А в промежутках были письма. Обычно в них отражалась личность автора, но бывали и противоречия. К примеру, можно бы предположить, что Дэн – корреспондент обстоятельный и аккуратный, а Джастина отделывается беглыми отписками. Что Фиа вообще писать не станет. Что братья Клири напишут от силы по два письма в год. Мэгги станет нагружать почту письмами – по крайней мере к Дэну – каждый день. Миссис Смит, Минни и Кэт ограничатся поздравительными открытками на день рождения и на Рождество. А Энн Мюллер будет часто писать Джастине и не станет переписываться с Дэном.

Дэн был полон благих намерений и в самом деле писал нередко. Одна беда – он забывал отсылать плоды своих трудов, и в Дрохеде по два, по три месяца не получали от него ни слова, а потом одной и той же почтой приходил сразу десяток писем. Болтушка Джастина писала длиннейшие послания-исповеди, это был истинный поток сознания, столь грубо откровенный, что читатели краснели и испуганно ахали, и притом необыкновенно увлекательный. Мэгги писала и сыну, и дочери всего лишь раз в две недели. Писем от бабушки Джастина не получала никогда, но Дэн получал, и даже часто. Ему постоянно писали и все дядюшки – о земле, об овцах, о здоровье всех дрохедских женщин; видно, почитали своим долгом заверять племянника, что дома все в полном порядке. Однако они не считали нужным заверять в этом и Джастину – она бы только изумилась. Что же до миссис Смит, Минни, Кэт и Энн Мюллер, их переписка с Джастиной и Дэном складывалась именно так, как и следовало ожидать.

Одно удовольствие – читать письма, тяжелая работа – писать. Тяжелая для всех, кроме Джастины, ее только досада брала, что она-то ни от кого не получает таких писем, как ей хочется, толстых, подробных и откровенных. И как раз от Джастины в Дрохеде больше всего знали про Дэна: его письма были довольно отвлеченные. А Джастина живописала самую суть.

«Сегодня в Лондон прилетел Лион, – написала она однажды, – он говорит, что на прошлой неделе виделся в Риме с Дэном. Он вообще гораздо чаще встречается с Дэном, чем со мной, Рим – цель всех его путешествий, а Лондон так только, полустанок. Признаться, главным образом из-за Лиона каждый год перед тем, как ехать домой, я встречаюсь с Дэном в Риме. Дэн не прочь бы заехать за мной в Лондон, но если Лион в Риме, я на это не соглашаюсь. Конечно, я эгоистка. Но вы не представляете, сколько удовольствия мне доставляет Лион. Он из тех моих знакомых – таких раз-два и обчелся, – кто не дает мне потачки, и мне жаль, что мы так редко видимся.

В одном смысле Лион счастливее меня. Он встречается с товарищами Дэна по семинарии там, куда мне хода нет. Наверное, Дэн боится, что я тут же на месте лишу их невинности. Или что они лишат невинности меня. Ха! Разве только они увидели бы меня в костюме Чармиан. Я в нем сногсшибательна, поглядели бы вы. Этакая современная Теда Бара. Два крохотных бронзовых щита только-только прикрывают соски, и масса всяких цепочек, и еще такая штука – по-моему, это пояс целомудрия, во всяком случае, без кусачек под него не заберешься. Да еще парик – длинные черные волосы, и все тело выкрашено под смуглый загар, и в этих двух с половиной железках я выгляжу так, что у зрителей дух захватывает.

О чем бишь я? А, да, значит, Лион в Риме на прошлой неделе встретил Дэна с его однокашниками. Они всей компанией отправились кутить. За все платил Лион, настоял на своем, чтобы Дэн не смущался. Ну и вечерок был. Никаких женщин, конечно, но все прочее – как полагается. Вы только представьте, Дэн стоит на коленях в каком-то паршивом римском баре перед вазой с желтыми нарциссами и декламирует:

Нарцисс мой милый, мы увянем,

Ведь ваша прелесть быстро плачет…[16]

Битых десять минут он старался толком вспомнить эти строчки и ничего не переврать, потом отчаялся, взял один нарцисс в зубы и пустился в пляс. Это Дэн-то, представляете?! Лион говорит, такое совсем безобидно и просто необходимо, нельзя же только все работать и совсем не развлекаться, ну и так далее. Раз женщины исключаются, надо хорошенько выпить. Так уверяет Лион. Не думайте, что это часто бывает, ничего подобного, очень редко, и, как я поняла, в таких случаях Лион верховодит и сам за ними присматривает, ведь они все просто балды желторотые. Но я здорово посмеялась – представляете, Дэн с нарциссом в зубах отплясывает фламенко, и в это время ореола святости на нем как не бывало!»


Восемь лет провел Дэн в Риме, прежде чем принял сан, и вначале всем казалось, что эти годы никогда не кончатся. И однако, восемь лет пронеслись куда быстрее, чем могли вообразить в Дрохеде. Что он будет делать потом, когда станет священником, никто себе ясно не представлял, но уж наверно вернется в Австралию. Только Мэгги и Джастина подозревали, что он захочет остаться в Италии, но Мэгги все же удавалось заглушить эти опасения – ведь Дэн с таким удовольствием каждый год приезжает домой на каникулы. Ведь он австралиец, конечно же, он захочет вернуться на родину. Джастина – дело другое. Нечего и мечтать, чтобы она навсегда вернулась домой. Она актриса, в Австралии ей на сцене не выдвинуться. А Дэн может отдаваться своему призванию где угодно.

Итак, на восьмой год никто не строил планов – как будут дети развлекаться, когда приедут на каникулы; напротив, всей семьей надумали поехать в Рим и увидеть своими глазами, как Дэн примет сан.


– Мы кончились пшиком, – заявила Мэгги.

– Простите, дорогая, как вы сказали? – переспросила Энн.

Они сидели в теплом уголке веранды и читали, но книга Мэгги давно уже лежала забытая у нее на коленях, а она рассеянно следила за двумя весело бегающими по лужайке трясогузками. Год выдался дождливый, червей – изобилие, и не упомнить, когда еще так сытно и привольно жилось птичьему народу. Разноголосое пение и щебет не смолкали с рассвета дотемна.

– Я сказала, мы кончились пшиком, – зловеще повторила Мэгги. – Как отсыревшая шутиха на фейерверке. Все надежды пошли прахом! Кто бы подумал в тысяча девятьсот двадцать первом, когда мы приехали в Дрохеду, что этим кончится?

– Я все-таки не понимаю.

– У мамы с папой было шестеро сыновей да еще я. Через год родилось еще двое сыновей. Чего надо было ждать? Будут десятки детей, полсотни внуков? А теперь смотрите. Хэл и Стюарт умерли, остальные мои братья, видно, жениться не намерены, и вот я – единственная, кто не вправе передать по наследству нашу фамилию, – одна могу дать Дрохеде наследников. Но всевышним богам и этого мало. У меня сын и дочь. Можно ждать хоть нескольких внуков. Как бы не так! Мой сын становится священником, а дочь при ее профессии весь век проживет старой девой. И опять Дрохеда остается ни с чем.

– Не вижу, что тут удивительного, – сказала Энн. – В конце концов, чего можно ждать от ваших братьев? Торчат безвылазно на выгонах, пугливы, точно кенгуру, никогда не встречаются с девушками, на которых им бы можно жениться. А Джимса с Пэтси еще и война пришибла. Можете вы себе представить, чтобы Джимс женился, раз он знает, что для Пэтси это исключено? Слишком они привязаны друг к другу. Да и работа на земле тоже делает мужчин бесполыми, чуть не все силы отнимает, а их всего-то не так уж много. В самом прямом, чисто физическом смысле. Вы никогда об этом не задумывались, Мэгги? Грубо говоря, ваше семейство не создано для бурной сексуальной жизни. И к Дэну и Джастине тоже это относится. Я хочу сказать, иные люди только и знают, что за этим гоняются, как блудливые коты, а у вас в роду ничего такого нет. Впрочем, Джастина еще может выйти замуж. Похоже, она необыкновенно привязана к этому немцу, к Лиону.

– Вот именно, вы попали в самую точку. – Мэгги не принимала никаких утешений. – Она необыкновенно к нему привязана. И не более того. В конце концов, они знакомы уже семь лет. Если б она собиралась за него замуж, они бы уже давным-давно поженились.

– Вы думаете? Я неплохо знаю Джастину. – Энн говорила чистую правду, в Дрохеде никто, в том числе и Фиа с Мэгги, не понимал Джастину так, как она. – Я думаю, она отчаянно боится полюбить той любовью, какую влечет за собой замужество, и, признаться, я восхищаюсь этим Лионом. Он, видно, прекрасно ее раскусил. Нет, я не могу сказать наверняка, что он в нее влюблен, но уж если влюблен, у него хватает ума ждать, пока она дозреет для решительного шага. – Энн наклонилась в кресле, забытая книга упала на кафельный пол веранды. – Слышите, слышите эту птицу? Как хорошо, по-моему, соловью и то до нее далеко… – И, помедлив, высказала наконец то, что уже многие недели было у нее на душе: – Мэгги, почему бы вам не поехать в Рим? Вам бы надо быть там, когда Дэн примет сан.

– Я в Рим не поеду! – сквозь зубы ответила Мэгги. – Я никогда больше никуда не двинусь из Дрохеды.

– Ну что вы, Мэгги! Дэн так огорчится! Пожалуйста, поезжайте! Если вы не поедете, там не будет ни одной женщины из Дрохеды, вы одна еще молоды и можете лететь. Поверьте, если бы я, старая развалина, могла надеяться, что выдержу такое путешествие, я бы уж была в этом самолете.

– Отправиться в Рим и смотреть, как празднует победу Ральф де Брикассар? Да я скорее умру!

– Мэгги, Мэгги! Конечно, вы разочарованы, но зачем же отводить душу на нем и на родном сыне? Вы же однажды признали, что сами во всем виноваты. Так смирите свою гордыню и поезжайте в Рим, сделайте милость.

– Дело не в гордыне. – Мэгги вздрогнула. – Ох, Энн, мне страшно ехать! Я не верю, что это неизбежно, не могу поверить. Как подумаю, мороз по коже.

– А если, приняв сан, он не сможет приехать домой, об этом вы не подумали? Это вам в голову не приходило? У священника не будет таких долгих каникул, как у семинариста, и если он решит остаться в Риме, придется вам самой туда ездить, не то вы совсем его не увидите. Поезжайте в Рим, Мэгги!

– Не могу. Знали бы вы, как мне страшно! Дело не в гордыне и не в том, что Ральф взял надо мной верх и прочее, – это все отговорки, это я выдумываю, чтоб ко мне не приставали с вопросами. Бог свидетель, я так по ним обоим стосковалась, на коленях поползла бы поглядеть на них, да только ни минуты не верю, что я-то им нужна. Нет, Дэн рад будет меня видеть, а вот Ральф? Он и думать забыл, что я существую на свете. Говорю вам, мне страшно. Всем нутром чувствую: если я поеду в Рим, случится несчастье. Потому и не еду.

– Да что может случиться, скажите на милость?

– Не знаю. Если б я знала, было бы с чем бороться. А тут просто ощущение – как побороть ощущение? Ничего другого. Предчувствие. Словно бессмертные боги собираются мне отплатить.

Энн засмеялась:

– Бросьте, Мэгги! Вы прямо как настоящая старуха!

– Не могу я, не могу! И я и есть старуха.

– Глупости, вы еще моложавая женщина в расцвете лет. И достаточно молоды, чтобы прокатиться в самолете.

– Ох, отвяжитесь вы от меня! – свирепо огрызнулась Мэгги и снова уткнулась в книгу.


Бывают случаи, когда Рим заполняет толпа, привлеченная совсем особой целью. Не туристы, не любопытные зеваки, что по нынешним реликвиям пытаются представить себе величие былых времен, и не перелетные птицы, наскоро осматривающие Рим в свободный час, проездом из какого-нибудь пункта А в пункт Б. Нет, эту массу людей объединяет некое общее чувство; они преисполнены гордости, они приезжают, чтобы увидеть своими глазами, как в величественной римской базилике – самом чтимом храме на свете – их сын, племянник или иной родич будет торжественно посвящен в духовный сан. Эти приезжие останавливаются кто в скромных пансионах, кто в роскошных отелях, кто у родных или друзей. Но все они заодно, в мире друг с другом и с целым светом. Как оно и подобает, они осматривают все подряд: вот Ватиканский музей и под конец, как награда за долготерпение, Сикстинская капелла, вот Форум, Колизей, Аппиева дорога, лестница на площади Испании, алчный фонтан Треви, son et lumiere[17]. Все это заполняет время в ожидании заветного дня. Этим людям даруется особая милость – аудиенция у самого папы, Рим щедр и ничего для них не жалеет.

На этот раз в отличие от всех прошлых лет Дэн не встречал сестру на вокзале: в уединении он готовился к предстоящему. Вместо него по затоптанному перрону, точно какой-то большой зверь, рыскал Лион Мёрлинг Хартгейм. Он не поцеловал Джастину при встрече – он никогда этого не делал, – только обнял за плечи и крепко сжал.

– Вот медведь, – сказала Джастина.

– Медведь?

– Раньше, когда мы только познакомились, я думала, вы – какое-то недостающее звено в истории происхождения человека, но потом решила, что вы ближе не к горилле, а к медведю. Горилла – нелестное сравнение.

– А медведь – лестное?

– Ну, пожалуй, медведь тоже кого угодно в два счета прикончит, но все-таки он поласковей. – Она взяла Лиона под руку и легко примерилась к его шагу, они были почти одного роста. – Как Дэн? Видели вы его, прежде чем он укрылся в уединении? Я чуть не убила Клайда, он меня раньше никак не отпускал.

– Дэн такой же, как всегда.

– Вы не совратили его с пути истинного?