К ней подскакал всадник и сказал, что Мерв сдался несколько дней тому назад. Он ехал рядом, рассказывая, как людям приказали покинуть стены города. Тулуй, сидя на поволоченном троне, доставленном из города, наблюдал, как гнали по равнине пленных. Первыми погибли солдаты, защищавшие Мерв, а потом и жители, которых для казни разбили на группы. Дочерна загорелое лицо Тулуя сияло от хорошего настроения, когда он передразнивал жалобные крики обреченных.

Кучи, которые она заметила вдали, оказались сложенными из отрубленных голов. В каждой куче их были, видимо, тысячи, и каждый такой холм венчали черные стервятники. Армия Тулуя ушла на юго-запад.

Всадник рассказал Ходжин о зеленых полях и садах, о большой мечети с голубым куполом — месте захоронения какого-то султана, о лавках, полных шелков, хлопковых материй, медных котлов и шерстяных тканей. А она видела лишь обрушенные стены, кучи кирпичей, множество лошадей у арыка и большой купол, почерневший от пожара. Песок уже накатывался на зеленые поля и остатки садов. Всадник сказал, что подземные арыки пересыхают. Армия Тулуя разрушила плотину на реке.

Дух Ходжин воспрял при виде разрушений. Ей были знакомы способы ведения войны, применявшиеся братом, — зверское наказание за малейшее сопротивление, чтобы неповадно было другим, чтобы тряслись от страха те, с кем ему доведется еще встретиться. Тулуй накажет убийц Тогучара.

Дорогу на Нишапур указывали неубранные трупы. Она торопила спутников, останавливаясь лишь на ночевки или когда пыльная буря превращала солнце в красное пятнышко. Она догнала арьергард Тулуя на краю оазиса. Двое его всадников проводили ее к шатру Тулуя.

Вдали виднелись баллисты, сотни катапульт и осадные башни, стоявшие вокруг стен Нишапура. Равнина между лагерем Тулуя и городом кишела людьми, большая часть которых были пленными, согнанными к оборонительным рвам и лестницам, приставленным к глинобитным стенам. Это темное море взволновалось, потом затихло, словно бы ожидая нового порыва ветра.

Тулуй, окруженный людьми, стоял возле своего шатра. Он пошел ей навстречу, и она спешилась.

— Я ждал тебя, — сказал он угрюмо. — Нишапур предложил сдаться — сегодня утром ко мне приезжала делегация. Они дадут нам взять все, что мы хотим, если мы пощадим их и не станем разрушать города. Я сказал им, что вскоре они получат ответ.

Ходжин молча смотрела на него.

— Отец сказал, что решение зависит от тебя, — продолжал Тулуй. — Я могу ввести своих людей в Нишапур и забрать добычу, могу и бросить людей на приступ.

Ходжин выхватила нож и подняла его над головой.

— Пощады им не будет, — выкрикнула она. — Приказывай идти на приступ.

Тулуй улыбнулся.

— Ходжин, я думал о тебе плохо. — Его тихий голос был похож на отцовский. — Я полагал, что в конце концов ты откажешься от наказания. Будь я проклят, если когда-либо засомневаюсь в тебе. Нишапур будет твоим.

Он повернулся кругом и прокричал приказ.

Камни, выпущенные катапультами, крушили стены Нишапура. Защитники отвечали залпами, стреляя, бросая копья и кирпичи со стен и башен. Ночью осаждающие швыряли горящие горшки с нефтью через стены и теснили пленных вперед, чтобы они заполняли рвы. К утру рвы были забиты камнями, бревнами, землей и трупами, в стенах было пробито несколько брешей. Люди понесли лестницы по заполненным рвам, лезли через бреши, открывали ворота. Места павших занимали другие солдаты.

Когда Ходжин в окружении солдат вошла в город, люди ее брата уже сражались внутри два дня, захватывая в Нишапуре улицу за улицей. Защитники дрались не на живот, а на смерть, зная свою участь после того, как Тулуй отклонил предложение о сдаче. Они заплатят за свое сопротивление, за то, что убили мужа Ходжин.

Тулуй ждал ее на большой площади поблизости от ворот, рядом с возвышением, на котором стоял его золотой трон. Он взял ее за руку и повел к трону.

— Город твой, — сказал он.

Она едва расслышала его голос из-за крикоц и торжествующего рева, доносившегося с прилегающих улиц.

Вокруг все было в движении, всадники проскакивали под арками, окаймлявшими площадь. Над крышами клубился дым. Ходжин вцепилась в ручки трона — к ней волокли людей. Кто-то сбросил с наконечника копья младенца к ее ногам, кровью ей забрызгало сапоги. Кто-то полоснул ножом по горлу рыжеволосой женщины, ее тело, с которого сорвали одежду, упало на землю. Какие-то люди в тюрбанах вопили — их рубили, кровь текла по одеждам. Солдаты набрасывались на визжавших женщин, срывали с них халаты, насиловали один за другим, пока женщины не переставали двигаться и кричать. Собак и кошек подцепляли копьями и швыряли на крыши и о стены. Людей сгоняли на площадь, заставляли связывать друг друга, а потом обезглавливали.

Человек, чья стрела нашла Тогучара, наверно, был среди них. Ходжин молилась, чтобы он был, чтобы он видел, как насилуют его жену, как мечами рубят его детей, чтобы он исстрадался, прежде чем подохнет.

Бойня продолжалась до ночи. Тулуй выкрикивал распоряжения. Были принесены факелы на площадь, где теперь валялись груды тел, воняло кровью и загнивающей плотью. Ходжин не ложилась спать, оставаясь на троне, не обращая внимания на то, что у самой болит тело, прислушиваясь к бесполезным просьбам о пощаде, которые звучали на улицах.

К рассвету, когда стали затихать крики, она заснула, прислонившись головой к спинке трона, не отпуская Тулуя. Она проснулась, когда солдаты уже выносили трупы с площади, отделяя головы. Тулуй хотел быть уверенным, что никто не уцелеет, притворившись мертвым — ходили слухи, что в Мерве такое бывало.

Мужчины смеялись, складывая головы на площади. Одну горку из мужских голов, другую — из женских, третью — из детских. Ходжин смотрела на тысячи глаз, на лица с замершим выражением ужаса или искаженные страшными улыбками, на щеках выступала соль от высохших слез. У Тогучара на том свете будет много слуг.

Ходжин с трудом встала. Тулуй поднялся и взял ее за руку. Она оперлась на него, потому что мышцы на ногах свело. Люди все еще прочесывали улицы, вытаскивая из домов тех, кто там прятался. Одну группу таких прогнали сквозь арку, поставили к стене и расстреляли из луков. Маленький мальчик коротко вскрикнул, когда стрела попала ему в рот. Лучники одобрительно заорали, поощряя товарища за меткость.

— Это еще не все, — сказал Тулуй. — Ты останешься в городе?

— Да, — сказала Ходжин.

— Скоро из-за трупов по улицам не пройдешь.

— Тогда выгоняй живых из города. Мы покроем их телами всю землю — здесь никогда не будет никакой жизни.

Тулуй поклонился, обнажил меч и пошел к людям, сторожившим пленников. Ходжин снова села, ей поднесли кувшин с вином. Ей вдруг припомнились слова Хулан о том, что это не вернет ей мужа. Она ненавидела хатун за это, слова Хулан словно веревками стискивали ее сердце, принося боль и отчаяние вместо того, чтобы доставить радость.

Она отмахнулась от этой мысли. Когда Нишапур станет кладбищем, она обретет покой.

109

Шикуо пригласила Чан-чиня в свой шатер. Даосский ученый пребывал в стане Бортэ уже два дня. Его прислали сюда из стана Тэмугэ-отчигина, что был в долине реки Халки. Отчигин, зная, что хан хотел бы, чтобы Чан-чинь путешествовал с удобствами, послал с ним много людей, сотню волов и скот. Хан, наверно, очень уважает этого даосца, но все-таки потребовал, чтобы тот одолел трудный путь. Монаха пригласили на аудиенцию к императору Сян-цзуну около тридцати лет тому назад, но и тогда он не был молодым человеком.

— Лю Ван утверждает, что монаху лет триста, — сказала Лин.

Шикуо не поверила в это, а хан поверил. Лю Ван сказал ему, что Чан-чинь, как говорят, самый умный человек в Китае, что даосец непременно имеет эликсир, и Чингисхану очень хотелось верить в это.

Ей самой от монаха ничего не было нужно, но ее снедало любопытство посмотреть на человека, который имел репутацию такого мудреца. После его прибытия она послала ему кислого молока, сушеного творога, проса, теплую одежду и серебро для него и его учеников. То же сделала тангутская принцесса Чаха. Ламы, окружавшие Чаху, доставляли тангутке, жене хана, слабое утешение. Наверно, она надеялась на даосца. Душа Чахи была пустыней, жаждущей дождя. Этот мир не принес Чахе ничего хорошего, все мысли ее сосредоточились на мире ином.

Стражник объявил, что гости пришли. Вошли двое, а за ними и третий, все одетые в шерстяные халаты, подаренные Шикуо: летняя жара могла мгновенно смениться холодом. Гости приветствовали ее, сложив ладони, но на колени не стали. Третий поднял голову и посмотрел на нее.

Она поняла, что именно этого человека зовут Чан-чинь. Его черные глаза были ясны и безмятежны, бледная золотистая кожа над белой бородой сияла здоровьем. Она подумала о том, что глаза хана, казалось, видели, что у человека за душой, проникали в суть скрываемого, и как часто они становились холодными, словно он презирал то, что увидел. У монаха был такой же взгляд, но добрый и снисходительный. Все приготовленные слова вылетели из головы, она вдруг потеряла уверенность в себе.

Человек, стоявший справа от монаха, пробормотал слова официального приветствия. Звали его Ин Шипин, его товарища — Чао Шинку, они много лет были учениками ученого.

— Я рада, что вы почтили нас своим посещением, — сказала Шикуо, когда Ин Шипин замолчал. Она показала на подушки, и три монаха сели, но не притронулись к чаю и еде, которые поставили перед ними ее женщины. Чао Шинку пояснил, что Учитель не употребляет ни чая, ни мяса, что вареного проса, которое он ел утром, будет достаточно. Учитель благодарит ее за подарки.

— Мне очень хотелось встретиться с вами, как только я услышала, что вы путешествуете в этих краях, — сказала Шикуо. — Когда я была молодая, мне говорили о мудреце, которого мой прадедушка приглашал ко двору. Говорят, ваша мудрость дала ему утешение в последние годы его жизни.

Чан-чинь кивнул. Тут она поняла, что он догадался, о чем она думала на самом деле — ему не удалось продлить жизнь императору Сян-цзуну, он всего лишь человек, претендующий на знания, которых у него нет.

Она покраснела и опустила голову.

— Вы наконец почтили моего мужа хана, предприняв это путешествие, — пробормотала она.

— Я не мог отказаться от этого приглашения, — сказал Чан-чинь. Голос у него был ласковый, но не слабый. И он не показался человеком, которому приходится подчиняться из страха.

— И все же вы приехали не сразу.

— До отъезда у меня были дела с учениками, — сказал он, — и надо было посетить кое-какие торжества. Кроме того, Лю Ван, почтенный слуга великого монгольского императора, попросил меня пуститься в путь вместе с девушками, которых он собрал для своего хозяина, но, разумеется, мне пришлось отказаться. Это было неподходящее общество.

— Я удивляюсь, что хан не проявил настойчивости.

— Он был весьма любезен, ваше высочество, и сказал мне, чтобы я не слишком утомлялся, добираясь до него. Его слуга А-ла-шен, который ныне путешествует вместе со мной, привез меня в стан принца Тэмугэ, и оттуда я поеду в орду почтенного слуги хана Чинкая. Мне сказали, что в том стане живут многие ремесленники из нашей страны.

— Там живут также благородные ламы, захваченные во дворце, когда пал Чжунду, — сказала она. — Они, наверно, захотят увидеться с вами.

Она не смогла удержаться, и слова прозвучали горько.

— Я понимаю, что вы хотите сказать, ваше высочество, — сказал старец. — Вы думаете, что я старый человек, приехавший к монгольскому императору из страха, или что я ловкач, ищущий выгоды. А я ни тот и ни другой.

Его откровенность ошеломила ее. Обмануть его она не могла, тщательно заготовленные фразы были бесполезными.

— Я убежден, что отказ приехать ничего не дал бы приверженцам Учения, — продолжал Чан-чинь, — что я могу добиться благоприятного отношения к нам. Наша страна мучается в руках солдат князя Мухали, и многим вбили в голову страх перед этим князем и его государем. Но я не боюсь великого Чингисхана. Когда я откладывал свое путешествие, он согласился с моими просьбами. Если бы я сказал людям, которых он прислал ко мне, что я буду вынужден подождать, пока он сам не приедет ко мне, он бы и на это согласился.

— Простите, мудрый Учитель, — возразила Шикуо, — но вы ошибаетесь. Он не выносит непокорности. Вы видели, что творят его войска, и делают они это согласно его распоряжениям.

— Солдаты всюду одинаковы, чьи бы распоряжения они ни выполняли. Мы испытали нашествие киданьцев, а потом их железо было побеждено «Золотой» династией Цзинь. Теперь «Золотой» император теснится монголами. Возможно, пришла очередь монголов править нами, и если их император желает выслушать Учение, то он не лишен благородных чувств. — Он сжал вместе кончики длинных пальцев. — Я видел, как здешний народ помогал друг другу в станах, делясь своим добром с теми, кто в нужде. В своем развитии он, возможно, недалеко ушел от того Человека, который прежде был ближе к природе.