Она лежала в грязи и отчаянно рыдала, сердито колотя по земле ногами. Томас услышал ее издалека.

С характером леди Клер Томас был уже знаком. Он знал, что она всегда добивалась своего, потому что умела очаровывать людей, и умело пользовалась этим. Со стороны она казалась капризной и упрямой, знающей себе цену красавицей, но немногие были способны понять, что у этой красавицы есть сердце.

Теперь Томас чувствовал себя свободным — так, словно вместе с Гвинет он похоронил свою вечную печаль, так, словно поставил на ее могилу тот камень, что столько лет висел у него на шее. Да, теперь он свободен и спешит навстречу своей любимой, что плачет, лежа посреди лужи, и гневно колотит грязь своими маленькими ножками.

«Сегодня прекрасный день», — подумал вдруг Томас и улыбнулся.

Она не слышала приближения Томаса. Он тихонько соскочил с коня по кличке Паладин и привязал поводья к ближайшему дереву. Разумеется, Паладин никуда бы не делся, просто Томас оставался осторожным и предусмотрительным в любых ситуациях.

Он остановился над лежащей Клер, заслонив своим телом солнце. Девушка притихла, почувствовав упавшую на нее тень, и уткнулась лицом в грязь, боясь поднять глаза.

— Скажите спасибо, что это всего лишь я, а не дикий кабан, иначе вам не осталось бы времени оплакивать себя, — обычным спокойным тоном произнес Томас.

Дальше произошло то, чего он никак не ожидал. Клер поползла навстречу ему прямо через грязь. Томас подхватил ее на руки и прижал к своей груди.

Лицо Клер было в слезах, в грязи, из носа у нее текло, в волосах застряли сучки и сухие сосновые иглы, а от прекрасного некогда платья остались одни лишь лохмотья, но Томасу показалось, что никогда она не была такой красивой, такой желанной, как в эту минуту.

— Томас, — всхлипнула Клер, — Томас.

Она обхватила его за шею одной рукой, пряча под себя вторую, поврежденную.

Томас понимал, что должен соблюдать дистанцию между собой и этой очаровательной, но такой молоденькой и глупенькой девчонкой. Она еще ничего не знает о жизни, и он, Томас, давал клятву защищать ее от опасностей и от мужчин. Таких, как он сам.

— Томас, — еще раз выдохнула Клер, на этот раз совсем тихо, любовно произнося его имя. Он мягко взял в ладонь подбородок Клер, поднял ее заплаканное, испачканное грязью лицо и всмотрелся в глаза Клер, желая успокоить ее своим взглядом. В ответ она посмотрела на него с такой любовью, что отпустить ее у Томаса не хватило сил. Он наклонил голову и нежно поцеловал Клер в губы, и она раскрыла их навстречу ему.

Томас понял, что он пропал, погиб, но сейчас это больше не пугало его, и у него не было ни малейшего желания уклониться от своей погибели.

Глава 22

Они медленно, трудно продвигались к северу. Двор нового короля, Генриха Третьего, располагался в одном из замков неподалеку от Йорка, и путь туда от Соммерседжа казался бесконечным.

Впрочем, Саймон Наваррский вовсе и не торопился попасть в резиденцию английского короля. Он продолжал лихорадочно искать пути к освобождению Элис, но не находил их, и с каждым днем его надежды таяли.

Ричард все время присматривал за Саймоном, и у мага не было ни малейшей возможности переговорить с Элис с глазу на глаз. Весь путь она проделала в специальной повозке, напоминавшей клетку на колесах. Удобную, конечно, с мягкими подушками и хорошей едой, но все же клетку. Нужно отдать Ричарду должное: он все очень точно рассчитал. Ричард знал, что, казнив Элис или оставив ее в подземелье Соммерседж-Кип, он рискует нажить себе врага в лице Саймона. Отпустив ее на свободу, он лишится крючка, на котором крепко держал своего чародея.

Саймон выглядел совершенно спокойным. Он смотрел вперед, на бесконечную дорогу, уже запорошенную первым снегом. С каждым днем становилось все холодней. Уже не спасал тонкий шерстяной плащ, подбитый мехом.

Как давно он не был здесь!

Саймону было восемнадцать, когда он покинул Северную Англию, уйдя восторженным юношей в свой первый Крестовый поход. Тогда он искренне был убежден в том, что добро должно восторжествовать на этой земле, и нести его в мир следует таким же, как он сам, рыцарям, посвятившим себя служению свету и справедливости. Тогда Саймон думал, что сумеет вернуть христианские святыни, находящиеся в руках неверных, и тем заслужит себе место в раю. А до тех пор, как его душа вознесется в сверкающие небеса, он будет жить в покое и достатке, пользуясь уважением соседей и любовью своих родных. За свои рыцарские подвиги он получит поместье и земли, отобранные у его родителей королем Джоном для того, чтобы передать их своему фавориту.

Мирная, тихая, уютная жизнь — вот о чем мечтал он тогда.

Господи, как же он был тогда молод и глуп! Его ничему не научила ни смерть матери, умершей от холеры, ни последовавшая за нею смерть отца — считалось, тот погиб в пьяной драке во время поездки по стране, но на самом деле это было скорее продуманное самоубийство. Должно было пройти еще немало лет для того, чтобы Саймон понял, какими химерами на самом деле являются совесть, доброта, закон и вера в бога.

Все люди на свете живут лишь одним — собственным интересом, и цель они преследуют только одну — свою собственную. Этот суровый урок жизни он получил во время Крестовых походов, и убедить его в том, что личная выгода не самое главное в жизни, не смог с тех пор никто — ни монахи из монастыря Святого Ансельма, ни арабские врачи, ни цыгане с ломбардских холмов, ни ученые аскеты из Швейцарии. Задача, которую решал теперь Саймон, был простая: скопить в своих руках столько денег и столько власти, сколько возможно, причем в самое короткое время. А затем можно будет забыть про все человечество с его страстями и замкнуться в собственном мирке, который он выстроит по своему желанию.

Появление в его жизни Элис из Соммерседжа спутало все планы Саймона. За это он должен был бы возненавидеть ее, и отчасти так оно и было. Саймон не мог ей простить того, что перестал быть той единственной осью, вокруг которой вращается его собственный мир. Да, с появлением Элис вся его жизнь сильно усложнилась.

Что касается убийства ребенка, сидящего на королевском троне, то здесь Саймон не должен был бы испытывать никаких угрызений совести. Ведь это сын короля Джона, того самого короля, который лишил семью Саймона всего, что у нее было. Король Джон погубил родителей Саймона. Что ж, это серьезный повод отомстить, взяв взамен жизнь его сына. Но что-то с самого начала пошло не так, еще до появления Элис в Соммерседже. Так что вины ее тут, пожалуй, не было.

Саймон не решался повернуть голову назад, чтобы взглянуть на коляску, в которой ехала пленница Ричарда. Саймон избегал встречаться с Элис взглядом с той самой минуты, когда ее вывели из подземелья. Он боялся утратить свое главное оружие — ледяное безразличие, которое демонстрировал по отношению к своей жене. Саймон не знал, что о нем сейчас думает Элис и понимает ли она вообще, что произошло. Впрочем, в том, что она мысленно проклинает его, Саймон нисколько не сомневался. Вопрос в другом: как она поведет себя, когда он освободит ее. Да и сумеет ли он в конце концов освободить ее — это тоже вопрос.

Саймон плотнее закутался в плащ. В коляске, в которой едет Элис, есть, слава богу, и подушки, и меховые одеяла, и плотные занавески на окнах, защищающие пленницу от ветра и от любопытных глаз. Ну что ж, в ближайшее время ей, кажется, ничто не грозит. Если же Элис приговорят к сожжению заживо, он убьет ее прежде, чем она взойдет на костер. Во всяком случае, умереть мучительной смертью он ей не даст.

Элис знала, что ее везут на казнь. Путешествие оказалось таким тяжелым, а дни тянулись так невыносимо медленно, что иногда казнь начинала казаться чуть ли не благом.

Иногда.

Она решила, как будет вести себя на суде. Следует отвергать все обвинения в колдовстве и предумышленном убийстве леди Хедвиги. Ричард, конечно, убеждал ее в обратном. «Если ты сознаешься во всем, — говорил он ей, — это смягчит твою участь».

Нет, Элис не верила брату и не собиралась следовать его советам. С ними ехал и Саймон, но и ему она не решалась верить.

А дорога все тянулась и тянулась, и постепенно в голове Элис возникали другие мысли.

Неужели они сожгут ее заживо? Как ей хотелось бы избежать такой участи! Смерть на костре — одна из самых мучительных. Пусть уж лучше ей отрубят голову.

А может быть, ее утопят? Плавать она, разумеется, не умеет, и потому сразу же пойдет ко дну. Говорят, что это не самая худшая смерть.

Или они выберут для нее самую страшную, самую жестокую казнь и дадут выпить того самого яда, которым была отравлена леди Хедвига?

Будет ли Саймон Наваррский настолько великодушен, чтобы избавить ее хотя бы от этого? Подарит ли он ей смерть легкую и неростыдную? Элис устала от этих мыслей. Ей хотелось поскорее достичь конца пути, неизвестность становилась невыносимой. Элис откинулась на подушки, плотнее укуталась в меховое одеяло и прикрыла глаза. Почему он так поступил? Почему назвал ее убийцей? Убил леди Хедвигу Саймон, в этом Элис не сомневалась. Дело в другом: для чего, черт побери, ему вообще нужно было убивать эту старую безобидную женщину?

И Элис нашла для себя ответ на этот вопрос. Он сделал это для того, чтобы испытать действие яда. Ричард приказал — Саймон выполнил приказ своего господина.

А может быть, они ее повесят? И где сейчас Клер? Элис никак не удавалось думать о Клер с обычной озабоченностью. Собственное положение волновало ее сейчас гораздо больше. Что же касается Клер, то о ней есть кому позаботиться и без старшей сестры. Сэр Томас де Реймер не оставит ее.

Вскоре они остановились на ночлег. Элис отодвинула занавески. Вооруженные охранники спешивались. Вскоре в поле ее зрения появились и Ричард с Саймоном. Чародей был одет в черный плащ с меховым подбоем и выглядел веселым, хотя и озябшим. Элис слышала, как брат сказал что-то мужу, и они оба рассмеялись.

«Саймон принял сторону Ричарда», — решила Элис.

Ей хотелось, чтобы Саймон бросил хотя бы взгляд в ее сторону. Пусть видит, что он натворил! Но он избегал смотреть в сторону Элис. Лицо Саймона по-прежнему оставалось непроницаемым.

Ричард шел рядом, обхватив своего чародея за плечи.

— Нам бы сейчас крепкого эля да девку погорячей, — сказал он. — Черт, будь проклята эта погода!

Саймон повернул голову, и Элис захотелось крикнуть, что она убьет его, если он не выпустит ее на свободу.

— От эля я не отказался бы, — спокойно ответил Саймон.

Элис беспомощно откинулась на подушки. Еще одну ночь придется провести в своей комфортабельной тюрьме, глядя до утра на толстые решетки, которыми забраны окна повозки. Элис всегда побаивалась темноты и замкнутого пространства, и потому каждый час, проведенный в заключении, давался ей с большим трудом.

Итак, они направляются к королю — это Элис знала со слов охранников и бледной, испуганной Мадлен, которая была отдана ей в услужение. Мальчик, занимающий английский трон, должен будет разобраться в ее преступлениях и вынести свой приговор.

Все, что ей осталось, — это терпеть муки до тех пор, пока она сможет их вынести. После смерти она станет являться к Саймону Наваррскому. Призраком она будет приходить к нему по ночам, чтобы лишить его рассудка.

Она презирала не только его. Она презирала и себя — за свою слабость, за готовность простить Саймону его предательство. Такое не прощается никогда.

Но самое страшное поджидало Элис впереди — ночь с ее кошмарами. Она знала, что ей опять будет сниться: что она лежит в объятиях Саймона, и он целует ее губы, ласкает своими тонкими умелыми пальцами. Ей будет сниться, что он любит ее, но даже во сне она будет знать, что это не правда, и опять проснется в зарешеченной повозке от собственного крика.


Томас был близок к тому, чтобы окончательно потерять голову, но Клер вдруг вскрикнула, и он немедленно отрезвел. Ее влажные губы, ее упругое, прижавшееся к его груди тело сводили Томаса с ума, и он в порыве страсти мог, наверное, овладеть ею прямо здесь, на грязной палой листве. Клер наверняка не оказала бы ему никакого сопротивления.

Но раздался ее крик, и Томас разжал объятия, и к нему вернулся рассудок. Клер выпрямилась, бережно уложила руку на колени, и только теперь Томас увидел ее распухшее запястье,

— Вы сломали руку? — севшим голосом спросил он.

— Наверное, — ответила Клер, продолжая сидеть неподвижно, с напряженным от боли лицом. — Я упала на нее, когда свалилась с лошади.

— Ваша лошадь сбросила вас? — удивился Томас.

— Она испугалась молнии, — пояснила Клер, и по ее тону чувствовалось, что она вовсе не склонна осуждать за это свою любимую кобылку.

— Я думал, что вы более искусны в верховой езде, — покачал головой Томас. Он знал, что Клер обидится, но сказал так намеренно, потому что боялся снова прикоснуться к девушке.