– Что же ты на беззащитных девушек-то бросаешься?

Слава, захрипев загнанным зверем, обернулась, а потом вдруг ослабила хватку, и Карина смогла ополоумевшим от страха ужом вывернуться из-под неё, а та, стоя на коленях, тёрла руками глаза.

– Песочком её пришлось угостить, – сказала Наташа, хватая Карину за руку. – Бежим отсюда!

Сосны качались и звенели, земля гудела, а сердце рвалось наружу из охваченной болью груди. В спину морозно дышал горький ужас и недоумение. Шрамик. Что-то случилось там, что-то очень плохое. Слава не рассказывала ничего по телефону, всегда только спрашивала: «Как ты?» Как она, Карина, а о себе – ни слова. «Всё нормально, принцесса. Всё хорошо». Нет, видно, совсем не хорошо... Ни черта не хорошо.

Густые кусты лесной малины впустили их, оцарапав шипами. Прижавшись друг к другу под зелёным шатром, Карина с Наташей затаились и изо всех сил сдерживали шумно рвущееся из груди дыхание.

Страшный, стеклянный взгляд. Не Карину видели эти глаза. Кого-то другого. Тёплые слёзы катились по щекам безостановочно, и девушка зажимала себе рот рукой, чтобы не всхлипнуть громко, задавливала в себе рыдание. Наташа обняла её и успокоительно поглаживала, а сосны тянулись к высокому, чистому небу. Храмовая тишина наполняла светлый бор, и в этой тишине загнанно колотилось сердце, а кровь шумела в висках, стучала надрывной болью. Она знала, чувствовала, что не следовало Славе ездить в эту проклятую командировку. Ртутно-тяжёлое чувство беды наполнило тогда Карину сразу, неотвратимо и пророчески. Сбылось...

Сколько они прятались? Чувство времени отнялось, полупарализованное, и тянулось резиновым жгутом-удавкой, а сердце тонуло в тоскливой пустоте. Тишина и голоса птиц, солнечные зайчики и прохладная земля под кустами.

– Я схожу на разведку, – прошептала Наташа. – А то задница уже затекла. Не торчать же нам тут до ночи...

Сердце Карины суматошно подскочило в горло, она вцепилась в руку подруги.

– Наташ, не надо...

– Не дрейфь, – шикнула та. – Жди тут, я быстро.

Карина осталась в малиннике одна, кусая ногти и мучительно вслушиваясь. Спина окаменела от напряжения, а ещё у неё, похоже, начинались месячные. Очень «кстати». Вот прямо самое время!.. Низ живота тягуче ныл, по шее щекотно ползли капельки пота.

Шелестящие шаги. От сердца отлегло: похоже, Наташа благополучно возвращалась. Но когда ветки малины раздвинулись, Карина увидела над собой Славу и застыла в ледяном оцепенении. Сердце замерло в зимней бездне, а губы тряслись в немом, беззвучном «не надо, пожалуйста».

Взгляд Славы неуловимо изменился. Он был тяжёлым, мутным, но то страшное, одержимое остекленение, кажется, ушло.

– Принцесса... Ты заколку потеряла.

На её ладони лежал зажим, Бог весть как и когда расстегнувшийся. Карина даже не почувствовала, как он соскочил, и только сейчас заметила, что сидит с распущенными волосами. Клещи каменного оцепенения разжались, и помертвевшее сердце снова наполнилось тёплой кровью. А Слава опустилась на колени рядом с Кариной, и её ладони легли на щёки девушки, от которых медленно отхлынула зябкая анестезия страха.

– Родная моя... Только ради тебя... выжить. Вернуться к тебе. Жить для тебя одной. Ты – всё, что есть у меня.

Веки Славы осоловело дрожали и опускались, а губы тепло и влажно прильнули к губам Карины. Это было глотком жизни. Прежняя Слава вернулась – да, насквозь пропитанная тяжёлым хмелем, но самая родная на свете и бесконечно любящая.

– Ангел ты мой... Спаситель, – бормотала Слава между поцелуями. – Светлый мой... Чудо моё...

С катящимися по щекам слезами Карина отвечала на поцелуи, приминая ладонью пружинистый ёжик на затылке Славы. Она не смогла оторвать губы даже тогда, когда увидела Наташу, молча стоявшую над ними – боялась спугнуть этот поток нежности, страшилась, чтоб он не переродился снова в жуткий приступ.

– Сладкая моя, – шептала Слава. – Люблю тебя...

Последний крепкий поцелуй – и Карина скользнула по лицу Славы лаской дрожащих ладоней.

– Ты устала, Слав... Отдохни.

– Устала, – пробормотала та. – Очень... сильно устала.

Она улеглась, устроив голову на коленях у Карины и в полузабытье шепча «люблю». Уже не было смысла что-либо скрывать, Наташа видела всё, и Карина просто гладила голову Славы, роняя с ресниц тёплые слезинки.

А потом ладонь Наташи мягко легла ей на плечо – понимающе, без слов, без осуждения. Боясь разбудить Славу, они молчали, но за них говорили сосны и солнечные зайчики, а малина нависала прохладным шатром. Наташа села рядом, привалившись к Карине спиной, и испустила длинный, облегчённый выдох.

Карина боялась шелохнуться, боялась кашлянуть. Сердце отсчитывало секунды в малиновой прохладе, а на коленях у неё спала не старшая сестра – любимая. Перед тысячами зевак на площади Карина не дрогнула бы, чтоб не потревожить сон Славы, но Наташа не была вместе с презирающей толпой. Успокоением для Карины стала её улыбка – грустноватая, матерински-ласковая. Она всё понимала и принимала. Наверно, Наташа давно догадывалась.

Час прошёл или вечность? Время не имело значения в лесном покое этого соснового царства. Забыв о себе, отключив все свои нужды и застыв мраморным изваянием, Карина хранила сон Славы, но Наташа решила, что пора потихоньку перебираться домой.

– Пойду, Виталика растолкаю, что ли, – шепнула она. – Нам с тобой её до машины не дотащить. Пусть хоть поможет...

Прошло ещё немало времени, прежде чем сквозь малинник продрался, невнятно бормоча себе под нос, заросший недельной щетиной дядя Виталик. При взгляде в его глаза возникала мысль о зомби-апокалипсисе, а главным некромантом, магической силой поднявшим это тело из мёртвых, выступала, конечно же, Наташа. Она до сих пор изрыгала заклинания, подгоняя мужа пучком крапивы:

– Шагай, шагай давай... Рыбак без улова.

Крапивной магии хватило и на то, чтобы кое-как приподнять и коматозное тело Славы, оттранспортировать его в машину и устроить на заднем сиденье. Хозяйственная Наташа ничего не забыла: ни ведёрка с земляникой, ни пакета с пивом и минералкой из речного «холодильника», ни удочек, ни палатки. Два мертвецки упившихся товарища, привалившись друг к другу на плечо, опять богатырски уснули, а Карине предстояло исполнить роль шофёра для этой парочки. Ну, или сказочного кучера тыквенной кареты.

Когда «карета» подкатила к подъезду, седоки не пожелали отцепляться друг от друга – сплелись, будто сардельки в связке. Некромант с кучером вздохнули и погнали эти мясные изделия по лестнице наверх. Не открывая глаз, исключительно силой движущей ими магии, «двое из ларца» переставляли ноги по ступенькам. Когда они зацепились за перила и забуксовали, готовые захрапеть не доходя до квартиры, некромант изрёк матерное заклинание. Чудо: два овоща, будто шилом поднятые, снова затопали сапогами по лестнице, отклоняясь от прямого курса по синусоиде – от перил к стенке и обратно. Для попадания двумя рыбацкими тушками в дверной проём некроманту с кучером пришлось произвести сложные расчёты в виде целой системы алгебраических уравнений. Икс с игреком (и по хромосомному признаку в том числе) устремились было в бесконечность, однако обувь с них пришлось снимать уже в состоянии полного равенства нулю.

Пока две функции сопели на раздвинутом диване, время от времени пихая друг друга своими экстремумами, на кухне состоялось задумчивое и усталое чаепитие. Наташа, превратившись из некроманта в чайную фею, заварила душистый, янтарный напиток с липовым отваром и мелиссой.

– Попей, тебе надо успокоиться, – сказала она Карине.

Та сделала глоток. Острый звон нервов постепенно сменялся измотанной горечью.

– То, что ты видела там, в малине... – начала она.

– Это я уже давно видела в ваших с ней глазах, – договорила Наташа с мудрой улыбкой. – Свет любви нельзя спутать ни с чем.

Карина не знала, чего ей сейчас хотелось больше – улыбаться или плакать. Как хорошо, когда не нужно ничего объяснять, оправдываться, защищаться... Можно просто пить чай, слушать тиканье часов и звонкие голоса на детской площадке.

Но реальность буксовала, перед глазами Карины мельтешили битые пиксели, ветки деревьев лезли в окно и щекотали лицо, а стрелки на циферблате шевелились чёрными тараканьими усами. Усталость и потрясение накачали её тягостным дурманом, но прилечь было особо негде.

– Езжай домой, вот что, – сказала Наташа. – Давай-ка я тебе такси вызову, потому что за руль в таком состоянии просто нельзя, а в общественном транспорте ты вырубишься и проедешь свою остановку. Приедешь – сразу ложись отдыхать.

Карина слишком увязла в сюрреалистических чудесах вокруг себя, чтобы спорить с этим. В прихожей она остановилась на мгновение, озарённая мыслью.

– Наташ... Если Слава проснётся и опять начнёт... ну, буянить, просто дай ей вот эту мою заколку. Мне кажется, она может успокоить её.

И она вложила заколку в руку подруги.

Дома она залезла под прохладный душ, заменила тампон, которым её выручила Наташа, и упала на кровать. Живот мучительно ныл, но встать и принять обезболивающее не было сил. Реальность плавилась, как сыр, и Карина утонула в этом фондю, будто маленький кусочек поджаренного хлеба.

Она потерялась в лабиринте тоскливых снов. Они со Славой искали друг друга в каком-то полуразрушенном, разбомбленном, охваченном войной городе; Карина бегала, звала, а кругом грохотали взрывы. Попутно она вела группу женщин и детей в убежище, а Слава где-то сражалась. Потом она наткнулась на раненого, истекающего кровью дядю Виталика. Карина хотела сделать ему перевязку, но он устало, безнадёжно отмахнулся пальцами. «Всё уж, скоро мне предстоит удить рыбу в небесных заводях, – сказал он. – Славка уже там меня ждёт. Тебе от неё привет». На чёрных крыльях горя Карина понеслась над руинами, чтобы найти хотя бы тело, но перед ней разверзлись огненные врата взрыва, и пламя проглотило её.

Явь встретила её простудной хмарью в голове и адской мукой в животе. Состояние – ложись и помирай, и был очень большой соблазн так и поступить, тем более что первый пункт Карина уже выполнила – она лежала. Второй при таком самочувствии казался весьма реальным и близким.

Она всё-таки проглотила обезболивающее и вздрогнула от телефонного звонка. На экране высвечивалось: «Слава». Палец сам дёрнулся к зелёной кнопочке принятия вызова, но память с остекленелым взглядом вдавила её в береговой песок и выкрутила руку. До сих пор Карина видела от Славы только ласку и нежность, а сегодня узнала её другой – такой, какой не хотела бы видеть никогда. Хотя, впрочем, был случай: Слава отхлестала её ремнём по заднице. Но тогда Карина заслужила эту порку, едва не сведя на нет жертву мамы, заслонившей её в тот роковой день от пуль. А сегодня... Это был леденящий кровь кошмар.

Карина сбросила звонок и сжалась на кровати комочком.

Она долго вслушивалась в зябкие отголоски этого кошмара, погружаясь в морозный мрак тоски. Что-то сломалось в ней... Впрочем, она вся была сломана и раздавлена, и чем склеить обломки – непонятно. Получится ли когда-нибудь восстановиться? Сможет ли она по-прежнему принимать ласку Славы, выбросив из памяти этот жуткий взгляд и боль в вывернутой руке? Карина даже не представляла себе, насколько Слава сильная. Пожалуй, она была способна убить голыми руками. Понятно, конечно, что на такую службу хилых и не берут, но сегодня отвлечённые представления обрели плоть и кровь.

Она не ответила и на следующие три звонка. А потом поступил вызов от Наташи, и комок тревоги ежовыми иглами впился в сердце. Карина сразу нажала зелёную кнопочку, и её обеспокоенное «да?» прозвенело тихо и грустно.

– Кариночка... Это я.

Душа упала в объятия родного голоса – глухого и усталого, почти как в тот раз, когда Слава разговаривала с Кариной с больничной койки, раненая. Боль, но сладкая. Радость, но с перебитым крылом.

– Почему ты с Наташиного телефона? – только и смогла Карина пролепетать.

– Потому что мне ты не отвечаешь. Не хочешь со мной разговаривать?.. И не надо. Просто скажи, как ты там. Я беспокоюсь.

Полететь туда на крыльях, обнять её, успокоить и больше не отпускать – так требовало сердце. Но память со стеклянными глазами выкручивала руку.

– Я не знаю, Слав... Не знаю, как я. Ты... напугала меня. И сделала очень больно.

«Не добивай её этими словами, не упрекай, ей и так плохо сейчас! – кричало сердце. – И неизвестно, что с ней случилось там, в командировке. Может быть, что-нибудь ещё похуже, чем с тобой в ту новогоднюю ночь...» Поздно: слова сорвались с языка. А голос Славы прозвучал в ответ всё так же глухо и виновато:

– Мне Наташа рассказала, что я... натворила. Малыш, я не помню ни хрена... Помню только, как под руку попалась твоя заколочка. А потом – ты в кустах. И глазёнки твои испуганные. Прости меня, принцесса. Прости, если можешь.