— Да, в данном случае, Генриетта, вы совершенно правы, — сказал он, снова улыбнувшись. Теперь улыбка давалась ему легче. Все дело в практике. Здесь тоже заслуга Генриетты.

Она чувствовала его взгляд, но у нее не хватало духу встретить его, несмотря на удивительное признание. После того как Рейф уснул, она не смыкала глаз до тех пор, пока не услышала грохот посуды на кухне. Она слушала, как он дышит, и с трудом удерживалась, чтобы не прижаться к нему. Она не думала, что Рейф бросит ее, но все же почувствовала огромное облегчение, когда он вернулся.

С того мгновения, когда Генриетта впервые увидела Рейфа — высокого, смуглого, растрепанного и задумчивого, она поняла, что этот мужчина опасен. И дело не столько в его репутации, сколько в нем самом. Он неоднократно просил не доверять ему, она не обратила внимания на его предостережения, равно как не прислушивалась к своему внутреннему голосу. Она вся состояла из противоречий. До того как встретила Рейфа Сент-Олбена, ее жизнь развивалась просто. Однако теперь…

Генриетта принялась водить лезвием ножа по узору на деревянном столе. Все так запуталось. Чем больше Генриетта узнавала Рейфа, тем больше он ей нравился и тем больше она привязывалась к нему, однако все еще мало понимала его. Правда, теперь она точно знала, что он не черствый соблазнитель. Прошлая ночь доказала это.

Почему он сдержался? Почему она не сдержалась? Глядя на него через стол, она задавалась вопросом, помнит ли он, что произошло ночью. Она-то все помнила слишком хорошо. Она отдалась бы ему без принуждения. Даже не думая об этом. Потом было бы уже поздно. Вчера ночью она открыла в себе черту, которой, по ее мнению, не существовало, но которая подавляла ее принципы, нормы поведения. Она с презрением отбросила все это, по крайней мере до утра. Вчера ночью Генриетта была сама не своя.

Ей следует вести себя осторожней, меньше потакать собственным слабостям. Генриетта согласно кивнула самой себе и вздрогнула, когда нож исчез из ее руки.

— Будет гораздо лучше, если вы просто скажете, о чем думаете. — Рейф убрал опасный предмет подальше от нее. — Послушайте, вы чуть не порезались.

— Я не думала ни о чем серьезном.

— Значит ли это, что вы думали о прошедшей ночи?

Генриетта покраснела.

— Как вы поняли?

— А вам хочется сделать вид, будто ничего не случилось?

— Да. Нет.

— Нет, вы, в отличие от иных юных созданий, не притворщица. Правда? Именно это ваше качество мне импонирует.

— Правда?

Рейф рассмеялся.

— Не делайте удивленный вид, это не единственное ваше качество. Мне нравится, как вы прикусываете нижнюю губу, когда хотите удержаться от колкостей или неуместных сентенций. Вы накручиваете волосы на средний палец, когда думаете, и морщите нос, когда с вами происходит нечто неприятное. Вы никогда не жалуетесь, всегда ставите других выше себя, даже когда они того не заслуживают. Например, сегодня утром. Вы то приводите собеседника в бешенство, то внушаете любовь и совершенно непредсказуемы. Я никогда не знаю, что вы скажете в следующий момент. Да и вы, пожалуй, тоже. Как только я пытаюсь встряхнуть вас, вы смешите меня или смотрите так, что хочется целовать ваши очаровательно соблазнительные губы. Честно признаться, Генриетта Маркхэм, вы обладаете чертами, которые я нахожу неотразимыми.

— О!

— Эта ваша обычная реакция, когда я говорю нечто противоположное тому, что вы ожидаете. Вчера ночью, — более мягким тоном продолжил Рейф, — я был пьян, но не немощен. Да, небрит, от меня несло бренди, кружилась голова от неприятных воспоминаний. Вы заслуживаете лучшей участи, намного лучшей.

— О! — растрогалась она, к горлу подкатывался комок. Генриетта несколько раз моргнула, тронутая его заботой. — Благодарю вас, — ласково сказала она.

Рейф сжал ее руку.

— Это правда. Вы очень необычный человек, и то обстоятельство, что вы этого не замечаете, возможно, самая важная черта, которая мне нравится.

Дверь столовой отворилась, и вошла Бесси, неся завтрак Рейфа — большую тарелку с ветчиной и обещанные три яйца вместе с караваем хлеба, испеченного с помощью Генриетты.

— Вы отлично выбрали время, — сказал Рейф, с удовольствием берясь за нож и вилку. — Наверное, я либо умру, либо мне станет лучше.


Бенджамин зашел к ним после завтрака сообщить последние новости.

— Пока нет никаких известий о воре-взломщике или изумрудах, — говорил он, — но не отчаивайтесь. Завтра-послезавтра я жду парочку скупщиков краденого.

У Генриетты было озадаченное выражение лица.

— Речь идет о человеке, перепродающем краденые вещи, — пояснил Рейф. — Даже не спрашивайте. С таким человеком вы не станете водить знакомство. Мы оставим это дело в умелых руках Бена.

— Чем же мы станем заниматься сегодня, если мне не дозволено встречаться с темными личностями из уголовного мира?

— Ну, думаю, я сумею найти какое-нибудь интересное занятие, которое доставит вам удовольствие, — ответил Рейф и неожиданно широко улыбнулся. — Оставьте это на мое усмотрение.


Рейф повел ее на «Арену Эстли» в Ламбете[13], где проходили скачки на неоседланных лошадях и инсценировали битву при Ватерлоо. Рейф обычно не опускался до того, чтобы посещать такие представления, терпеть не мог общение с чернью, но даже ему пришлось признать, что лошади прекрасно подготовлены, хотя большую часть времени смотрел не на усеянную опилками арену, а на Генриетту. Та опасно выглядывала из ложи, смотря представление. Ее щеки пылали. Она так радовалось, будто он подарил ей драгоценности короны. Рейф подумал, что вряд ли осчастливил бы ее ими, ведь еще вчера она сочла их вульгарными.

Рейф решил развлечь ее, чтобы загладить вину за вчерашнее поведение. Для него это было внове и безгранично радовало, ибо Генриетта смотрела как зачарованная, ее энергия заражала. Она пребывала в полной уверенности, что он способен ответить на ее вопросы, шел ли разговор о моде, более пышных юбках, узких талиях или точном воспроизведении наступления при Ватерлоо, состоянии здоровья короля, страдавшего от подагры и покидавшего Виндзорский замок, и о том, о чем даже не стоило говорить. Рейф находил это скорее трогательным, нежели раздражающим.


После представления они отобедали в ресторане. Проявив некоторую настойчивость, Рейф уговорил Генриетту рассказать немного о себе. Как всегда, она говорила о себе пренебрежительно. Рейф догадался, что в целом она счастлива, но родители не уделяли ей должного внимания, поскольку их больше занимали добрые дела, нежели благополучие единственного ребенка. Правда, он тут же вспомнил, как Генриетта вспылила, когда речь зашла о ее праведном отце, и воздержался от критических замечаний. Помня, с какой завистью Генриетта смотрела на туалеты женщин, представлявшие собой дешевую имитацию повседневной одежды, вечерних платьев и уличных костюмов, которые носили представительницы высшего света, ему захотелось подарить ей хотя бы один подобный предмет одежды, но он понимал, что об этом даже заикаться не стоит.

Рейф не только вступил бы в противоречие с ее принципами, но и невольно обратил бы внимание на ее поношенное платье. Хотя ему было противно смотреть на это платье, оно стало неотъемлемой частью Генриетты, и он испытывал к нему что-то вроде симпатии.

Они еще долго разговаривали после того, как съели бараньи отбивные с подливкой, не обращая ни малейшего внимания на входящих и выходящих посетителей и любопытные взгляды — ведь он был красив и хорошо одет, а она такая оживленная, но неряшливо одета. Оба разговаривали и смеялись, наклонялись ближе друг к другу. Когда стало совсем сумрачно, зажгли свечи. Наконец, владелец ресторана набрался смелости и сообщил им, что ресторан уже давно закрылся.

— Боже мой, как летит время, — заметила Генриетта, стоя на улице и привыкая к сумеркам. Рейф остановил экипаж. — Я так чудесно провела день. Спасибо вам.

Нога Рейфа коснулась ее, когда он усаживался рядом с ней. Генриетта смотрела через маленькое окошко на покачивающуюся голову кучера, сидевшего впереди, смутно догадывалась, что экипаж пересекает мост через реку, и видела, как зажигают газовые рожки. После бессонной ночи Генриетта не чувствовала усталости и была полна сил. Нога Рейфа согревала ее через складки пальто. Их плечи чуть соприкасались. Хотя оба молчали, на этот раз тишина доставляла им удовольствие.

Но до безмятежного спокойствия было еще далеко. Генриетта слишком остро ощущала присутствие этого мужчины. Рейф назвал ее неотразимой. Она прежде никогда не считала себя таковой. Ей это пришлось по душе, хотя и приводило во взвинченное состояние, поскольку таило в себе множество всяких возможностей. Она считала, что вряд ли сможет достойно справиться с ними, сочтя за благо даже не думать об этом.

Сегодня Генриетта увидела Рейфа с другой стороны, и это ей очень понравилось. Она полюбит эту сторону Рейфа еще больше, поскольку она никак не вязалась с образом, созданным, должно быть, его репутацией. Ей все казалось очевидным: Рейф — повеса, лишенный принципов. Однако Генриетта посмотрела на него совсем иначе. Пока было непонятно. Но теперь, по крайней мере, исчезло недоверие. Генриетта чувствовала, что Рейф не способен совершить бесчестный поступок, хотя он такой возможности не исключал.

Генриетта прикусила губу. Когда возникала эта тема, она вспоминала, как выступала в роли обвинительницы, а он отказался отвечать. А что, если она вела себя бесцеремонно? Водится за ней такой недостаток.


Когда экипаж остановился во дворе «Мыши и полевки», Рейф взял Генриетту за руку и помог ей выйти. Ее снова охватили сомнения. С какой стати миссис Питерс, его экономке, предостерегать ее, если для этого не было никаких оснований?

Она проследовала за ним по коридору. Пламя свечей на стене дрожало под напором сквозняка из пивной. Глядя на его высокий стан, широкие плечи, аккуратную линию волос, Генриетта почувствовала знакомое покалывание. Еще одно противоречие, возможно самое значительное, и от этого никуда не скрыться — она желала его. Желание это преобладало над разумом. Генриетта знала, что так поступать не следует, это плохо, но ее тело упорно диктовало свои правила.

Хорошо это или плохо — ключевой вопрос. Ей хотелось бы получить ответ. Жаль, что все так осложнилось. Но возможно, Рейф — сложный человек? Или же она все слишком упрощала? Он говорил, что Генриетта видит все в черно-белом свете, и она уже несколько раз убеждалась в его правоте.

— Поднимайтесь наверх. Я схожу к Бену и узнаю, нет ли новостей. — Рейф прервал поток ее мыслей. Из пивной донеслись недовольные громкие возгласы, за которыми послышался еще более громкий гул. — Похоже, Бен занят по горло, — заметил Рейф с кривой усмешкой. — Видно, сейчас не самое подходящее время отрывать его от дел.

Они поднялись в свою комнату. Поставив лампу рядом с кроватью, Рейф задвинул занавески. Генриетта расстегнула пальто и положила его на кресло, сняла перчатки и шляпку. Рейф отбросил сюртук в сторону и ослабил узел шейного платка. Трогательная домашняя сцена. Эта мысль пришла им в голову одновременно. Оба посмотрели друг на друга, улыбнулись, отвели глаза, смутившись такой близости или, возможно, не желая признаться в ее существовании.

— Я провела чудесный день. Спасибо, — сказала Генриетта, беря щетку для волос.

Рейф улыбнулся, отчего у Генриетты так сжалось сердце, что стало трудно дышать.

— Этот день мне тоже доставил удовольствие, — откликнулся Рейф.

— Признайтесь, вы ничего подобного не ожидали. Мне трудно представить, что вы часто посещаете «Арену Эстли».

Его лицо расплылось в улыбке.

— Признаюсь, я получил большое удовольствие. Вы обладаете даром превращать самые заурядные события в нечто интересное.

— Потому что я неопытная.

— Потому что вы настоящая, Генриетта.

Она опустила щетку для волос.

— Это комплимент?

— Да.

Генриетта снова взяла щетку, рассеянно посмотрела на нее и снова опустила.

— Рейф, я хотела… но мне все же не хочется, хотя я чувствую, что должна. Не понимаю, и это сбивает меня с толку, и поэтому… — Генриетта беспомощно взглянула на него, отчаянно подбирая слова, которые не задевали бы его чувств.

— Вы тоже сбиваете меня с толку, ведь я понятия не имею, о чем вы говорите.

Генриетта прикусила губу. Если она сейчас промолчит, завтра придется задавать те же вопросы, кроме того, еще предстоит пережить сегодняшнюю ночь. Итак…

— Рейф, вы действительно повеса? — Генриетта почти видела, как в нем закипает злость. Он сдвинул брови, те изогнулись, придавая ему дьявольское выражение. Выражение глаз предвещало грозу. О боже, и надо же было ей выпалить подобную глупость? — Мне не хотелось… забудьте то, о чем я спросила.