— Я б для батюшки-царя родила б богатыря.

Адель положила томик на место, с ним соседствовали «Центурии Мишеля Нострадамуса о второй мировой войне». Адель открыла брошюру: «Живет в нем кумир заповедных собраний с паучьим крестом и рогами быка. Безумный кабан изрыгал заклинанья, и славу его проклинают века».

— С миру по нитке — Гитлеру веревка, — усмехнулся Ник.

— А ты уверен, что он мертв? Есть версии, что тогда нашли его бездыханный двойник.

Захлопнув дешевую книжонку, Адель вошла в магазин. Здесь играл патефон, но звуки стихали, когда покупатель касался клавиш рояля или мундштука флейты. Громоздились барабаны, бережно выставлялись скрипки, среди которых, конечно, не обнаружить работ Амати и Гварнери. Легкая рука взмывала со смычком или дирижерской палочкой, взвешивала тяжесть микрофона. Камертоны, губные гармошки… Адель прошла к чернеющим футлярам и чехлам, когда услышала:

— Посмотри-ка, знакомый инструмент!

Адель взглянула в указанную Ником сторону — рядом с банджо сияла ее гитара, вернее, точно такая же. Ник помогал перевозить в новую квартиру вещи, и узнал ее. Адель пристально осмотрела ее деку и струны. Потом приблизилась к продавцу.

— Должно быть, она пользуется у вас большим спросом?

— Не так, как кантри-гитара, — сморщился итальянец. — Здесь, в Америке настоящий инструмент не ценят. Только подумайте, предыдущий экземпляр я отдал китайцу!

Не китайцу, а японцу, поправила про себя Адель. Они вышли на улицу, и она направилась к ближайшим сувенирным лавкам. Среди изделий из стекла и фарфора, клоунов, камей из Неаполя и венецианских масок, оказались и копии соломенной шляпки Томико, футболки Ясы и лимонного ликера для Эда. Адель купила белую длинноносую маску, которую следовало расписать самому, краски и с ближайшей почты отправила Кену «презент из Италии». Куда же он ездил, если не на гонки в Турин?

— Итак, Ник. Ты слетаешь в аэропорты и выяснишь, куда отправлялся господин Кендзи Яширо две недели назад, — и она записала фамилию японца, число отбытия и вручила таксисту несколько купюр.

— Теперь домой?

— Нет. Я немного поброжу, — и, сама не зная, куда идет, Адель направилась вглубь улицы.

— Опасный маршрут! — крикнул вслед Ник.

Адель не ответила. Грабителей она не опасалась.

12


Tiwaz — энергия воина, Воина Духа.

Битва Воина Духа — всегда с собственным Я.


Ник сначала не узнал ее голос, так глухо он доносился из трубки:

— Ник? Приезжай сейчас. Тот адрес, что был на бумажке. Не бойся.

Он даже не понял, отчего так сильно забилось его сердце, почему он надел брюки, свитер и вылетел во двор. Уже в машине осознал это — Адель не повесила трубку, та со стуком упала на пол. Тот адрес он запомнил очень хорошо. Она говорила о бумажке, которую он отдал ей после «Эдисон» — тип из бара пытался вызнать, где она живет.

В какой-то момент Ник поразился своему состоянию — ни одна жилка в его теле не дрожала, на лице застыла стальная маска. Он уверенно, не снижая скорости, обогнул ночные перекрестки, не задерживаясь у светофоров. Только на месте вспомнил, что с собой нет даже дубинки. Вокруг было темно, совсем близко грохотала надземная железная дорога, из канализационных люков вырывался пар. Он выскочил из машины, поискал вдоль дороги что-нибудь вроде палки или кирпича, потом открыл багажник. Баллон-запаска и буксировочный трос. Ни ключа, ни домкрата, которым можно размозжить голову. Почему Адель говорила тогда об инструментах? Грузики! Грузики для прижатия карт к штурманскому столику! Ник рванулся к дверце, нашарил в бардачке пакет. Тяжелые маленькие снаряды, полтора килограмма — четыре штучки. Он зажал их в кулаке.

Тусклый свет на лестничных клетках, он еле разбирал номера квартир. За нужной дверью тихо. Плечом Ник выбил ее и вошел внутрь.

Белое тело Адель лежало на постели. Рана в боку еще кровоточила, заливая ее бедра и простынь. Он был напротив — спал. На столике — склянка, пустой шприц, жгут… Ник отвернулся.

Он бросился к кровати, пнул лежащий на ковре телефон с гудящей трубкой, сорвал с подушки наволочку, прижал к ране. Ник поднял Адель на руки и, толкнув ногой дверь, медленно понес ее вниз, боясь оступиться. Гремели поезда, мчащиеся по железным эскападам. Вдоль стен медленно шествовала стайка собак — бездомные псы заинтересованно оборачивались.

Когда заводил машину, смотрел на ее бледное перламутровое в свете фонарей тело, изнутри наволочку пропитало черным. Очнулась она в дороге, со стоном задрала вверх руку. Ник не смотрел туда — не хотел знать. Ему хватило зрелища потянувшейся вдоль локтя, к плечу и груди черной влажной ленты. Вспомнил, что забыл укрыть ее пледом.

— Я знаю, что мне надо делать, — глухо пробормотала она прозрачными губами. — Сама не раз… — и она стала говорить, говорить с жестокой ухмылкой, словно не лежала она голой на сиденье, словно не оставила на столике садиста-наркомана пальца. Потом Ник понял — ее лицо кривила боль.

Впереди — светящиеся ленты фонарей, удаляющиеся точки красного и надвигающиеся белые — огни фар.

— Не дрейфь. Я выживу. Он левша, не задел ни одного органа.

Адель встретила его в баре какой-то по счету стрит или авеню. Курт сам подсел за ее столик, с ностальгической улыбкой смотрел, как она пьет чай. Блондин. Вот они и нашли друг друга.

— Ты ведь никогда не заказываешь сигареты, виски, чашку кофе?

Он был совершенством, Адель не могла оторвать взгляда от его лица. Ее трясло.

— Коротит? — отметил он с удовлетворением.

Курт взял ее за руку. Адель не помнила, как ехали. Только шелковистость его светлых волос и мерцание хрустальных зрачков.

Когда-то ее пронизывали горящие восторгом взоры девушек, затопивших вокзал. В сорок третьем они устремлялись на поезд в Мюнхен, спешили в дома свиданий Лебенсборна[28]. Там их ждали приехавшие в отпуск офицеры. И Адель солгала, что ей восемнадцать. Она смутно помнила мужчин, с которыми провела несколько ночей. Каких красивых она должна была подарить Германии младенцев! Сверстницы с гордостью делились новостями о своей беременности. Они походили на заговорщиц, объединенных счастливой тайной. У окружающих они вызывали священный трепет. Адель ловила обрывки их торжественного шепота, магических песен о рожденных. Появившиеся на свет дети проходили обряд посвящения у знамени и бюста фюрера, эсэсовский кинжал касался их груди. Зачать Адель не смогла. Бесплодна? В подобном случае ее ожидал позор. После каникул она вернулась в Берлин, откуда вскоре отправилась на восточный фронт.

Она знала, зачем Курт искал ее, знала, почему сопровождает его на квартиру. Это заложено во всех них — ариях. Чистая кровь. Ребенок-полубог. В этом заключалась их жизнь — оставить после себя высшее существо. На углу улицы она прочитала адрес. Курт дрожал от нетерпения, его просто колотило. И она словно издалека слышала свой смех, счастливый смех.

После — никаких ласк. Ее руки он зажал своей одной и вывернул их за головой. Он создавал себе иллюзию насилия. Он делал ей больно. Его возбуждало чувство превосходства, и она уступила. Уступила и впервые почувствовала… Смерть?.. Пронзительный полет… Душа ее вырвалась, освободилась! Потом Адель отрешенно улыбалась, перед ней возникло лицо Кена, задумчивые глаза.

— Больно!!!

Выражение блаженства на ее лице не возбуждало его. Курт заломил ее руки, пока она не вскрикнула, потом стал душить, ее хрипы его не удовлетворяли. Он выплевывал ругательства. Полузадушенную, Курт привязал ее к холодной железной спинке. Он знал, как сделать, чтобы она умирала долго. Покалеченная кисть пульсировала, когда его нож прошел ровно между кишечником и печенью. Ровно.

13


Othala — разделение.