Селеста Брэдли - Повеса в моих объятиях

— Ты рос вместе с кузинами и кузенами. Я знаю эту историю.

— Как всякий молодой человек, я был разочарован. Хочешь верь, хочешь нет, вместе с моим другом Джеком мы натворили много дел. Отец не одобрил того, что я так мало занимаюсь, и практически постарался вычеркнуть меня из своей памяти. Он предпочитал думать, что меня вовсе не существует.

Она сжала его руку, но ничего не ответила.

Колин продолжал:

— После смерти отца я решил, что родовое поместье мне не нужно. Я предпочел веселую жизнь в Лондоне. Обо всем позаботился бы управляющий, но я подумал, что с делами отца лучше разобраться самому. Я собрал все его бумаги и изучил их. Я думал, что могу сложить их и переправить ученым в Бат, с которыми сотрудничал мой отец. В конце концов, они хотя бы знали, что со всем этим делать. Я уже почти сделал это, как случайно мне в руки попали листки, которые привлекли мое внимание. Отец, почерк которого всегда был таким аккуратным, писал так, словно руку его свело судорогой или он куда-то сильно спешил…

Я начал читать, и чувство было такое, что я слышу его голос своими ушами. Я вдруг ясно осознал, что он никогда больше не откроет эту дверь, не сядет за стол с остывшей трубкой в руках, захваченный мыслями, которые заставляли его забывать о табаке, еде, а иногда и о сне. Я понял, что он уже никогда не посмотрит на меня, как он обычно делал это, разочарованно и загадочно. В руках я держал часть его. Он мог умереть и покинуть меня, но в этой странице все еще жила его частичка. Я остался в его кабинете на месяц, перечитывая каждое написанное им слово.

Он покачал головой, удивляясь своим словам даже сейчас.

— Мой отец был очень интересным человеком. Как жаль, что понял я это, когда было уже слишком поздно.

— А что было на этом листке? — Она перешла на шепот, ей было тепло и комфортно в его объятиях.

— Поначалу я просто читал, не судил и не вдумывался в смысл, потом начал понимать, что же я читаю, разложил листки по всей комнате, классифицируя их по фактам, случайным мыслям или отвергнутым теориям. Места в комнате мне не хватило, и я перебрался в зал, запретив слугам мешать мне под страхом смертной казни. Я сортировал, читал и снова сортировал его записи, а потом я начал понимать ход мысли моего отца, то, что он хотел доказать всей этой информацией.

Он, тяжело дыша, уткнулся лицом в ее волосы.

— А потом я увидел, что он ошибался.

Ее руки крепче обняли его.

— Это была драматическая ошибка. Просто он взял немного левее, когда следовало сместиться вправо. А я обнаружил это свежим взглядом. Он бы понял свою ошибку, если бы прожил чуточку дольше.

Он выдохнул.

— Итак, я закончил его работу. Это было не трудно — закончить работу моего отца. Статья вышла под его именем, свое имя я указал только в рукописи. Я послал ее ученым в Бат на изучение. Публикации сопутствовал шумный успех, принц послал мне свои поздравления, и вот я неожиданно стал сэром Колином Ламбертом, ученым рыцарем! — Его голос вдруг осекся. — Что за бред!

Она откинула голову и взглянула на него, заставляя его тоже посмотреть на нее.

— Ты не хотел быть ученым?

Он неожиданно отпрянул назад.

— Дело не в этом. Мой отец всегда ждал этого. А теперь этого ждет весь мир, какой-то блестящей новой работы.

— И ты ждешь этого. — Она покачала головой. — Ты умный, ты увидел его ошибку, но сердце твое не там. Для тебя это рутина, не так ли? Как для меня шитье. Я могу делать это, но я презираю это занятие и потому не могу делать его хорошо.

Он посмотрел на нее, подумав, что работать швеей в сыром подвале дешевого театра не то же самое, что делать открытия в области общественных наук.

Сидеть за столом. Суммировать результаты исследований. Считать, переделывать и снова считать. Опять и опять.

Сам он был уверен, что его последняя работа — никчемный мусор, но он был достаточно умен, чтобы бросить рукопись в зубы этим умникам из университета Бата, словно кость, и тем она понравится, вне всякого сомнения.

— Я презираю это. От одной мысли об этом мне хочется бежать по Пэлл-Мэлл и кричать с пеной у рта. — Его взгляд встретился с ее. — Не знаю, зачем я говорю это.

Она улыбнулась:

— Потому что я приказала тебе говорить только правду.

— А теперь расскажи мне правду и ты.

Она моргнула.

— А я уже все рассказала. Ты все обо мне знаешь.

— Да, о твоем прошлом, но не о твоем будущем. — Он поймал ее взгляд, так просто она не уйдет от ответа. — Ты собираешься исчезнуть, не так ли? Ты и Эван собираетесь исчезнуть навсегда?

Она выдержала его взгляд.

— Через шесть лет Эван вступит в свои законные права. И не будет больше нуждаться во мне. Я не планирую оставаться в Лондоне, или Брайтоне, или в каком-либо еще месте, которое…

— Которое будет напоминать обо мне?

Она вздернула подбородок.

— Ты винишь меня? Хочешь, чтобы я испытывала боль? Или встретила как-нибудь тебя в «Ковент-Гарден» и вновь пережила боль, словно мне нож в сердце всадили? А что будешь делать ты, если увидишь меня на Бонд-Стрит, когда будешь гулять там со своей женой и дочкой? Отвернешься и продолжишь прогулку.

«Да я тогда просто умру. А потом продолжу прогулку».

Она пристально взглянула на него своими красивыми глазами.

— Вот так могло бы быть. Так должно быть. Я должна уехать и начать новую жизнь, если это возможно.

— А что со мной? Я должен буду гадать, что с тобой случилось? И, услышав о пожаре в доме в соседнем графстве, волноваться, что ты сгорела? Или, узнав о кораблекрушении, молить небеса о том, чтобы тебя не было на том судне? И вглядываться в лицо каждой рыжеволосой женщине, перешедшей мне дорогу, до конца своих дней в надежде, что ею окажешься ты?

Она печально улыбнулась:

— Обещаю не гореть и не тонуть. Но цвет волос предпочла бы не менять.

Внезапно он понял, что не сможет играть в эти цивилизованные игры, не сможет позволить ей уйти. Он прижал ее к себе и перекатился с ней по подушке, отчаянно целуя, прижимая ее своим телом, беря ее в плен…

«Я не позволю, чтобы ты ушла. Я не позволю».

Она подчинилась его желанию, не в силах отказать ему. Даже когда его возбужденный член уперся в ее чувствительный бугорок, она только вздрогнула.

Он знал, что делать, в спешке он целовал все ее тело, развел ее бедра ладонями, нежно раздвинул сокровенные губки языком. Не обращая внимания на ее испуганное всхлипывание, он обхватил ее руками, чтобы она не двигалась, и начал ласкать.

Пруденс не могла выдержать борьбы между желанием ее тела и болью ее сердца. Она чувствовала его страсть. Она слышала все невысказанные слова.

«Останься со мной. Будь моей, несмотря на мою женитьбу, несмотря на мою клятву. Люби меня втайне от всех и целуй меня на прощание, перед тем как я буду возвращаться к своей семье».

Она чувствовала, что он хочет поймать ее в западню, обмануть, привязать к себе, лишив чести и надежды. Но она не позволит ему навредить ни ей, ни себе самому. Он не из тех мужчин, которые готовы на предательство.

А она не позволит ему стать таким.

Так что она отдалась во власть его языка и его желаний. Она позволила ему зарыться лицом в ее волосы и проникать в себя, нежно и умело, позволила ласкать свое уставшее тело его сильным и большим рукам, в то время как ее сердце обливалось кровью.

И все это время она знала, что уйдет от него этим утром.

Когда Колин проснулся, он обнаружил, что Пруденс исчезла, зато в комнате появился Бейливик, который честно, но безуспешно пытался разложить один из костюмов, что Колин таскал за собой в багаже уже неделю.

Вид у огромного лакея был недовольный.

— Простите, сэр Колин, но какая же из меня горничная?

Колин только устало хлопнул его по плечу:

— Какая разница, как я буду сегодня выглядеть, Бейливик?

— Но сегодня день вашей свадьбы, сэр! Мистеру Уилберфорсу не понравилось бы, если б в такой важный день вы вырядились словно старьевщик!

Колину действительно было все равно. Прошлой ночью он пренебрег своей честью, для того чтобы несколько сладких часов наслаждаться женщиной, которую любил. И это при том, что он был уверен — он никогда, ни разув жизни не пожалеет об этом. Он стал уничижать себя еще больше, если такое вообще возможно.

Он надел на себя наименее мятый костюм и позволил Бейливику несколько минут попрепираться по поводу его внешнего вида. Затем он оставил того собирать их вещи и вышел из комнаты в холл.

Он заметил Пруденс, которая как раз выходила из своего номера, и что-то кольнуло в сердце. Он видел, как она собирает детей, пытается расчесать непослушные волосы Эвана и тщетно старается отмыть грязь с Горди Евы.

Пока Колин стоял и смотрел на нее, боль в его сердце нарастала. Пруденс, Эван и Мелоди могли стать его семьей на всю оставшуюся жизнь. Он мог бы стать отцом или, по крайней мере, старшим братом для Эвана, помочь стать ему настоящим джентльменом. Мелоди могла бы обрести достойную мать, которая бы развивала ее храбрость и возвышала духовное начало. У них могли быть еще дети, достаточно, чтобы в доме всегда стойл веселый гвалт. Мелоди обрела бы друзей, Эван — соратников.

Потом Пруденс подняла глаза и увидела Колина. Ее улыбающееся лицо вдруг потемнело. Она повернулась к Эвану и что-то прошептала ему.

Тот посмотрел на Колина словно на предателя.

«Он все знает. Он ненавидит меня».

Ну и правильно.

Он кивнул Эвану, не расположенный в данный момент отрицать того, что гнев мальчишки вполне им заслужен. Эвана попросили отвести Мелоди к Колину, что он и сделал, при этом глаза его горели огнем.

Колин присел на корточки перед своей маленькой дочкой. Она выжидающе посмотрела на него своими огромными голубыми глазами.

— Мелли, Бейливик собирается забрать тебя обратно в «Браунс». Завтра ты уже будешь дома, с Уилберфорсом, дедушкой Олдричем и остальными.

Мелоди, и без того всегда такая веселая, распахнула в восторге глазенки.

— Вибли-Фос! И Мэдди и дядя Эйдан!

Он погладил рукой по ее блестящим черным волосам.

— Мелли, ты поедешь с Бейливиком, Пруденс и Эваном обратно в Лондон. Сегодня я не могу поехать с тобой, но я приеду очень-очень скоро. Хорошо?

— И тогда ты расскажешь мне сказку?

Он улыбнулся:

— Конечно.

Какое-то время она обдумывала его слова и наконец решительно кивнула:

— Хорошо. Если ты приедешь очень скоро.

— Так скоро, как смогу, миледи.

Она обхватила ручками его шею, хлопнув куклой ему по спине, и запечатлела липкий поцелуй на его щеке.

— Пока!

Прижав ее к себе, он молча попросил у нее прощения. Он не нашел в себе достаточно смелости, чтобы рассказать ей нечто большее, но почему бы не позволить ей провести еще несколько дней счастливого путешествия вместе с Пруденс и Эваном? Для того чтобы разбить ей сердце, у него есть еще много времени впереди.

Колин кивнул, Эван взял Мелоди за руку и повел в холл, его большие ноги громыхали даже по ковру, Мелоди подпрыгивала рядом с ним, Горди Ева болталась у нее в руке. Пруденс проследила за ними взглядом и посмотрела на Колина только тогда, когда дети исчезли за углом.

Когда она подошла к нему, он мог разглядеть ее черты во всех подробностях. Он удивился, как он раньше мог подумать, что у нее простенькое лицо. Ее лицо было словно у эльфа, черты лица смягчились благодаря правильному питанию, и теперь воспринималось словно великолепное полотно, на котором выделялись роскошные глаза. Ее блестящие темно-рыжие волосы были уложены, как у леди, а не собраны в пучок и не спрятаны под чепчиком, словно у служанки. Она была одета в хорошее платье. У Колина создалось впечатление, что горничная исчезла навсегда.

Ее шаги замедлились, когда она приблизилась к нему, но близко она подходить не стала. Он не сделал ни одного движения, чтобы как-то сократить дистанцию. Это расстояние установилось между ними, и никогда им уже не сделать его меньше.

Она обхватила себя руками, костяшки ее пальцев побелели, но когда она заговорила, ее прекрасный голос был ровным и спокойным.

— Как вы сегодня себя чувствуете, сэр Колин?

Он коротко кивнул ей:

— Я совершенно разбит, мисс Филби. А вы?

Она моргнула, взгляд ее серых глаз потускнел.

— Отлично, сэр.

Колин сглотнул ком, подступивший к горлу.

— Бейливик заберет вас с Эваном и Мелоди и довезет до Лондона, я обещаю. Я попрошу вас сопровождать Мелоди, пока она не доберется до «Браунса».

— Конечно Бейливик — чудо, но даже он не сможет приглядывать за ребенком и управлять экипажем одновременно.