И Лика разузнала адрес — на этот раз уже не связывалась с Мариной Васильевной, попросту пробралась тайком в учительскую и переписала улицу и номер дома из папки со сведениями о сотрудниках — и отправилась караулить своего прекрасного принца, даже не зная, что невольно повторяет историю собственной матери.

Целый день у чужого подъезда. Старый дом из красного кирпича, одинаковые окна, три ступеньки к двери и тусклая лампочка над крыльцом. Пустынный вымокший двор, облезшая песочница под жестяным грибком, дребезжащая на ветру металлическая урна. По улице снуют туда-сюда торопливые пешеходы с сумками и баулами — неподалеку Савеловский вокзал. Спину ломит от многочасового сидения на колченогой скамейке, руки в карманах куртки посинели от холода, губы дрожат. Встать, пройтись вдоль дома, размять затекшие ноги, поймать на себе несколько недоуменных взглядов — еще бы, ошивается тут столько времени, что за безумица. И снова на скамейку, покрасневшие от напряжения глаза прикованы к двери подъезда — только бы не упустить его. Андреевский появился лишь на третий день, ближе к ночи, когда Лика уже отчаялась увидеть его и почти смирилась, что смутивший ее покой светлоглазый принц исчез из ее жизни навсегда. Было темно, редкие фонари слабо освещали переулок, оставляя страшные провалы между домами. Где-то вдалеке промчалась, тревожно сигналя, «Скорая помощь», отрывисто хлопнула дверь подъезда, и Лика вдруг увидела его. Не узнала, не разглядела в темноте, а почти угадала по легкой пружинистой походке, по точным, будто выверенным, движениям.

В груди у Лики подпрыгнуло и заколотилось, и она уверенно бросилась наперерез темной фигуре, осторожно вышедшей из подъезда. — Никита!

Он шарахнулся от нее, словно от зачумленной, затем вгляделся внимательнее.

— А, это ты… Чего тебе?

— Никита, я… Нужно поговорить, я спросить хотела…

Он напряженно вглядывался в темноту, проводил глазами медленно проехавшую по переулку машину, бросил отрывисто:

— Мне некогда сейчас, некогда, извини!

Попытался отстранить ее, пройти мимо; Лика же отчаянно вцепилась в рукав его пальто, почти выкрикнула:

— Но почему?

— Да ты совсем ничего не понимаешь, что ли? — со сдерживаемой неприязнью, сквозь зубы процедил он. — Говорю же, я не могу сейчас с тобой разговаривать. Пусти! — Он с силой вырвал из ее скрюченных пальцев рукав пальто. — Не ходи за мной! Поняла? Это для твоей же пользы!

Выговорил и ускользнул прочь по темному переулку. Лика успела еще увидеть мелькнувшую под фонарем стройную фигуру — и Никита исчез, словно и не было его никогда. Что ж, оставалось лишь идти домой, под крыло к неусыпно бдящей бабуле, вовремя разузнавшей, что волшебный принц оказался лишь фантазией, придумкой жалкого одинокого подростка. Сказка рассыпалась, разбилась на мелкие осколки, Золушка не стала принцессой, царевна Лягушка не превратилась в красавицу. Принц сказал: «Не ходи за мной! Мне некогда!» — и бросил одну промозглой осенней ночью. И с ее стороны было безумием надеяться на какой-то другой финал. Ведь знала же, знала, что жизнь всегда отнимает самое дорогое. Знала, что для таких, как она, судьба не предусмотрела ничего романтического, и все же зачем-то позволила глупым мечтам прочно обосноваться в своей больной голове. Зачем?

Лика, конечно, не могла знать, что история, рассказанная ей Ниной Федоровной и взбаламутившая весь Большой театр, несколько не соответствовала действительности. Донос с обвинениями накатал на Никиту один из танцовщиков, введенный на его роли вторым составом еще несколько месяцев назад. Но администрация временно положила его под сукно и пустила в дело только сейчас, когда строптивый Андреевский чем-то окончательно рассердил художественного руководителя. Мгновенно нашлись и свидетели Никитиного непристойного поведения, и желающие также выступить на процессе в роли жертв его домогательств. Разразился нешуточный скандал, вмешались органы, театр гудел, как растревоженный улей. Немногочисленные друзья настоятельно советовали Андреевскому попытаться найти лазейку и при первой возможности эмигрировать на Запад. И, конечно, озлобленному, затравленному Никите, вынужденному скрываться, боявшемуся стать жертвой очередной провокации, было сейчас не до Лики. Как бы ни заинтересовала его трогательная влюбленная девочка с настороженными зелеными глазами, позволить себе какие-то увлечения сейчас, когда следовало оставаться предельно собранным, внимательным, чтобы попробовать все-таки расплести этот образовавшийся вокруг него клубок, было нельзя.

8

За окном электрички тянулись однообразные, погребенные под снегом поля, серые деревенские домишки. Деревья топорщили в бесцветное небо голые ветки. Изредка мелькали железнодорожные платформы, все одинаковые, ничем не различимые, и Лика напряженно вглядывалась в названия станций, чтобы не пропустить нужную. По пустому, раскачивающемуся из стороны в сторону вагону гулял ветер. Девушка зябко куталась в свое тонкое черное пальто. Здесь, за городом, зима была настоящей — безмолвной, холодной и страшной. И еще страшнее было оттого, что ехала Лика в неизвестное место, искать чужую незнакомую дачу, чтобы увидеть человека, который при последней встрече ясно дал ей понять, что видеть ее больше не хочет.

Она честно пыталась это пережить, забыться в учебе, в повседневных простых делах. И думала даже, что ей это все-таки удалось. Ведь почти полгода прошло с того промозглого осеннего вечера. Студию она сразу же бросила, и, казалось бы, ничто больше не должно было вызывать у нее воспоминаний о прекрасном принце. И все-таки, когда случайно встретила Валерку, и тот, пересказывая ей последние сплетни, упомянул, между прочим, что бывшая восходящая звезда советского балета Никита Андреевский, говорят, живет теперь где-то за городом, на даче у приятеля, сердце у нее в груди сделало сумасшедший кульбит и гулко ударилось о ребра. И потом, когда осторожно расспрашивала общих знакомых, высматривала, вынюхивала, пытаясь добыть адрес, все равно врала себе, что все давно прошло, она успокоилась и движет ею лишь праздное любопытство. Теперь же, когда нужная станция была все ближе и ближе, Лике впервые пришлось честно ответить себе на вопрос, почему она очертя голову бросилась куда-то в снега разыскивать пропавшего Андреевского. Почему? Да потому что, сколько бы ни строила она из себя сильную личность — гордую, бесчувственную, равнодушную, — там, внутри, все еще билась, пульсировала боль. Эта боль сидела, затаившись, словно куница в засаде, и, стоило ей лишь на мгновение учуять, что жертва не владеет собой, она молниеносно готова была вцепиться железными когтями в горло.

Электричка, заскрежетав, остановилась у очередной платформы, и Лика вышла из вагона. Где-то в стороне, невидимая, хрипло лаяла собака, хмурый дворник в ушанке лениво шкрябал лопатой, сгребая снег. Лика спустилась вниз по узкой обледенелой лесенке, поскользнулась, но успела поймать равновесие, лишь зачерпнув снега сапогом. Снег скоро растаял, и в сапоге хлюпало и чавкало, пока Лика бродила по пустынному поселку, от забора к забору, разыскивая девятую дачу. Наконец остановилась у нужной калитки, потопталась в нерешительности, потерла пальцем облупившуюся голубую краску на досках и все-таки решилась, вошла. Участок был маленький, занесенный снегом, лишь от калитки к одноэтажному, выкрашенному желтой краской домику протоптана была узкая тропинка. Снег под ногами заскрипел, в темном окне домика что-то мелькнуло, взвизгнула дверь, и на крыльцо вышел Никита.

Лика остановилась, смотрела на него, словно оглушенная. Хотелось вобрать в себя, впитать эти родные черты, навсегда запомнить и сохранить. Ведь если Никита сейчас прогонит ее, они, наверное, не увидятся больше уже никогда.

Он стоял на крыльце, странный, совсем не похожий на того энергичного, всех вокруг заряжающего волей к жизни парня, каким Лика увидела его впервые в студии. Грубая телогрейка, накинутая на плечи, скрывала легкость и гибкость фигуры, отросшие волосы и щетина на подбородке делали лицо старше. Стоит, привалившись спиной к деревянному косяку, щурит глаза на снег после полутемного дома — чужой, отстраненный, замкнутый. И все же во всем его облике чувствовалось что-то величественное, особа королевский кровей не теряла достоинства даже в изгнании.

— Привет. — Лика подошла ближе, быстро взглянула на него и отвела глаза.

— Это ты… — констатировал он. — Как ты меня нашла?

— Мне Валера сказал, что ты живешь на даче, — начала объяснять Лика. — Ну, парень, помнишь, из студии. И я тогда решила узнать адрес через…

Никита слушал ее, нахмурившись, кивал, затем сказал сумрачно:

— Значит, пол-Москвы уже знает про дачу. Херово дело…

— Я… я никому не говорила… — растерялась Лика.

Только сейчас ей пришло в голову, что своими поисками, расспросами она, возможно, навредила Никите. Девушка смешалась, потупилась, принялась машинально сбивать носком сапога примерзший к ступенькам снег.

— Можно, я войду? — спросила наконец.

— Не надо. — Никита помотал головой. — Я же все ясно, кажется, объяснил — не ищи меня, не звони. Так всем будет лучше. Уезжай!

Что ж, чуда не случилось. Да и, в общем, непонятно было, на что она рассчитывала. Что Никита, измаявшись в разлуке с ней, опомнится, поймет, что своими руками отталкивает от себя счастье? Да он наверняка и думать забыл про нее!

И, задохнувшись от сжавшей горло едкой обиды, Лика выговорила с отчаянием:

— Но почему? Что я такого тебе сделала?

Он взглянул на нее и вдруг улыбнулся, тепло, открыто, как раньше, дотронулся рукой до ее лица, заправил выбившуюся из-под шапочки прядь темных волос, сказал мягко:

— Не глупи, ничего ты не сделала. Просто… Так сложилось все, что видеться нам нельзя. И объяснить я тебе, к сожалению, ничего не могу. Нельзя, и все. В жизни иногда так бывает. И маленький совет — постарайся влюбляться в тех, кто любит тебя, а не наоборот. Так будет гораздо легче, поверь.

Что-то горячее обожгло веки, Лика сморгнула и почувствовала, как по щекам бегут, остывая от холодного воздуха, слезы.

— Ну перестань!

Никита аккуратно стер пальцем слезинку с ее щеки, затем отступил на шаг и взялся за ручку двери.

— Не плачь на морозе, простудишься. — Он улыбнулся.

И Лика грубой шерстяной варежкой стерла слезы, кляня себя за то, что так распустилась, расклеилась перед мужчиной, который — теперь это окончательно стало ясно — никогда не любил ее и не думал даже любить. Так, походя, пожалел бедную сиротку, а потом, когда времени на нее не стало, выбросил из своей жизни без малейшего сожаления. Пригрел, как голодную дворнягу, но брать к себе насовсем и не собирался. Она быстро выговорила «Пока!», развернулась и пошла к калитке, спотыкаясь и проваливаясь по щиколотку в колючий снег. Уже с дороги обернулась на мгновение. Никита все еще стоял на крыльце. Он поднял руку, махнул ей, она же, не отвечая, зашагала к станции.

Веки жгло все сильнее и сильнее, жаром заливало щеки и даже лоб. И Лика прижимала руки к лицу, стараясь успокоиться. Ее знобило, голова налилась тяжестью, клонилась на грудь. Бабка, увидев ее на пороге, ахнула, стащила с Ликиной головы шапку и прижала ладонь к горячему лбу. Лика уложена была под три одеяла, напоена чаем с малиной, но озноб не проходил, становился все сильнее. И, проваливаясь в душное забытье, Лика снова и снова шла по снегу к темной фигуре на крыльце, снова и снова скользила и путалась в сугробах. Наутро врач диагностировал у нее левостороннее воспаление легких, и, под причитания продмагши, Лика была отправлена в больницу. Провалялась там долго, несколько недель, а после выписки оказалась под домашним арестом. Дотошная бабуля прикрывала все форточки, искореняя проклятые сквозняки, и за порог Лику не выпускала даже на пять минут. И только уже в апреле, вырвавшись наконец из-под недремлющего ока, Лика смогла узнать что-то о Никите от бывших своих товарищей по студии.

Слухи ходили разные. Кто-то утверждал, что Андреевского посадили — мол, ездили люди к нему на квартиру и видели милицейские печати на дверях, кто-то плел, что Никита спился и подался куда-то на Север. В администрации Большого театра, куда Лика позвонила, отчаявшись что-либо узнать от знакомых, тонкий мужской голос подозрительно спросил ее:

— А вы с какой целью интересуетесь? Имя, фамилию ваши можно узнать?

Как ни удивительно, достоверную информацию снова принесла бабка. Какая-то домработница чьей-то жены, затоваривавшаяся в ее магазине с черного хода, поделилась сплетней. Слыхали, мол, че деется-то. Плясун-то этот, как бишь его, Андреевский, в загранку сбежал, с женой и ребенком. Вон они че творят, эти танцоры-то, ни стыда ни совести!

И Лика как-то сразу поверила, словно и сама чувствовала, что Никиты в СССР уже нет. И никогда уже не будет. Никогда.