, — растерянно протянула она.

— Что же тут непонятного? — в глубине его синих глаз озорно заплескался смех. — Я, конечно, неплохо сохранился, но годы берут свое, и, боюсь, ждать, пока ты наиграешься в свою самодостаточность, у меня уже здоровья не хватит. Поэтому мы с тобой идем жениться, и дело с концом.

— Как? Вот прямо сейчас? — ахнула Лика.

— Ну, кофе все-таки можешь допить, — успокоил ее Андрей.

— Ты бы хоть для приличия спросил, согласна ли я, — все-таки съязвила она.