Кэрол Мэттьюс - Повернута на тебе

– Я в игре. – Майк ободряюще смотрит на Доминика.

Мой воин масаи в знак согласия пожимает плечами, но я ощущаю его нежелание. Однако я уверена, что Майк все уладит.

– Пойду, наброшу на себя что-нибудь, – говорю я так радостно, как только могу, и оставляю этих двух заниматься делом.

– Когда-нибудь ел спагетти по-болонски, дружище?

Доминик отрицательно качает головой.

– Нет. Я видел, как повар готовит их в кемпинге Kiihu. Но сам никогда не пробовал.

Кажется, мы с Домиником были там так давно, что я невольно вздыхаю. Оба поворачиваются ко мне.

– Простите, – говорю я. – Просто задумалась. – И опять принимаюсь за газету, возвращаясь к печальным и мрачным событиям, описанным на ее страницах.

– Будем придерживаться классического рецепта Майка Пэрри, если ты не против.

Пока я одеваюсь наверху, Майк опустошает холодильник и ставит его содержимое на стол. Пакет фарша, упаковка бекона, немного грибов, лука и красного перца.

Доминик улыбается в знак согласия.

– А зелень растет в саду, – говорит Майк, взяв ножницы. Он ведет Доминика к двери, потом в сад. – Выбор в это время года небогатый, но нет ничего лучше свежей зелени. Я и сам немного выращиваю.

У меня зелень растет в старом каменном корыте, которое стоит вдоль задней стены дома, в том месте, где летом больше всего солнца. Мужчины оставили дверь открытой, и мне надо бы встать и закрыть ее, но слишком велико искушение послушать, о чем они говорят. А еще я стараюсь не смотреть в их сторону, но это у меня не получается.

Майк протягивает кухонные ножницы, и Доминик смотрит на них, будто загипнотизированный.

– Это тимьян. Может быть, ты знаешь некоторые из них. Это розмарин.

Я вижу, что Доминик сильно наклоняется к Майку, и поэтому должна напрягаться, чтобы услышать, что он говорит.

– Майк, – шепчет Доминик, – я очень встревожен. – Мой сосед вопросительно поднимает бровь. – Приготовление пищи и сбор трав считаются женской работой, – спокойно продолжает Доминик. – Я не хочу, чтобы Дженни Джонсон подумала, будто я не мужчина.

Майк садится на низкую стенку, отделяющую сад от внутреннего дворика, и манит к себе Доминика. Я прячусь за газетой и напрягаю слух еще больше.

– У нас не так, дружище, – говорит Майк. – Женщины любят мужчин, которые умеют готовить. Даже сходят по ним с ума.

Доминик смеется.

– Тогда почему у тебя нет жены?

– Ну, не каждому везет, – признает Майк. – Но, честно сказать, у нас здесь нет большого различия между тем, что делают мужчины и женщины. Однако мужчины чаще моют автомобили, заливают в них бензин и выносят мусорные баки. Женщины обычно стирают и гладят, но это не всегда так.

– Ты умеешь стирать и гладить?

– Да. При этом, заметь, страшно не люблю гладить. Но я живу один, поэтому гладить мои рубашки некому.

Я вспоминаю, как предложила Майку гладить его рубашки, когда он дал мне в долг на поездку к Доминику. Мое сердце наполняется теплым чувством к этому светлому человеку.

– Вы должны найти свой собственный способ заниматься делами, причем так, чтобы это устраивало вас обоих, – добавляет Майк.

Доминик качает головой.

– У людей масаи все знают, какая у кого роль. А здесь все перепутано.

– Кто знает, лучше это или хуже, – признает Майк. – Просто здесь так принято.

– Дженни уходит утром и работает целый день, а я в это время остаюсь дома.

– Со временем ваша ситуация изменится, – указывает Майк. – Будем надеяться, ты получишь разрешение и сможешь найти работу. Но у нас в Англии нет ничего необычного в том, что женщина кормит семью.

– Кормит семью?

– Зарабатывает деньги, – объясняет Майк. – И в этом случае мужчина берет на себя львиную долю домашних забот. В этом нет ничего страшного.

– Мне надо многому научиться, – говорит Доминик.

– Ты уже делаешь большие успехи, дружище, – уверяет его Майк. – Все будет хорошо. Просто дай себе время.

Доминик кивает, обдумывая сказанное, а потом встает.

– Какие травы мне надо срезать, дружище?

Майк хлопает его по спине.

– Немножко этой. – Он указывает на зелень. – И немного этой.

– Мне нравится использовать травы как лекарства, – говорит Доминик, очень неловко орудуя ножницами в тимьяне.

– Я мало что знаю об этом, – признается Майк. – Клянусь нурофеном и красным вином, я люблю использовать зелень, когда готовлю еду.

Когда мужчины возвращаются, я быстро утыкаюсь в газету – до сих пор я не прочитала ни слова.

– Хорошо, – говорит Майк. – Теперь мы можем приготовить овощи. – Он очищает луковицу, отрезает от нее половину и протягивает ее, нож и разделочную доску своему внимательному ученику. – Вот. Почему бы тебе не порезать лук?

Доминик хмуро смотрит на маленький ножик и половинку луковицы, и в воздухе повисает неловкое молчание. Но через секунду он достает из-за пояса туники свое огромное мачете.

– Вот как делают масаи. – И с огромной энергией, но не очень умело, крошит луковицу на мелкие кусочки. Закончив, отступает на шаг и любуется результатом своего труда.

Майк «дает ему пять», смеется и говорит:

– Неплохо, дружище.

Мы сидим втроем за кухонным столом и едим обед, приготовленный мужчинами. Майк открывает бутылку красного вина, которую мы с ним и опустошаем. Доминик очень мудро придерживается своего молока.

– Что думаешь об экстравагантной пасте, приготовленной в домашних условиях Домиником Оле Нангоном? – спрашиваю я. – Причем приготовленной по особому скрупулезному рецепту Майка Пэрри, конечно?

Доминик крутит на тарелке пряную рубленую говядину.

– Очень вкусно, – говорит он с застенчивой улыбкой.

Втайне я думаю, что он очень горд собой и первой едой, которую приготовил.

После того, как все убрано, мы отправляемся в гостиную и рассаживаемся на диваны. Мы с Майком делим газету на части, и я вонзаю зубы в превосходную сдобу миссис Дастон.

– Вот так и проходит традиционное английское воскресенье, – говорю я Доминику. – Ешь слишком много, пьешь слишком много, а остаток дня проводишь, читая газету. За исключением того, что на обед должно было быть жаркое вместо спагетти.

– Это может стать нашим следующим проектом, Доминик, – предлагает Майк. – Полный обед с жареным мясом. – Он гладит себя по животу. – Хотя мне придется увеличить тренировки, если я буду продолжать есть всю эту прекрасную еду.

– Попрыгай со мной, – предлагает Доминик.

Это явно застает Майка врасплох, а я пытаюсь скрыть улыбку.

– Попрыгать?

– В моей деревне мужчины каждый день прыгают вместе. Это очень хорошее занятие.

Майк кладет газету и храбро говорит:

– Я бы попрыгал.

– А вот это я должна видеть, – говорю я.

– Ну, так пошли, – Майк с трудом поднимается с дивана, – пока не стемнело.

– А может быть, лучше подождать, пока стемнеет?

Но прежде чем у Майка появляется хотя бы шанс обдумать эту прекрасную мысль, Доминик успевает встать и уже находится на полпути к двери.

– Похоже, настало время прыжков, – говорит Майк, как-то кривовато улыбаясь.

– Постарайся не увидеть снова свой обед, – предупреждаю я, кладу газету и выхожу в сад вслед за мужчинами.

Сразу чувствуется сырость зимнего вечера. Водянистое солнце низко висит над горизонтом.

– Тебе нужна палка, – инструктирует Доминик.

Я взбираюсь на холодную стенку и смотрю на них.

Майк берет палку от метлы.

– Теперь прыгай, – говорит Доминик. – Будь легким, как гепард. Будь сильным, как лев.

Мой сосед невысоко подпрыгивает, и мне становится смешно.

– Ты был внушителен, как бегемот.

– Не смотри, Джонсон, – учтиво отвечает Майк и подскакивает еще несколько раз.

Я едва не падаю со стены – смеюсь до колик в животе.

Доминик же изящно взлетает в воздух на полметра от земли и при этом поет и кричит.

Майк добродушно пыхтит, сжимая свою палку, и иногда сдавленно взвизгивает.

– Очень хорошо, – ободряюще говорит Доминик. – Ты очень хорош.

– Да, мне нравится, – признает Майк. – Теперь я жалею, что не был панк-рокером. – Пых, пых.

Честно говоря, и я бы хотела присоединиться к ним, но мне хочется, чтобы Майк с Домиником делали вместе что-то такое, что укрепит их дружбу. Если это приготовление пищи или прыжки, то пусть так и будет.

Я смотрю, как Майк с Домиником прыгают вместе, поднимаясь над травой, поют и кричат. За оградой садится солнце, и на окрестности начинает наползать ночь. В домах зажигаются огни.

Доминик, кажется, может прыгать вечно, но лицо Майка становится все краснее и краснее. Со лба у него уже льется пот.

Прежде чем у моего друга случится сердечный приступ, Доминик очень мудро прекращает прыжки.

– Это было прекрасно, – с энтузиазмом говорит Майк, когда снова может дышать. – Я чувствую себя освобожденным. Совсем беззаботным.

Кажется, ему нужно опять отдохнуть на диване.

– У меня многие годы не было такой тренировки, – пыхтит он, носовым платком вытирая пот со лба.

– Пойду, приготовлю чай.

Я спрыгиваю со стены, чувствуя, что замерзла.

– Надо будет повторить, – все еще тяжело дыша, говорит Майк.

– Я прыгаю каждый день, – сообщает ему Доминик. – Я бы счел за честь, если бы ты присоединился ко мне.

– Если ты подождешь моего возвращения с работы, то да, мне бы этого хотелось.

– Тебе было весело? – спрашиваю я Доминика.

– Очень, спасибо.

– Хорошо, поскольку если ты счастлив, то и я счастлива.

Прекрасная улыбка Доминика сияет в сумерках.

– Я счастлив, Просто Дженни.

И вы не поймете, какое облегчение я чувствую, услышав эти слова.

В понедельник я возвращаюсь к работе. И пока я мечусь по дому, чтобы вовремя выйти, Доминик ест овсянку, смотрит свою любимую передачу Би-би-си «За завтраком» и учится, как смешивать пастельные оттенки, чтобы обновить гостиную. Его глаза широко открыты от изумления.

– Мне надо идти, – говорю я, чмокнув его в щеку, но, когда иду к двери, звонит телефон. По привычке поднимаю трубку.

– Дженни Джонсон.

На другом конце линии мистер Кодлинг-Бентем – человек, чье положение может быть точнее всего описано словами «наш деревенский сквайр».

– Я хотел бы узнать, возможно ли, чтобы Доминик помог нам в садах? – спрашивает он. – Наш садовник заболел, и работа остановилась. Надо убрать листья и немного подрезать ветки. Мы были бы весьма благодарны.

– Я спрошу его, – говорю я и закрываю трубку рукой. – Хочешь поработать в саду?

Он отрывает глаза от заманчивых палитр цвета вереска, норки, фисташки и зеленовато-голубого цвета утиного яйца.

– Да.

– Это для Кодлинг-Бентемов.

– Большой дом?

Я киваю.

– У тебя нет права работать по найму, и они не смогут тебе заплатить, – напоминаю я ему. – Ты должен работать добровольно.

– Мне нравится работать, – отвечает он. – Я пойду туда прямо сейчас.

Я опять говорю в трубку:

– Доминик скоро придет, если вас это устроит.

– Замечательно. – Кажется, мистер Кодлинг-Бентем взволнован.

– Но вы не можете ему платить. Ему не разрешается легально работать, пока он не пробудет здесь шесть месяцев.

– Мы обязательно что-нибудь придумаем, – уверяет меня мистер Кодлинг-Бентем.

Я вешаю трубку.

– Тебя уже ждут. Работа на целый день. А теперь мне пора бежать. – Я опять целую Доминика и вылетаю из двери.

Когда я прихожу в салон, уже нет времени пить кофе в комнате персонала, что, возможно, не так уж и плохо. Я все еще зла на своих коллег – даже видеть их не хочу.

И я принимаюсь за первую клиентку.

– Привет, – говорю я. – Как дела?

– Хорошо, – отвечает миссис Йетс, но вид у нее измученный.

– Близнецы?

– Я пережила ужасное время, – говорит она, вздыхая от забот. – Никто не сказал мне, что тройня в десять раз хуже двойни.

Вайнона Йетс вышла замуж поздно. Она уже была деловой женщиной сорока с чем-то лет, когда встретила мужчину своей мечты. Пару лет они провели в путешествиях и веселье, как и любая другая пара, имеющая большие доходы и никаких обязательств. Когда же, наконец, решили включить в свой список приобретений детей, то, конечно, было уже слишком поздно. У него оказалась негодная сперма – уж поверьте, о составе спермы Яна Йетса я знаю все, до самых мелких деталей! – а у нее почти не осталось яйцеклеток.

Они прошли через два года ада и потратили огромные суммы на миллион разных процедур экстракорпорального оплодотворения, пока, наконец, не произвели на свет трех девочек-близнецов. Счастливая будущая мама даже пригласила меня на Беби шауэр – праздник накануне родов.

А через три месяца после рождения младенцев родители расстались. Ян Йетс обнаружил в себе склонность к клубам, в которых посетителям предлагают танцы на коленях. В одном из них он встретил двадцатидвухлетнюю тайскую девушку, у которой было двое собственных детей, и бросил Вайнону, не оставив ей ничего.