Памела Сарджент - Повелитель Вселенной

«Дай мне ответ, — подумал он, — скажи мне теперь, что было моей целью».

«Не спрашивай о начале вещей и не распытывай о конце всего сущего». Так говорил Чан-чинь. Мудрец говорил ему что-то еще, что-то еще, содержавшее ответ. Он напрягся, пытаясь вспомнить, что говорил ему Учитель, вообразив, что сможет понять даосскую мудрость и следовать ей, и в этом заключалась его ошибка. Чан-чинь говорил ему, что постижение мудрости в том, чтобы принимать мир таким, каков он есть, знать основы существования мира, не навязывать ему свою волю. Теперь его воля не даст ему ничего. Тэмуджину показалось, что его несет широкая река, протекающая через весь мир. Он закрыл глаза и отдался на волю ее течения.

Он увидел китайский город. Сквозь открытые ворота в зубчатых стенах он смотрел на кривые улочки и башни пагод. На воде колыхались крошечные шаланды, набитые людьми, и большое, похожее на утку судно. В отдалении змеилась Великая стена. Как бесполезна была эта стена против захватчиков! Ее единственное назначение — заставить живущих за ней людей поверить, что она служит им защитой.

Река несла его мимо желтых полей и лессовых обрывов, мимо прячущихся за земляными валами городов, поддерживавших жизнь арыками, мимо рядов зеленых ив и тополей, обозначавших оазисы.

Река вилась в песках пустыни, протекала мимо черной Гоби, громадных скал, на которых не было ни песка, ни пыли. Его пронесло мимо отрезка степи, испещренной юртами, потом — мимо густого соснового и кедрового леса. Его принесло в город с золотыми куполами мечетей и тонкими минаретами, украшенными цветными изразцами. В стороне от города, у холмов, клубилась пыль, поднятая проходящим караваном.

Река несла его. Люди сбегались на берега, и вскоре, казалось, весь мир собрался посмотреть на него. Белокожие и чернокожие, люди с крепким сложением монголов и более тонкими телами китайцев глазели на него, несомого водой. Желтоволосые люди воздевали руки, а черноволосые становились на колени на топких берегах. Он видел черные глаза, карие, желтые глаза с нависшими складками и круглые пронзительные синие глаза чужеземцев.

Его преемники, возможно, потеряют мир, но оставят на нем свой след. Пока они держат мир, караваны будут идти из самых восточных краев в дальние западные страны. Его государство свяжет восток и запад на время, объединяя страны, давно разделенные и не знающие друг дружку, и из всех них вырастет что-то новое. Семя его народа будет рассеяно. Даже если монголов прогонят обратно на родину, и они забудут, чем когда-то были, они оставят свой след в жизни народов других стран. Его государство — тигель, и железная раса, сплавленная в нем, переменит мир.

Река принесла его в неизвестные края, прячущиеся в густом сером тумане. Он не мог разглядеть, что впереди, но понимал уже, что мир стиснула могучая сила. Мелькнула мысль, что она — это Бог, но что бы это ни было, на ней все основывалось и объединялось в целое. Он понял наконец, что цель ее останется непознанной, но природа людей такова, что они стараются понять эту силу, даже когда она уносит их. Природа дала им средство познать ее законы. Они обретут силу стать большим, чем они есть, жить вечно, как он мечтал, или уничтожить себя.

То, что он содеял, было частью этого процесса, и другие воспользуются этим по своему разумению. Когда все народы мира станут одним улусом, они получат свободу для поисков иной цели. Небо дало ему ответ, но как жестоко позволить узнать это лишь теперь, когда некому рядом с ним разделить его понимание. Он прислушался, стараясь услышать чей-нибудь голос, но он был один в нескончаемой реке, а перед ним расстилалась пустыня.

Пустыня стала кроваво-красной и исчезла. Река унесла его в неизвестность.

Трупы людей и верблюдов лежали возле колодца. Есуй старалась не смотреть на них. На пути процессии она видела много трупов путешественников, которым не повезло, и они пересекли дорогу, по которой хан отправился в последний путь. Купцы со своими караванами, семьи, меняющие место жительства, и пастухи в оазисах — все пали от мечей горюющих солдат. Смерть ее мужа останется в тайне, пока он не достигнет родины.

Он скончался, и все же солнце нещадно палило; по ночам звезды сияли так же ярко, как и прежде. Это казалось невероятным — слава Неба не потускнела с его кончиной.

Человек, правивший кибиткой Есуй, щелкнул верблюда бичом. Впереди среди барханов Кансу медленно ехали всадники. Пески вокруг них двигались, море песчаных волн будоражил ветер. Субэдэй ехал за авангардом, сопровождая вместе с Угэдэем и Тулуем похоронные дроги. За процессией двигалось много войск, женщин, детей, стад и такое число рабов, которое было необходимо для жизнеобеспечения.

Кибитки казались крошечными рядом с похоронными дрогами. Каждое деревянное колесо их было в рост человека, а платформа настолько широкой, что свезти ее могли лишь двести верблюдов. На платформе стояли сундуки, набитые драгоценностями, а над ней трепыхался белый балдахин на золотых шестах. Под балдахином стояла кровать, заваленная подушками. Великого хана везли домой.

Есуй взглянула на тело и сжалась от страха. Спину хана подпирали войлочные валики, на голову ему надели шлем. Под доспехами у него был синий шелковый халат, одна рука сжимала меч, другая — серебристый кубок, а рядом лежали саадак и колчан. Кожа лица, высушенная воздухом пустыни, натянулась так туго, что Есуй различала кости под ней. Она вдруг представила себе, как он пьет, потрясает мечом и выкрикивает команды, гоня смерть, как он это делал при любой неудаче. Его глаза откроются и посмотрят на нее.

Он будет ждать ее. Она с трудом поверила, что он скончался, и когда шаман вышел из его шатра и крикнул, что он улетел на Небо, и когда две шаманки провели ее меж костров. Она все время ощущала его возле себя, ожидая, что он притиснет ее к себе еще раз.

Смерть избавила его от известия о том, что его старый друг Борчу пал, попав в засаду, устроенную цзиньцами, всего несколько дней тому назад. Оба, такие близкие в жизни, останутся товарищами навеки.

Хан также не слышал приказа, который она отдала от его имени. Она сказала его генералам, что оставшихся в живых жителей Нинься следует пощадить, что Тэмуджин распорядился об этом перед тем, как они расстались. На мгновенье ее охватил ужас из-за того, что она противится его воле, зная о его бессилии предотвратить проявление милосердия. Она увидела в глазах людей облегчение — устав от резни, они охотно подчинились. Достаточно смертей. Небо повелело хану проявить милосердие, и она лишь покорилась воле Неба.

Но она не покорилась Тэмуджину. Когда было уже слишком поздно брать свои слова обратно, она поняла, что ей предстоит. Она будет бояться умереть всю оставшуюся жизнь. Смерть придет за ней, и рядом со Смертью будет хан — его дух накажет ее за строптивость. Ее призрак убежит от него, одолеет степь в теле волка, спрячется во тьме северного леса в образе леопарда, будет дрожать при звуках шагов охотника, преследующего ее. Ей никогда не уйти от него.

«Источники пересохли, — подумала она, — самый красивый алмаз разбит вдребезги». Это слова Субэдэя, сказанные после тризны.

«Вчера, о мой хан, ты парил над своим народом как сокол. Сегодня ты споткнулся, словно молодой конь после гонки, о мой хан. — Генерал ударил себя ладонью по лицу. Гортанные вопли едва не заглушили его речь. — Как это могло случиться, о мой хан, чтобы после шестидесяти коротких лет Небо взяло тебя у нас?»

Субэдэй бросился на одно из громадных колес, словно бы желая, чтобы дроги раздавили его.

Есуй стряхнула песок с лица. Рукава сползли, обнажив шрамы на руках. Она так глубоко исполосовала себя ножом, оплакивая Тэмуджина, что пришлось позвать шамана, чтобы полечил ее раны. Если бы дух хана видел ее горе, он, наверно, простил бы ее.

Ось заскрипела, гигантские дроги, вздрогнув, стали. Погонщики с платформы стегали верблюдов, двое соскочили, чтобы взглянуть на колеса. Ветер усилился, и барханы в отдалении двигались, причудливо играя светом и тенью.

Возчик Есуй натянул вожжи. Субэдэй что-то крикнул спутникам. Солдаты попрыгали с коней и уложили их, чтобы защититься от крепчавшего ветра. Другие окружили дроги и зарылись в песок у колес. Тулуй подъехал к дрогам вместе с Хубилаем и Монкэ. В ветре Есуй послышались голоса, духи пустыни звали хана. Если небо потемнеет и духи нашлют бурю, шаманы могут и не справиться.

Субэдэй спешился и подошел к дрогам. Он стал на колени и прижался лбом к земле, потом взглянул вверх, где под балдахином был хан.

— О мой хан, — перекрикивал ветер генерал, — ты желаешь уйти от своего народа? Неужели ты покинешь нас сейчас? Страна, в которой ты родился, твоя благородная и мудрая Бортэ-хатун, твоя Яса, тысячи твоих людей в юртах — все ждут тебя, о мой хан.

Горе сделало Субэдэя красноречивым. Он поднял руки, моля духа того, кому служил так верно, и ветер, казалось, отступал.

— Твои любимые жены, — продолжал он, — твой большой шатер, само государство твое, духи товарищей, которые любили тебя, — все ждут тебя, о мой хан. Не потому ли, что эта страна красива, не потому ли, что тангуты теперь твои подданные, ты желаешь остаться с призраком их красивой государыни и покинуть нас, о мой хан?

Есуй закрыла лицо платком. Говорят, что покойная государыня околдовала хана. Люди желают верить, что лишь всесильное волшебство может отнять у них его могучий дух.

— Мы не можем больше защитить твою жизнь! — Субэдэй распростер руки. Ветер вдруг стих. Люди шестами, как рычагами, стали освобождать колеса. — Я умоляю тебя позволить нам привезти нефритовое тело твое домой к благородной Бортэ-хатун и твоему народу.

Верблюды пошли, дроги тронулись. Субэдэй поднялся на ноги, и к нему подвели коня. Есуй села в своей кибитке. Даже духам пустыни не задержать хана. Его дух остается с его народом, с ней.

Она подумала о Есуген, о которой на время забыла. Когда-то она страстно желала вернуться к сестре, но теперь она уже не испытывала той тоски. Ее любовь к Есуген была лишь глубоким чувством, которое она позволяла себе, пока жалость к тангутам не пронзила ее броню. Путы, связывавшие ее с сестрой, наконец перетерлись, и громадное дерево, под которым они обе нашли убежище, исчезло. Она подумала, что лучше было бы, если бы Есуген забыла о ней, не умоляла хана найти ее. Есуген хотела видеть ее живой и невредимой, но не могла защитить ее от призрака, который будет вечно преследовать ее.

Осенью, когда Керулен сковало льдом, в орду к Бортэ приехал пастух и сказал ей, что крыло ханской армии с его штандартом видели в нескольких днях пути на юге. Расспросив человека и поняв, что он больше ничего не знает, она отпустила его.

К ней не прибыл гонец с посланием от Тэмуджина. Видимо, он решил опять нагрянуть нежданно. Она выслушала доклады о его победах и ожидала, что он будет настаивать на войне против цзиньцев. А теперь армия возвращается без предупреждения.

Страхи, которые Бортэ испытывала, когда он уезжал, снова завладели ею. Предыдущей ночью ей снилось, что она одна в темном сосновбм бору. Тэмуджин звал ее, крича, как в тот раз, когда мэркиты увозили ее в ночь. Она бежала через бор, крича ему, и проснулась, так и не найдя его.

«Бортэ, Бортэ!»

Голос его слышался в ветре, с шелестом обтекавшем шатер. Она пошла к выходу, едва ли не ожидая увидеть его снаружи. Небо темнело, снег припорошил землю. Лаяли собаки — женщины гнали овец к юртам. Солдаты, сторожившие ее шатер, прислонились к кибиткам и ждали, когда их сменит ночная стража. Дети рыскали, собирая в корзины навоз. В стане у Керулена было шумно, люди и животные готовились к ночи.

«Он нуждается во мне», — подумала она.

Тэмуджин, возможно, ранен или болен, а если это так, он пересечет Гоби тайком, чтобы враги не узнали о его слабости. Она не хотела думать о других причинах такой секретности.

Она сошла вниз и подозвала командира стражей.

— Я видела сон, — сказала она. — Духи велели мне ехать навстречу мужу и приветствовать его с возвращением домой. Пошлите человека в шатер Чагадая и скажите сыну, что я хочу, чтобы он сопровождал меня. Мы отправляемся на рассвете, с нами поедут десять ваших лучших воинов.

— Слушаюсь, благородная госпожа.

Она поднялась по лестнице. В дверях стояла Хадаган. Бортэ схватила ее за руку.

— Побудь со мной, — прошептала Бортэ.

Бортэ выехала из стана вместе с Хадаган в кибитке, запряженной волами. Она отправилась налегке, только с еще двумя кибитками для служанок, провизии и войлока для юрты. За кольцом юрт ее людей мать ожидал Чагадай. Он хмурился.

К краю стана стекался народ, провожавший ее взглядами. Чагадай молча ехал рядом с кибиткой. Он, видимо, думает, что так вот путешествовать недостойно ее, что ей надо было бы взять с собой большой шатер, больше служанок и рабынь, больше охраны, оснаститься попышнее. Она смотрела на юрты, стоявшие вдоль реки, на животных, пасшихся за повозками. Безоблачное голубое небо обещало прекрасную погоду. Если бы с Тэмуджином случилась беда, Небо несомненно потемнело бы и наслало бы резкий ветер, исполненный голосов горюющих духов.