Светлана Лубенец - Поцелуй под дождем

– А мы можем с тобой… – От волнения у Никиты даже пересохло во рту. – Как-нибудь встретиться?

Он не узнавал себя. Ему еще никогда в жизни не приходилось умолять о свидании. Девчонки обычно понимали его с полувзгляда и сразу были на все согласны. Даже Лариса никогда не отвергала его предложений. И они всегда ходили туда, куда хотелось пойти Никите.

Наташа отвела взгляд, опустив снежные ресницы, и сказала:

– Я… не знаю… наверно, нет…

– Почему? – опять раздражился Никита. – У Андрюшеньки должна разрешения спросить?

– Да, – Наташа так и не повернула к нему лица, – думаю, что должна спросить.

– Так кто он тебе? Лучший друг? Брат? Нянька? Жених?

Наташа наконец посмотрела на Никиту и тихо ответила:

– Я еще не разобралась.

Она взяла у Никиты пакеты и скрылась за дверью подъезда.

Романенко остался стоять, наливаясь ненавистью к Разумовскому. Он подумал о том, что с Андреем в ближайшее же время, очевидно, все же придется подраться, и быстрым шагом пошел к Ларисе.

– Мне надо с тобой поговорить, – сказал он девушке и, глядя в пол, прошел в ее комнату.

Лариса следом за ним захлопнула дверь, привалилась к ней спиной и уставилась на Никиту. Тот сел в кресло и, не глядя на нее, сказал:

– У нас с тобой что-то не то… Лариса. Я всегда это чувствовал, но осознать до конца не мог. Думал, может, так и должно быть… Кто его знает, как должно быть, а, Лариса? Ты меня понимаешь? – Никита вопросительно посмотрел на девушку.

– Понимаю, – проронила она.

Романенко помолчал, потер пальцами виски, а потом задал вопрос, из-за которого и пришел:

– Ты ведь меня не любишь, Лариса, правда? Я тебе, может быть, лишь чуть-чуть симпатичен… Ведь так?

Из-под закрытых век девушки вдруг посыпались слезы. Только не это! Еще слез ему не хватало! Он подошел к Ларисе и взял ее за плечи.

– Ларка, посмотри на меня! Я ведь правду сказал! Ты меня не любишь. Так… терпела… И плачешь ты не по мне, – зло закончил он, легонько оттолкнул ее от себя и опять сел в кресло.

Лариса вытерла слезы и неожиданно спокойно спросила:

– Кто она?

Никита, растерявшись, не знал, что ответить, а Лариса пояснила:

– Я спрашиваю, кто она? Та, в которую ты, очевидно, влюбился…

– С чего ты взяла, что я влюбился? – попытался сопротивляться Никита.

– Брось, Никитка. Все правильно. Я не в обиде. Так и должно было случиться. Кто же она?

– Наташа… Лазарева, – почти прошептал Романенко.

Лариса нервно расхохоталась.

– Поздравляю! Дурачок, не мог другую выбрать? – Она плюхнулась на подлокотник кресла, где сидел Никита, и взъерошила ему волосы. – Мы с тобой теперь друзья по несчастью, мой дорогой!

– Почему?

– Потому что тем двоим и без нас неплохо.

– Ты про Наташу и Разумовского?

Лариса кивнула и будто самой себе сказала:

– Вот вам и тихоня! Увела у меня сразу двух парней… И ничего! Будто так и надо! На что вы ей двое?

– Лариса, тебе в самом деле так нравится Андрюха?

Девушка посмотрела на него таким огненным взглядом, что Романенко понял – больше ничего спрашивать не надо. Он встал с кресла. Лариса поднялась тоже, потом привстала на цыпочки, поцеловала его в щеку и сказала:

– Иди, Никитка, куда хочешь. Отпускаю.

На улице было морозно и ветрено. Никита ждал Наташу в подъезде. Он уже выучил расписание, по которому Андрей ездил на свои курсы. Как он все-таки глуп, это Разумовский! Разве можно оставлять такую девушку без присмотра три раза в неделю! Он, Никита, бросил бы любые курсы, чтобы только быть рядом с Наташей. Вот он уже неделю не ходит в тренажерный зал. И не пойдет! Потому что пока он будет наращивать мускулатуру, девушку может увести другой какой-нибудь ловкий парень. Андрею стоило бы об этом подумать. Вот, например, сегодня он приедет поздно. Можно еще раз попробовать поговорить с Наташей. Он видел, как она выходила из автобуса, и более коротким путем, незнакомым ей, добежал до подъезда. Вот дверь дома, где она жила, скрипнула и впустила в подъезд окутанную морозным воздухом девушку.

– Наташа! – Романенко выступил вперед из темного угла и удивился тому, как дрожит его голос.

Девушка отпрянула, а потом рассмеялась:

– Испугал! Что ты тут делаешь, Никита?

– Тебя жду.

– Зачем?

– Ты ведь знаешь… – Никита приблизил свои яркие глаза к ее бездонным. Наташа не шелохнулась. Никита, еле дыша, коснулся губами ее щеки. Она опустила свои длинные белые ресницы и замерла. – Наташа. – Он нежно приподнял к себе ее лицо и хотел сказать, что думает о ней день и ночь… но тут снова скрипнула и хлопнула дверь подъезда, и перед ними неожиданно возник Разумовский.

Никита так растерялся, что не смог быстро среагировать и – кулем рухнул под ударом Андрея на ступеньки лестницы. Наташа вскрикнула, а Никита мгновенно поднялся, и началась драка. Девушка умоляла ребят прекратить, пыталась разнять их, но они оба продолжали с остервенением лупить друг друга, вымещая накопившуюся за последнее время злость и боль.

– Если вы немедленно не перестанете, – крикнула не своим голосом Наташа, – я сегодня же ночным поездом уеду домой!

– Нет! – Никита обернулся к ней, и Разумовский опять сбил его с ног.

– Андрей! Нельзя же так! Это подло! – возмутилась Наташа и бросилась к Никите.

Разумовский сел рядом на ступени, зажимая рукой разбитую губу. Увидев, как Наташа кружевным платочком нежно вытирает щеку Романенко, он спросил:

– Так, значит… ты… с ним, Наталья? Почему не говорила?

– Я не… с ним, – отозвалась Наташа, встала во весь рост и звенящим голосом вдруг закончила: – Но я… хотела бы этого… Надеюсь, ты не будешь против?

Андрей с удивлением посмотрел ей в глаза и на всякий случай переспросил:

– С ним? Я правильно понял? – Он отнял руку от губы, и кровь редкими каплями закапала прямо на меховой воротник его куртки. Он с удивлением посмотрел на него, но вытирать не стал.

Наташа смущенно кивнула и бросилась к нему со своим платком.

– Ну уж нет! – перехватил он ее руки. – Мне не хотелось бы брататься с твоим Романенко кровью. Я уж сам как-нибудь. – И он зажал губу шарфом.

– Не сердись, Андрей, – примирительно произнесла Наташа и с надеждой заглянула в его глаза, нет – чуть ли не в самое сердце Разумовского. – Мы ведь останемся друзьями, правда? Ты же не против?

– Разве я могу быть против? – усмехнулся Андрей. – Разве что-то от меня зависит? Просто все неожиданно как-то… Слышь, Романенко? А как же Лариса?

– Лариса? – удивился Никита. – При чем тут Лариса?

– Ладно. – Андрей поднялся со ступеньки. – Я, пожалуй, пойду. Сам объясняйся с Натальей. Может, она поймет…

Разумовский вызвал лифт и уехал, не оглядываясь.

Наташа вопросительно смотрела на Никиту. Он, тоже наконец поднявшись на ноги, сказал:

– Нет никакой Ларисы! Понимаешь? Нет! Есть ты и – больше никого! Только ты! Но врать не буду: я много раз говорил разным девчонкам «люблю», только это слово для меня никогда ничего не значило. А вот сейчас, для тебя… – Он привлек к себе девушку. – Я никак не могу его произнести…

– Совсем обнаглели! – вдруг прозвучал громкий голос – толстая тетка с сумками еле протиснулась сквозь дверь подъезда. – Целуются при всем честном народе! Весь подъезд изгадили!

Все воскресенье Лариса просидела дома. Ей некуда было идти. Никиту она, можно сказать, благословила на подвиг покорения сердца Лазаревой, а Ольга все свободное время теперь проводила с Колесниковым. Об Андрее Лариса старалась не думать. К чему? Только рвать себе душу. Как там у той поэтессы, Петровых? «У меня заходится дыханье от одной лишь мысли о тебе…» Именно так. Но Андрей этого не чувствует. Лариса сделала все, что могла, даже сама в любви призналась. И что? Ничего! Пустота! «Но глаза мне застилают слезы от одной лишь мысли о тебе…»

За стенкой, как и всегда по воскресеньям, особенно остервенело лупил по клавишам Валерка. Удивительно, но сегодня в какофонии извлекаемых им из фортепьяно звуков можно было наконец уловить какую-то мелодию. Лариса прислушалась, а потом пропела под Валеркин аккомпанемент:

– «И-и мой всегда, и-и мой везде, и мо-ой суро-ок со мною…»

Вот у некоторых несчастных товарищей есть хотя бы верные сурки. А у нее нет ни-ко-го. Даже Ольге не дозвониться – пропадает где-то вместе со своим Колесниковым. Завести, что ли, кошку? Или хомяка?

– «Подайте хле-еба, го-оспода. И мо-ой суро-ок со мною. И-и мой везде, и-и мой всегда, и мо-ой суро-ок со мною…» – еще раз пропела Лариса, пытаясь попасть в такт Валеркиному бряканью, и почувствовала, что сейчас расплачется от жалости к сурку, к его голодному хозяину и, конечно, к себе. Ей показалось, что если она еще минуту пробудет в своей квартире, то задохнется от духоты и одиночества. И она, прямо на домашний спортивный костюм накинув куртку с капюшоном, выскочила на улицу.

Погода оказалась под стать Ларисиному настроению: мрачная, слякотная. Почти весь выпавший за декабрь снег растаял и хлюпал под ногами мерзкой жижей. В лицо летел липкий полудождь-полуснег. Лариса прошлась по своей улице, разглядывая ярко освещенные витрины. Повсюду готовились к Новому году. Она постояла у одной из витрин кондитерского магазина «Белочка», где тоненькая девушка в форменном халатике наряжала елку вместе с молодым человеком в обыкновенных, неформенных, синих джинсах и с обмотанным вокруг шеи длинным пестрым шарфом. Парень наверняка не работал в этом магазине, а просто помогал девушке. Он доставал из коробки игрушки и подавал их ей. Девушка брала у него шарики и звездочки, а он каждый раз обязательно задерживал ее руку в своей. Она капризно морщилась, но Лариса видела, что все ей очень нравится: и яркие блестящие шарики, и парень в шарфе, и его руки, и влюбленный взгляд. Эти двое были так поглощены своей елкой и друг другом, что абсолютно не замечали Ларису, которая носом прижалась к стеклу. Вдруг один шарик выпал из рук девушки и подкатился к стеклу, к Ларисе. Девушка ойкнула, присела у стекла и встретилась взглядом с Нитребиной. Лариса приветливо улыбнулась ей, но девушка, мгновенно переменившись в лице, с подозрением посмотрела на парня. Тот развел в стороны руки и пожал плечами, показывая тем самым, что не имеет к Ларисе никакого отношения. Лариса вздохнула, отлепилась от витрины и пошла дальше. До чего же непрочны человеческие отношения… Если бы Лариса захотела остаться у витрины подольше, она наверняка рассорила бы эту пару, хотя специально ничего не делала.

Ноги по-прежнему хлюпали в месиве из грязи и полурастаявшего снега. Блестящая мишура, разноцветные гирлянды и еловые ветви в витринах настолько не соответствовали абсолютно не зимней погоде, что Ларисе стало неуютно и на улице. Кроме того, она почувствовала, что продрогла, и повернула к дому. Когда дошла до школы, почему-то вспомнила Макароныча. Как он там? Наверное, не очень хорошо себя чувствует, раз в школу не приходит. Надо же, они теперь с ним одной крови: ранее несгибаемый, а ныне раздавленный болезнью Макароныч и уязвленная, уничтоженная Лариса! Сходить, что ли, проведать его в самом деле? Она знает, где он живет, – как-то бегала к нему с запиской от завуча. Он тогда только-только переехал в их район, и телефон еще не был подключен. Лариса, чтобы не передумать, быстро свернула на соседнюю улицу и через несколько минут уже нажимала на кнопку звонка квартиры преподавателя ОБЖ. Дверь открыл сам Макароныч.

– Вы к кому? – спросил он.

– Марк Аронович! Я к вам. Я – Лариса!

– Нитребина? – удивился преподаватель. – Что случилось? Людмила Константиновна прислала?

– Нет… Она бы позвонила, наверно. Я просто… Проведать.

– Да? – недоверчиво окинул ее взглядом Макароныч. – Ну что ж… проходи.

Лариса зашла в узкий коридорчик с желтыми обоями и повесила куртку на весьма неказистую вешалку. Комната, оклеенная такими же обоями, как коридор, была полупустой и очень чистой. Чистота и порядок показались Ларисе особенными, военными, такими, как сам Макароныч. Вон, даже книги на полке выстроены по росту, будто в строю. Над диваном, покрытым потертым темно-синим гобеленом, висела большая черно-белая фотография молодой женщины с волнистыми волосами и длинными висячими серьгами.

– Кто это? Ваша дочь? – спросила Лариса и восхищенно добавила: – Такая красивая!

– Это моя жена, – глухо ответил Макароныч.

Лариса повернула голову к преподавателю и только сейчас, при свете дня, проникающем сквозь стекла окна без привычных тюлевых занавесок, заметила, как он осунулся и пожелтел лицом.

– Вы еще очень болеете? – сочувственно произнесла Лариса и присела на стул.

– Уже не очень, – усмехнулся Макароныч и опустился на диван под фотографией жены.

Лариса еще раз бросила взгляд на чудесный портрет и спросила: