Кэрол Мэттьюс - Повернута на тебе

Что бы подумали мои подруги, если бы увидели меня сейчас? Поняли бы они, что Доминик по-настоящему искренен? Что он вовсе не хочет обчистить какую-то легковерную туристку? Или испытали бы ревность, потому что мужчины, вошедшие в их жизнь, отнюдь не такие заботливые?

– Спасибо тебе, что ты все так хорошо устроил, – говорю я. – Это самое прекрасное Рождество, какое у меня когда-либо было. Огромное тебе спасибо.

– Для моей Дженни я готов на все.

– Доминик, – у меня во рту пересохло, несмотря на коктейль, – я должна тебе что-то сказать.

Он терпеливо ждет, пока я подбираю непривычные слова.

– Я люблю тебя.

– Это хорошо, – отвечает Доминик, – потому что, Просто Дженни, я тоже тебя люблю.

На второй день Рождества, в День подарков, мы с Домиником отправляемся в долгую поездку – смотреть животных. В обед устраиваем пикник на равнинах, а ужинаем уже в кемпинге под звездами. Мой мир постепенно становится миром Доминика, а его мир – моим. Он повествует мне о своей жизни воина масаи, а я ему – о том, каково быть парикмахером в Бакингемшире. Я рассказываю ему о деревне Нэшли, о «Маленьком Коттедже» и об Арчибальде Агрессивном. Рассказываю о Майке, а потом звоню ему, чтобы узнать, как у них с Арчи дела. Наш разговор краток, поскольку связь плохая и все время прерывается, но думаю, что оба мои мужчины хорошо держатся без меня. Когда я отключаю телефон, Доминик говорит:

– Мы должны завтра же отправиться в мою деревню. Папа и мама хотят познакомиться с тобой.

Ух ты! Встреча с родителями. Это очень важно.

– Ты уверен? – спрашиваю я, но имею в виду: «Как, уже?».

– Да. Ты должна увидеть мой дом, мою семью.

И вот на следующий день, мой последний день здесь – как же быстро пролетело время! – мы отправляемся в деревню Доминика. Он уверен, что до его деревни рукой подать – всего-то десять километров, но из уважения к ленивой англичанке мы не отправляемся пешком, а едем в микроавтобусе. Кроме того, так надежнее – ведь если меня съедят, пока мы будем идти по дороге, то я не попаду к родственникам Доминика, а это будет невежливо с моей стороны.

Деревня – manyatta[59] – полностью окружена изгородью из колючих ветвей акации, – чтобы не входили львы, объясняет мне Доминик. Когда мы подъезжаем, ворота распахиваются. Ясно, что нас ждут.

Две цепочки масаев выходят приветствовать нас. В одной – мужчины, в другой – женщины. Одеты они в удивительнейшие цветные наряды. На мужчинах – традиционные красные shuka, а в руках – палки. На женщинах – розовые, голубые и оранжевые туники, яркие хлопковые одеяла и ожерелья из бус. Некоторые нити ниспадают до самой земли. Женщины радостно поют и, танцуя, приближаются к нам, качая бедрами.

– Это приветственная песня, – объясняет Доминик.

Мы стоим и ждем, пока они приблизятся к нам.

– Что мне делать? – с тревогой спрашиваю я. – Что говорить?

– Будь сама собой, Просто Дженни.

Я столь же взволнована, сколь и охвачена ужасом. Я так далеко от Нэшли! Масаи подходят, дотрагиваются до меня, почти толкая, и начинают петь громче. Все они очень высокие, с поразительными чертами лица, изящной осанкой. Мне застенчиво улыбается девочка, берет за руку и тянет танцевать с ними.

– Моя сестра, – говорит Доминик и становится в цепочку мужчин рядом со мной.

Продолжая петь, все направляются в деревню.

Спотыкаясь, иду и я, не зная, что делать дальше. Сестра Доминика отчетливо произносит для меня слова песни, и я пытаюсь повторять за ней. Однако по ее хихиканью понимаю, что воспроизвожу их не лучшим образом.

Вид этих людей, пришедших встретить меня, оставляет неизгладимое впечатление. Но, честно говоря, я ошеломлена тем, насколько примитивна деревня. Штук шесть обмазанных землей хижин стоят внутри ограды примерно по кругу, и это все. Больше ничего нет! Здесь-то и живет Доминик, и здесь, в егох владениях, испытав шок от контраста, я внезапно вижу, насколько различны наши жизни. Танцоры окружают нас, и я в середине круга цепляюсь за Доминика.

– В этих песнях рассказывается о нашей жизни, – объясняет он, пока все остальные идут вокруг нас и поют. – Они очень важны для нас. В них говорится о природе, любви, борьбе добра со злом. Вот эта о том, как женщины строят дома, доят коров и заботятся о детях.

– А что же делают мужчины?

– Юноши смотрят за скотом, пока не станут воинами, – говорит он. – А мы, остальные мужчины, прыгаем.

– Прыгаете?

– Это очень важно – уметь прыгать. – Его лицо остается серьезным. – Именно так мы показываем, что мы хорошие мужчины и прекрасные мужья. Если ты можешь отлично прыгать, то не платишь за жену.

– Ты шутишь?

– Нет, – отвечает он, – не шучу.

Женщины продолжают танцевать, но звучит уже другая песня. Меня побуждают присоединиться к ним, что я и делаю, стараясь изо всех сил, но это опять вызывает веселье. Их ритм так чужд мне, человеку, который привык танцевать только вокруг своей сумочки на свадьбах и в клубах. Масаи двигаются так, что их тело слегка колеблется с головы до пят. А потом женщины перестают танцевать, но продолжают петь. Теперь мы стоим и смотрим, как мужчины хвастаются своим умением прыгать. Каждый выходит вперед и показывает свое мастерство.

– Я – лучший прыгун, – гордо говорит мне Доминик и выходит вперед.

Прыгая, он выглядит очень уверенно. Раз за разом он ритмично и изящно взлетает в воздух, все выше и выше с каждым прыжком. Намного выше, чем остальные.

Честно сказать, я напугана. Я впервые вижу Доминика вне кемпинга Kiihu, вдали от туристов и всех знакомых мне вещей. Сейчас в этом грубом первобытном окружении я вижу, кто он на самом деле и откуда он произошел. Я восхищена этими людьми, которые цепляются за традиции, не изменившиеся, по-видимому, за сотни и сотни лет. Но я осознаю, насколько я другая, и не знаю, как мне научиться понимать их. Мне очень не хочется признаваться себе, что у меня возникает сомнение – а вдруг мои друзья были правы, когда беспокоились обо мне? Неужели наши культуры так далеки друг от друга, что мы не сможем найти золотую середину и построить отношения, основанные на компромиссе? Он – мужчина и воин, питается только молоком и кровью, не спит по ночам и уверен, что в борьбе со львом нет ничего особенного. Что же может быть посередине между моей элегантной деревней Нэшли и простым, спартанским хозяйством Доминика? Или между моей комфортабельной современной жизнью и его древними племенными традициями? Песня достигает крещендо, и все мы аплодируем умению Доминика. Он подходит ко мне, и я с удивлением замечаю, что дышит он так же ровно и спокойно, как и до прыжков.

– Потанцуй, Просто Дженни. Мои родственники сочтут за честь увидеть это.

– Мой танец?

– Да.

– Э… э… нет. – Я ломаю голову. А есть ли вообще у нас, в Англии, традиционные танцы? Кроме морриса[60], конечно.

– Это важно, – шепчет Доминик.

– Ну, ладно. – Жаль, что он не предупредил меня об этом заранее. И вдруг меня осеняет: – О, да, – говорю я. – Один я знаю.

– Если ты начнешь, женщины последуют за тобой.

– Хорошо.

Сделав глубокий, но прерывающийся от волнения вдох, я выхожу вперед. Поскольку это лучшее, что я могу придумать, то я должна отдать танцу всю себя.

– О. О. О, – начинаю я нервно.

Но какого черта я стесняюсь? И я начинаю петь мелодию замечательного хита Бейонсе «Одинокие женщины», сопровождая ее танцем. Мы часто пели эту песню с парнями из салона. Так что сейчас будет нечто.

– Все одинокие женщины, – говорю я нараспев. – Все одинокие женщины!

Женщины масаи, кажется, немного растерялись, глядя на меня. Но после нескольких строчек я вхожу в ритм, и они храбро присоединяются ко мне. Все мы движемся в унисон и покачиваемся, образовав круг.

Доминик от всего сердца смеется при виде моих усилий – ну и пусть! Его особенно смешит, когда я говорю ему, что, если ему нравится, он может встать в наш круг.

– О. О. О, – поют женщины Масаи, копируя меня.

А я думаю: «О. О. О. Во что ты ввязалась, Дженни Джонсон? Во что ты ввязалась с этими отношениями? И как собираешься закончить их?»

Я знакомлюсь с отцом и матерью Доминика, а также с тремя другими женами отца. Мне кажется, что у них в семье несколько дюжин детей разного возраста. Все они – отпрыски рода Оле Нангон. Некоторые из них по виду старше Доминика, но есть и младенцы, которых держат на руках.

Я тепло и восторженно приветствую их, но смущаюсь из-за того, что меня принимают так радушно. Их дружелюбие и гостеприимство сразу пленяют мое сердце.

Хижина кажется совсем первобытной. Даже я не могу здесь выпрямиться в полный рост, хотя я не очень-то высокая. Обстановка весьма скудная. Внутреннее пространство разделено на две части. Одна служит чем-то вроде нашей, английской, гостиной, в другой – общая спальня. Вместо кроватей – деревянные поддоны на полу, покрытые традиционными шерстяными kanga. Пищу здесь готовят на открытом огне, который тлеет посреди комнаты. Нет ни окон, ни трубы, и воздух удушливый, горячий, тяжелый от дыма. Несколько гончарных мисок украшают собой единственную полку, вылепленную из глины. Еще есть длинный изогнутый сосуд, калабаш[61], в котором, как объясняет мне Доминик, скисает молоко перед тем, как его будут пить. И, в общем-то, все. Ни микроволновки, ни холодильника, ни современной плиты. Только несколько горшков и немного дров.

И где-то в глубине души у меня появляется осознание того, что, как бы ни была сильна моя любовь к Доминику, я никогда не смогу даже подумать о том, чтобы жить здесь.

– Они считают тебя странной, – с улыбкой говорит Доминик, – потому что я сказал им, что у твоей семьи нет скота.

– Они очень любезны, что принимают меня здесь, – говорю я. – На самом деле, очень любезны. Asante. Asante.

Все многочисленные члены его семьи широко улыбаются мне.

– Пойдем, – приглашает Доминик. – Я покажу тебе нашу школу. – Он выводит меня из хижины и направляется к противоположной стороне manyatta.

Там, под акацией, я вижу несколько деревянных скамеек. На них сидят дети – и совсем маленькие, лет двух, и стесняющиеся подростки. Их внимание обращено на пожилого джентльмена в оранжевом kanga, который тяжело опирается на палку. К дереву прикреплен листок бумаги. На нем на двух языках – суахили и английском – написаны названия дней недели и месяцев. Маленькая девочка лет восьми показывает по очереди на слова, а остальные ученики нараспев произносят их.

– У вас нет классной комнаты?

– Надеемся, что когда-нибудь у деревни хватит на это денег, – говорит Доминик. – Детям трудно неподвижно сидеть на жаре, но еще труднее, когда идет дождь. Если идет дождь.

Он машет учителю и жестом дает ему понять, что мы хотим остаться. С его разрешения мы садимся сзади на свободную скамью и слушаем урок. Дети елозят и, не вставая, поворачиваются на скамьях, чтобы украдкой взглянуть на меня, а потом хихикают в ладошки.

– Ты тоже так начинал учиться? – тихо спрашиваю я.

– Да, – отвечает Доминик. – Но мне очень повезло, и я пошел в миссионерскую школу. Мы хотим сохранить наши обычаи, Просто Дженни, но понимаем, что нам надо стать образованными людьми. Масаи уже не могут жить только рогатым скотом. Времена меняются, и мы тоже должны меняться. Я уговорил мой народ приглашать туристов в гости к нам в manyatta. Мы не можем справляться без них.

Так вот кем они считают меня! Для них я просто еще одна туристка с вытаращенными от любопытства глазами. Знают ли они, что мы Домиником встречаемся? И что я хочу провести с ним всю свою жизнь?

Я смотрю на детей, стремящихся к знаниям, выкрикивающих новые слова на уроке английского и суахили. Как им удается удерживать внимание под палящим солнцем – загадка, недоступная моему разуму. А еще я поражена тем, что у этих детей нет двухнедельных рождественских каникул.

– Проблема в том, что когда наша молодежь идет в школу и в университет, то больше не хочет возвращаться домой, в деревню, – говорит Доминик.

– А как же ты? В кемпинге ты видишь такой комфорт, легкую жизнь. Как же ты возвращаешься в свою деревню и справляешься с таким трудным существованием?

– Не буду тебе врать, Дженни. Это трудно. – Он печально качает головой. – Даже не знаю, по-прежнему ли я воин масаи или уже стал человеком европейской культуры.

– Как ты думаешь, мог бы ты жить где-нибудь еще?

Доминик пожимает плечами.

– Я разговариваю с людьми, которые приезжают в кемпинг Kiihu, и они рассказывают мне, как красивы их страны. Англия, Америка, Франция, другие места. Думаю, когда-нибудь мне захочется повидать их. Но я никогда не летал на самолете. Единственный раз в жизни я поднялся в небо вчера, на воздушном шаре.

– Правда?

– О, да, – вздыхает Доминик. – Мой мир здесь, и здесь же мой дом, и я все это очень люблю. Как я могу уехать из Кении?