Мэри Спенсер - Поверь в любовь

– В следующем месяце будет два года.

И снова наступила тишина, которую никто не осмеливался нарушить.

– Ублюдок, – прошипела она. – Проклятый ублюдок!

– Мэгги, клянусь, это не то, что ты... Пощечина обожгла его, как удар кнута.

– Лжец! – взвизгнула она. Удары сыпались один за другим. – Говорил, что любишь меня! Клялся, что будешь любить меня вечно!

– Будь я проклят, если лгал тебе! – Он схватил ее за руки.

– Два месяца, – зарыдала она. – Ты выждал ровно два месяца, а потом женился на другой! Господи, потерпел бы уж, пока моя могила порастет травой!

– Да я чуть не умер от горя! – прогремел он.

– Вот и отлично! Лучше бы ты умер, чем женился на другой!

Она снова ударила его и зарыдала в голос. Да, для недавней больной она в чертовски хорошей форме, подумал Джеймс.

– Я два года думала только о тебе! А ты, ты все это время сидел у камелька и миловался со своей проклятой женушкой! Убить бы тебя! Дьявол, хитрый дьявол! Задушила бы тебя собственными руками!

Она напоминала разъяренную тигрицу. Снова пытаясь удержать ее, Джеймс невольно вспомнил, что ему и раньше доставалось от нее. Все это было так странно после двух лет покоя и тишины. Ему бы и в голову не пришло поднять руку на Элизабет. Но Мэгги не Элизабет. И когда она снова замахнулась, он ответил ей полновесной пощечиной.

– Ну что, довольна? – грубо спросил он. – Или хочешь еще?

Она ошеломленно замотала головой.

– Ну а теперь послушай меня, Маргарет Вудсен! Можешь кричать, можешь плакать сколько душе угодно, но между нами все кончено!

– О, Джим, – простонала она, – такого, как ты, нет в целом свете!

– Хочешь сказать, такого, кто бы справился с тобой? – усмехнулся он. – Ну что ж, говори, я слушаю.

Он подтолкнул ее к стулу, но Мэгги гневно выпрямилась.

– Говорить?! – взвизгнула она, глядя на него. – Когда ты рвешься домой, к своей женушке?!

Глаза Джеймса сузились. Он уже успел позабыть ее дьявольский темперамент.

– А ну-ка сбавь тон, не то горько пожалеешь! Сядь, Мэгги, я расскажу тебе о своей жене.

Удивительно, но Мэгги послушалась. Она села и покорно уставилась на него. Вскоре Джеймс с немалым облегчением заметил, что она немного смягчилась. Когда он сухо рассказал ей о рождении сына и его внезапной смерти, глаза Мэгги заволокло слезами, что до глубины души тронуло Джеймса. Да, они с Мэгги всегда были добрыми друзьями, не только любовниками, и он всегда знал, что может положиться на нее, так же как на Ната.

– Но при чем же тут мы? – спросила Мэгги, как только он замолчал. – Я ведь люблю тебя!

– Я тоже. – Джеймс рассеянно провел рукой по волосам. – Если бы ты знала, как я тосковал по тебе все эти годы! А вот теперь не знаю, что и делать. Бет была мне хорошей женой, и я не имею права так оскорбить ее. О Господи, я и так осрамил ее перед всем городом!

– Но если она всегда знала, что ты любишь меня, если всегда мирилась с этим...

Джеймс покачал головой.

– Она моя жена, Мэгги, я дал ей клятву верности. И нарушил ее в этой самой комнате, да простит меня Господь! Но больше этого не повторится. Видит Бог, Бет этого не заслужила.

– А я?! – воскликнула Мэгги. – Почему должна страдать я?! Или прикажешь держаться в стороне и наблюдать, как ты милуешься с этой девчонкой?!

– Я что-нибудь придумаю, обещаю тебе, – вздохнул Джеймс.

– Ты разведешься? – с надеждой спросила Мэгги.

– Нет! – рявкнул он, не раздумывая ни секунды. – Нет, никогда! Она моя жена!

– Только потому, что ты считал меня мертвой! Я, я должна была стать твоей женой!

– Да, – согласился он, – но на развод я не пойду. – При одной мысли об этом ему стало тошно. – Она моя жена, – снова повторил он, – и останется ею.

Мэгги резко отшатнулась.

– Понимаю, – сухо сказала она, – тогда нечего и обсуждать. Я люблю тебя, Джим, и мне очень жаль, но для нас обоих будет лучше, если я уеду из города.

– Нет.

– Каждый из нас станет жить собственной жизнью, – словно не слыша, продолжала Мэгги. – Я давно уже умерла для тебя, ведь так? А теперь и я стану считать, что ты умер. И все останется как было.

– Нет! – В два прыжка Джеймс пересек комнату и обнял ее прежде, чем она успела договорить. – Не покидай меня, Мэгги!

Ее руки страстно обвились вокруг его шеи.

– Я буду твоей возлюбленной, – прошептала она, – твоей шлюхой! Кем угодно, только бы быть с тобой!

– Так всегда и было! – пылко прошептал он. – Не уезжай, давай останемся друзьями. Ведь это тоже кое-что да значит, правда?

– Конечно, – кивнула она, – но не слишком много, Джим. Я дам тебе время, подумай и реши, что же ты сам хочешь. И если ничего не изменится, я уеду из Санта-Инес и никто не сможет меня остановить!

Элизабет спала – это было первое, что заметил Джеймс, когда вошел в дом через черный ход. Голова ее покоилась на кухонном столе, и на ней было все то же платье, в котором он возил ее в город. Стало быть, она ждала его, а потом незаметно уснула.

Он ласково коснулся ее волос.

– Бет...

Элизабет вздрогнула. Широко распахнув сонные еще глаза, она растерянно заморгала. Из окна пробивался серый утренний свет.

– Джеймс! Ты дома!

Он кивнул и устало опустился в кресло напротив.

Взгляды их встретились. Джеймс почему-то вдруг вспомнил, как впервые увидел ее: Элизабет тогда сидела так же, как сейчас, – неподвижно, безжизненно. Она мало изменилась за это время, разве что худенькое личико немного округлилось. И все-таки перед ним была та же самая Элизабет – тихая, серьезная... его Элизабет!

А она, заметив печаль, до краев наполнившую глаза мужа, поняла, что это – начало конца для них обоих. Впрочем, Элизабет уже успела понять, что все в жизни имеет свой конец.

– Как ты добралась домой? – спросил Джеймс.

– Меня привез Вирджил Киркленд, – ответила она, невольно сжавшись от боли, звучавшей в его голосе. Жаль его: она-то все в конце концов переживет, а что будет с ним?

– Вирджил... Ну что ж, ладно. – Я сварю кофе. – Элизабет двинулась к плите.

Джеймс неловко откашлялся.

– Прости, Бет... Прости, что бросил тебя одну. Она поставила кофейник на огонь.

– Ничего страшного, Джеймс.

– Я очень виноват перед тобой... и не только поэтому, – продолжил он. – Я нарушил свою клятву, ту самую, что дал тебе, когда мы венчались. Элизабет... – вдруг с болью выкрикнул он, – я был с другой!

Упав, с грохотом покатилась по полу крышка кофейника, но Джеймс так и не поднял глаз. Он и без того знал, что ранил Элизабет в самое сердце.

– Прости, Бет. Даже если не сможешь простить, знай: я глубоко раскаиваюсь. И клянусь, это никогда не повторится. Мне хотелось бы, чтобы ты поверила – это чистая правда, Бет.

Она долго молчала. Но наконец, прикрыв глаза, Джеймс услышал ее хриплый голос:

– Я готова простить тебя за то, что ты нарушил клятву, данную мне. Та же, что ты принес перед алтарем... это твое и Божье дело. Проси прощения у него.

– Хорошо, – едва слышно пробормотал он. – Спасибо, Элизабет.

Загремел кофейник.

– Эта та самая женщина, что была в дилижансе? – тотчас спросила она.

– Да. Это была Маргарет Вудсен. Элизабет опешила:

– Маргарет Вудсен?! Та самая?.. – Да.

– Она жива! – беззвучно ахнула Элизабет.

– Да. – И пока Элизабет варила кофе, Джеймс в двух словах пересказал ей историю Мэгги. К тому времени как его рассказ подошел к концу, они вновь сидели друг против друга.

Повисло тягостное молчание, и вдруг Элизабет в панике поняла, что Джеймс ждет ответа. Мысли вихрем закружились у нее в голове. Это конец, вяло подумала она. Вскоре Джеймс уйдет из ее жизни и она вновь останется одна. Одна в целом мире.

Но разве одиночество может сравниться с жизнью, в которой никогда не будет Джеймса?! При одной этой мысли ее бросило в дрожь.

Но он ждал, и Элизабет решилась:

– Я очень рада за тебя, Джеймс. Должно быть, ты счастлив, верно?

Он был настолько поражен, что машинально кивнул. Воцарившееся было молчание снова прервала Элизабет:

– И что теперь? Чего ты хочешь?

– Что?.. – поразился Джеймс. – Теперь слово за тобой! Она растерянно заморгала:

– А я-то тут при чем?

– Что ты хочешь этим сказать, ради всего святого?! Ведь ты моя жена!

Элизабет могла только удивляться царившему в ее душе ледяному спокойствию.

– Только пока не было мисс Вудсен, – заметила она. – Будь она жива, ты никогда бы не женился на мне.

– Но я ведь не знал этого, правда?

– Да. – Она встала. – Ты проголодался?

– Не надо, – сердито буркнул он. – Перестань, Бет. Потом можешь делать все, что хочешь, а сейчас нам нужно поговорить. Мне нужно, понимаешь?

Она не колеблясь встретила его взгляд.

– Нет. По-моему, тебе нужно принять решение, Джеймс.

– Мне нужно, чтобы ты хоть что-то чувствовала, черт возьми! – взорвался он, преградив ей дорогу, когда она двинулась к двери. – После всех этих лет, после смерти Джонни... Неужели все это для тебя ничего не значит?! Неужто и я для тебя ничто, пустое место?! Ну, пусть ты не любишь меня, но хоть что-то ты должна чувствовать!

– А какое это имеет значение? – печально спросила она.

– Ты – моя! – яростно взревел он. – Моя жена! Если бы другой мужчина попробовал отобрать тебя у меня, я бы убил его собственными руками! Будь ты сейчас на моем месте, я бы знал, что делать!

– Но почему, Джеймс? – Потому что ты моя! – закричал он.

– А этот стол, – она указала на него, – он ведь тоже твой! И стул. И чашки. Из-за них ты бы тоже убил?

– Чушь! Конечно же, нет!

– А почему? – равнодушно поинтересовалась она. – Какая разница? Чем я отличаюсь от них? Ты ведь не любишь меня, верно? Так, как твой отец любил твою мать. Так что я здесь тоже вроде мебели... как стул, как стол. Вот и все, никакой разницы!

Джеймс уже открыл было рот, чтобы возразить, но вдруг почему-то смешался и опустил глаза.

Взглянув на него, Элизабет вздохнула.

– Я приготовлю завтрак.

Вскоре они пришли к молчаливому соглашению. Каждый вечер, приняв ванну и переодевшись, Джеймс брал шляпу и уезжал из Лос-Роблес. Порой он возвращался домой в темноте, но иногда – уже под утро, как раз к завтраку, который Элизабет по привычке готовила для него. Побрившись и переодевшись, он уезжал на работу, а вечером все повторялось снова.

Все ночи он проводил с Мэгги в ее доме на Вудсен-Хиллз. Они не занимались любовью – просто шутили, смеялись, вспоминали прошлое, а порой опять, как в юности, сломя голову носились верхом. Каждый вечер в элегантной, обставленной еще ее отцом столовой их ждал изысканный ужин. Молчаливые слуги, казалось, с радостью встретили свою молодую хозяйку.

Сидя рядышком, Мэгги с Джеймсом неторопливо ели, наслаждаясь разговором, а свет свечей, которые хозяйка всегда предпочитала лампам, мягко падал на их лица. И много пили – перед обедом шерри, за обедом вино, а потом бренди. За годы жизни с Элизабет Джеймс почти отвык пить, и теперь большей частью вечер заканчивался тем, что, опьянев, он засыпал на диване в гостиной Мэгги.

Что об этом думала сама Мэгги, Джеймс не знал, хотя и подозревал, что она изрядно удивлена, ведь раньше он пил куда больше и никогда не терял головы. Обычно она укрывала его одеялом и уходила, а утром он ее не видел. Но так даже лучше, с немалым облегчением думал Джеймс.

Он уже потерял счет ее попыткам заманить его в постель. Похоже, его стремление не нарушать супружеской верности только подстегивало Мэгги. Но даже тогда Джеймс не мог не заметить во всех ее атаках дешевой патетики. Да, она была по-прежнему прекрасна и соблазнительна, но он больше не хотел ее. И дело даже не в рубцах, обезобразивших ее тело. Просто по сравнению с восхитительно округлым телом Элизабет красота Мэгги тускнела и она становилась похожей на чересчур вытянувшуюся девочку-подростка.

И все же, все же... Джеймс безумно изголодался по женской руке, которая трепетала бы в его ладони, по воркующему женскому смеху, переливчатому и нежному, как пение горлинки по весне, по возможности поделиться самым сокровенным – и все это Мэгги щедро дарила ему.

И это, пожалуй, было самым главным. Только потеряв Мэгги, Джеймс понял, как много значили для него их бесконечные разговоры.

Он старался не думать об Элизабет, слишком это было тяжело. Джеймс любил Мэгги, нуждался в ней... и при этом отчаянно желал Элизабет, желал, как никогда прежде. Он мечтал, что подхватит ее на руки и отнесет в постель, чтобы любить там много ночей, пока не утолит свой лютый голод. Но даже когда он возвращался домой засветло, а потом долгие часы лежал рядом с ней, даже тогда он не осмеливался коснуться ее, изнемогая под гнетом непонятного ему чувства – то ли гнева, то ли вины.

А Элизабет не жаловалась. Спокойно занималась своими делами, будто это не ее муж проводил все ночи вне дома, с другой женщиной. Будто она заранее смирилась и чуть ли не ждала того, что неизбежно должно было произойти.