— Генриетта!

Она вздрогнула.

— Генриетта, ты меня не слушаешь. Я поступил так не из-за альтруистических соображений. По крайней мере, не с самого начала. Я делал это, чтобы загладить свою вину.

Рейф сжимал кулаки. Его плечи напряглись. Он оказался во власти какого-то ужасного чувства, чего она раньше в нем не замечала.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Генриетта.

— Я думал, мне станет легче на душе, если помочь матерям сохранить своих малышей. Я хотел хотя бы немного загладить свою вину. Вину за ребенка, которого я не сохранил. Не хотел сохранить.

У Генриетты возникло ужасное ощущение, будто она стоит на крутой лестнице и знает, что ее вот-вот столкнут вниз.

— Чьего ребенка?

— Моего. Моего и Джулии.

— Что с ним произошло?

Рейф вынужден был ответить. «Полный разрыв, и тогда он смирится с тем, что они расстались», — твердил он себе. Прошлой ночью он остался наедине в своей спальне и страдал от перепалки, произошедшей между ними в танцевальном зале. Тогда ему казалось, что разрыв возможен, даже разумен. Теперь он уже не был столь уверен в этом. Столь ужасное… сможет ли он сделать такое признание? Он должен был сказать ей все, чтобы она могла спокойно уйти. Но не погибнет ли он от страданий, которые навлечет на себя?

— Рейф, Рейф, что произошло с малышом? С тем ребенком?

Рейф собрался с духом. Либо теперь, либо никогда. Больше нельзя предаваться сожалениям. Он резко вздохнул.

— Я убил его.

У Генриетты отвисла челюсть. Видно, она ослышалась. Точно ослышалась.

— Ты убил его? — спросила Генриетта шепотом.

— И Джулию тоже. В ее смерти я тоже виновен.

— Нет, этого не может быть. Нет, Рейф, ты не мог так поступить. Я тебе не верю. Ты не убийца.

— Я почти убийца.

Генриетте показалось, что под ее ногами закачался пол. В ушах шумело. Рейф продолжал говорить, но казалось, он где-то очень далеко, за стеклянной оградой. Генриетта видела, как шевелятся его губы, но не смогла разобрать ни слова.

— Постой. Остановись. Я не могу… прости, я не могла… — Генриетта поднесла руку ко лбу и несколько раз глубоко вздохнула. Все это важно. Крайне важно. Так важно, что ей нельзя поддаваться надвигавшемуся обмороку.

Рейф с тревогой смотрел на нее.

— Что с тобой? Принести воды?

Генриетта отмахнулась от его предложения:

— Со мной все в порядке. Прошу тебя, расскажи мне все.

Рейф тяжело опустился на стул у стола, на котором лежали стопки обтянутых кожей книг, и взял перо.

— Помнишь… я говорил тебе, что Джулия и я возобновили супружеские отношения, после того как расстались?

Генриетта кивнула:

— Ты говорил, что сделал это ради наследника.

— Возобновление супружеских отношений было ошибкой с начала до конца. Я точно знал, что не любил и никогда не буду любить ее. Но чувство долга так сильно укоренилось, что перешло в привычку, я серьезно не подумал о том, к чему приведет рождение ребенка. Похоже, Джулия тоже этого не понимала. Когда она сообщила, что забеременела…

Кончик пера согнулся, когда Рейф воткнул его в промокательную бумагу.

— Это была моя ошибка. Мне не следовало брать ее назад. Джулия была… она была… понимаешь, она все знала. Думаю, я лег с ней в постель лишь из чувства долга. Нет, это несправедливо. Я не стал притворяться, и она… Наверное, она не виновата, она испытывала столь же неприятные чувства. Извини, если я говорю не совсем внятно.

— Рейф, ты говоришь понятно. Тебе трудно, ибо это причиняет страшную боль. Если бы ты был более… — Генриетта осеклась и пожала плечами, — тогда ты не переживал бы все столь болезненно. Я знаю, сколь тебе тяжело. Я действительно это понимаю, можешь не сомневаться. Я слушаю. Ты не торопись.

Лицо Рейфа исказила гримаса.

— Раньше я тебе ничего не говорил, но мне хотелось, чтобы ты… Как бы то ни было, Джулия в действительности не простила мне разрыв с ней, считала, что я не простил ей прежние измены. Дело в том, что мне было все равно, что еще хуже или обиднее. В то время я просто не думал об этом. Я воспользовался ею, чтобы получить то, что мне нужно, а она использовала меня. Вот это и привело к катастрофе. Мы оба понимали. Думаю, мы признали это слишком поздно. Джулия забеременела.

Рейф резко вздохнул и заставил себя продолжить рассказ. Генриетта сидела напротив него неподвижно, ее лицо побледнело как мел. На этот раз Рейф не имел понятия, о чем она думает.

— Я никогда не забуду ночь, когда Джулия сказала мне об этом. Я понял, что ее ребенок мне не нужен. — Рейф обхватил голову руками. — Я вел себя так глупо. Я думал о наследнике, но не думал о том, чтобы завести ребенка.

— Рейф, ты сегодня так нежно обращался с малышами в детской палате… у тебя было такое выражение лица, когда ты держал их, ты был так взволнован. Я подумала… и Роза тоже… каким прекрасным отцом ты мог бы стать.

Рейф решительно затряс головой:

— Ты ошибаешься. Я не заслуживаю столь драгоценного подарка. У меня была такая возможность, но я уничтожил ее. Я не заслуживаю другой такой. Тогда я не понимал, какое это счастье. Я лишь думал о том, что из нас с Джулией родителей не получится. Я боялся, что не смогу любить этого ребенка, потому что его родила она. К тому времени я понял то, о чем не догадался раньше, — ребенок свяжет нас. А я не хотел привязываться к ней.

— О, Рейф, жаль, что ты… Как ты не понимаешь, ведь в твоих чувствах нет ничего необычного. Конечно, ты боялся. Большинство начинающих родителей боятся, но после того, как родится малыш…

— Он не родился. Я уже говорил, что убил его.

— А я говорю, что не могу поверить, будто ты способен пойти на столь ужасное преступление.

— Но я совершил его. Джулия всегда была неуравновешенна. Беременность привела к тому, что ее настроение стало заметно колебаться. Она терпеть не могла страданий, которые ребенок причинял ей. Как и я, она не желала его. Но выражала свое нежелание более громогласно. Я подумал, что это лишь прежняя Джулия, которая пытается манипулировать мною, а насмешки и мелкие придирки всего лишь старая игра. Я не хотел обращать на нее внимания и с головой погрузился в свои заботы, не заметив, что Джулия волнуется не зря. Пока внутри ее рос наш ребенок, она становилась все враждебнее. Враждебнее ко мне. К ребенку. Грозилась избавиться от него… надо было просить миссис Питерс следить за ней.

— Боже мой, Рейф, я с трудом могу поверить…

— Не надо. Не говори ничего. Позволь мне досказать. — Рейф невидящим взором уставился на промокательную бумагу, он оказался во власти кошмара из прошлого. — Это случилось в Вудфилд-Манор.

Мы остались одни, если не считать нескольких слуг. Джулия не хотела, чтобы кто-либо видел ее, как она выразилась, в столь обрюзгшем состоянии. Мы находились на втором этаже, откуда была видна детская комната. С Джулией случилась очередная истерика. «Надеюсь, у меня будет девочка, — говорила она. — Скорее это будет чудовище, вышедшее из твоих чресл». Она билась в истерике, пока совсем не разбушевалась. Я ее никогда такой не видел и все же не понимал…

Рейф отодвинул стул и подошел к небольшому окну. Повернувшись к Генриетте спиной, он заговорил быстрее, слова отрывисто срывались с его уст:

— Джулия говорила, что жалеет о том, что еще не умерла, что не вынесет мук, связанных с рождением ребенка, наложит на себя руки. Скорее убьет себя, чем станет мучиться. Она все время грозилась покончить с собой. Я думал, это несерьезно. Джулия подошла к окну. Перед моими глазами все еще стоит эта сцена. Казалось, все произошло так медленно, хотя и закончилось за считаные мгновения. Она прыгнула. Так быстро, не сказав ни слова, не издав ни звука, пока падала… казалось, что ее и вовсе не было в комнате. Я не шелохнулся. До тех пор, пока снизу не донесся крик. Джулию нашел муж Молли Питерс.

Рейф качнулся, Генриетта вскочила, но тут же пошатнулась под тяжестью рухнувшего ей на руки тела.

— Я не мог остановить ее, да и не пытался, — сказал Рейф. — Я довел ее до этого. Я не любил ее. Я не пытался сделать ее счастливой. Я не желал ее. Я не желал нашего ребенка. Я убил ее. Я убил их обоих.

— Рейф… О боже. Я не могу поверить… я не знала, что ты прошел через такие муки. Должно быть, ты и сейчас страдаешь. Как ужасно. Ужасно. Я даже представить не могу, как это ужасно.

Сцена, которую Рейф описал, снова и снова возникала в воображении Генриетты, пока она пыталась разобраться в чудовищности совершенно неожиданного признания Рейфа. Ужас. Она была совершенно потрясена.

— Я просто не могу поверить… боже, через какие страдания ты прошел.

— Я заслужил эти страдания.

— По крайней мере, страдания Джулии закончились, — прошептала Генриетта скорее себе, чем Рейфу. Она пыталась разобраться в том, что он рассказал ей. — Джулия кажется мне такой несчастной. Наверное, беременность немного расстроила ее ум. Видно, она не понимала, что делает. Бедняжка. Несчастный малыш. Ах, Рейф, если бы только судьба оказалась к тебе благосклонной, ты полюбил бы этого ребенка. Я знаю, ты полюбил бы его. Не сомневаюсь в этом после того, что увидела сегодня.

Рейф схватил Генриетту за плечи, через силу посмотрел ей в глаза, не боясь того, что его глаза слишком блестели.

— Генриетта, ты не понимаешь. Все, что бы я ни делал, никакие спасенные матери, никакие малыши не загладят мою вину перед потерянным ребенком. Я думал, что смогу. Потому и создал этот роддом. Я думал, что это поможет мне, но напрасно.

Рейф оттолкнул ее. Генриетта упала на стул и схватилась за ленты шляпки. У нее заболела голова. Она не знала, что сказать. Лицо Рейфа побелело — признание явно лишило его всяких чувств. Генриетта покачала головой, будто это могло стряхнуть туман смущения, окутавший ее разум. Ей надо было разобраться в том, что она услышала. Причем ради них обоих.

— Но ты ведь загладил свою вину, — медленно произнесла она. — Ты не перестаешь заглаживать свою вину. Роддом Святого Николая — огромная заслуга. Без него, а я в этом уверена, эти дети вообще не появились бы на свет. Рейф, ты разрываешь себя на части, — сказала она почти шепотом и сглотнула. У нее пересохло в горле. Она откашлялась. — Это — чувство вины. Случилось ужасное. Страшное. Я просто слов не нахожу. Но ты виноват не один, как думаешь. Джулия и ребенок погибли, и, что бы ты ни делал, это не вернет их. Возможно, ты вообще ничего не мог сделать, чтобы избавить их от страданий. Я не знаю, никто не знает этого, но нет смысла мучить себя. Ты даешь прошлому поедать себя.

Рейф издал горестный вздох.

— Генриетта, я ничего больше не заслуживаю. О себе не думаю и не позволю себе уничтожить и тебя.

Новый резкий поворот в его логике сбил Генриетту с толку.

— Меня?

— Я сделал бы тебя несчастной, отказавшись от счастья и любви, когда убил свою жену и ребенка. — Его голос надломился. — Я не могу предложить тебе все это, даже если бы хотел. А на другое ты не согласишься… да и с какой стати тебе соглашаться? Разве теперь не понятно?

Генриетта прошла мимо Рейфа к окну и прижалась лбом к стеклу. Ее тело горело, хотя она чувствовала холод. Ужас, скрывавшийся в темных уголках ее разума, потихоньку начал выползать на первый план. Ей отчаянно хотелось помочь ему, но она не могла уступить ему свою душу, а если она сейчас сдастся, сейчас же не уйдет, так и будет.

— Твой отказ от счастья и является твоим истинным искуплением вины, верно? — Казалось, ее голос утратил всякие эмоции. Генриетта уже чувствовала, что проиграла, слишком устала, чтобы продолжить разговор, хотя и знала, что должна продолжить его, обязана продолжать, иначе погибнет. — Ты это хочешь сказать?

Рейф кивнул.

— Да. Да, понимаю. — И сколько бы ей ни хотелось ничего не замечать, она должна сделать неизбежный, неотвратимый вывод. Генриетта говорила медленно, точно подбирая слова, как судья, выносивший смертный приговор. — Я всем сердцем желаю облегчить боль, которую ты, наверное, испытываешь каждый день. Я не могу представить, что значит испытывать ее. Мне хотелось, чтобы ты действительно понял, что не ты один несешь за это всю ответственность, есть время для раскаяния. — Она умолкла, переводя дух. — Неужели ты думаешь, что бесконечное самобичевание что-либо изменит? Разве ты не признал своих ошибок, не изменился? — Теперь в ее голосе звучала мольба.

— Как же мне вырваться из этого?

Им слишком сильно завладело чувство вины, он зашел так далеко, что ей не образумить его. Она могла протянуть спасательный круг, но если он не ухватится за него, а она отпустит, то тоже устремится в бездну.

— Я не знаю, как сделать это, — ответила Генриетта с безграничной печалью. — Извини. Я всем сердцем желаю дать совет, но не могу, и поэтому мне кажется, что мы оба должны быть приговорены к пожизненному несчастью.