Он смотрел в пол.

— Может, это оттого, что вы очень напоминаете мне мою маленькую сестру.

— Сестру? — растерянно повторила Доната и подумала: «Глупая гусыня, чего ты еще-то ожидала? Будь довольна, что он хоть не сравнивает тебя с матерью!»

— Вы этого, естественно, понять не можете. Да я и сам не понимаю, в чем тут дело.

Доната двинулась уже было к двери.

— И сколько же лет вашей сестре?

— Сейчас было бы девятнадцать. Но она дожила только до семи.

Пораженная услышанным, Доната остановилась. Она молчала. Все слова утешения, приходившие ей в голову, казались столь банальными, что произносить их не хотелось.

— Она погибла в результате аварии, — продолжал он сдавленным голосом. — А за рулем сидела моя мать.

— И мать тоже? Что стало с ней? — спросила Доната, все еще не глядя на него.

— Тоже погибла. Умерла по дороге в больницу. И отец всего этого не перенес. Как раз перед аварией у него с матерью была отвратительная ссора.

Теперь она все-таки оглянулась. Подошла к нему. Увидела слезы в его глазах. Нежно обняла его. Она не могла иначе.

— Я возьму на себя Розенгейм, Тобиас, — проговорила она. — И обещаю вам: в будущем стану носить эти проклятые туфли, предусмотренные техникой безопасности.

— Спасибо, Доната. — Он крепче прижал ее к себе. От его поцелуя у нее закружилась голова.

Ей стоило большого усилия над собой высвободиться из его объятий.

— Я бы не сказала, что ты поступил со мной совсем уж по-братски, — заметила она с чуть грустным юмором.

— Да ведь ты тоже уже не маленькая девочка, — ответил он, как бы оправдываясь.

— Это уж точно. И даже не большая. Мне сорок два.

— Я же знаю; почему ты мне об этом напоминаешь?

— Чтобы не сглаживать острые углы.

— Никаких острых предметов, Доната, между нами не будет никогда.


Отношения между Донатой и Тобиасом Мюллером становились день ото дня все более сердечными. Совершенно инстинктивно они стремились это скрыть от окружающих, но, разумеется, не могли достигнуть в этом полного успеха. Уже многим бросилось в глаза, что Тобиас никогда не уходит из офиса сразу по окончании рабочего дня, вечно находя предлоги, чтобы задержаться еще на какое-то время. Предположение, что это делается ради Донаты, напрашивалось само собой. Еще до того, как их отношения стали интимными, в офисе уже шептались об этом, причем предполагалось, что именно для любовных утех они и остаются вдвоем по вечерам на работе. И взгляды, и некоторые недвусмысленные улыбки сотрудников, сдержать которые им не удавалось, отчетливо свидетельствовали о сложившемся мнении.

Однажды компаньон Донаты вызвал ее на откровенный разговор.

— Ты вступила в интимную связь с Тобиасом Мюллером, — без обиняков заявил он.

Перед этим он пригласил ее в свой кабинет, и она — в самом радужном настроении, как и всегда за последнее время, — ничего не подозревая, зашла к Штольце. Его слова оглушили ее. Она взвилась:

— Как ты смеешь…

Он не дал ей договорить.

— Уж не собираешься ли отпираться?

— Я запрещаю тебе разговаривать со мной в столь вульгарном тоне.

— Вульгарно это или нет, но так оно и есть. Уже всем известно. Винклейн и Сфорци обеспокоены, Вильгельмина вне себя от ревности…

— На ревность она не имеет права!

— Чувства, любезнейшая моя Доната, к сожалению, разуму не подчиняются. Тебе, наверное, об этом лучше всех известно. Вильгельмина не знает, что ей делать. У нее появились головные боли, она стала ненадежной в работе, потому что несчастна.

— Этого я изменить не в состоянии.

Он умоляюще посмотрел на нее своими печальными глазами.

— Прошу тебя, Доната, не упорствуй. Весь рабочий климат в офисе испорчен твоим безответственным поведением.

— Я выполняю свою работу, и притом первоклассно, это тебе придется признать. Да и Тобиаса упрекнуть не в чем.

— Да, только в том, что он тебя соблазнил. Или дело обстоит иначе? Может, инициатива исходила от тебя? Это, пожалуй, даже более вероятно.

— Сколько же в тебе злобы!

— Потому что я и сам глубоко уязвлен, Доната.

— Непонятно.

— Подумай сама. Я всегда тебя очень уважал. При этом я, разумеется, не пытался добиваться твоей благосклонности. Сначала ты была женой моего лучшего друга, что уже само по себе стало непреодолимым барьером для ухаживаний, потом его вдовой, и тут тоже было бы не слишком красиво претендовать на твое внимание.

— Ах, до чего же ты великодушен! Исключительно из благородства ты никогда не делал мне предложений, даже не намекал на такую возможность. Вместо этого ты женился на другой женщине, которая гораздо моложе тебя.

— А что же, следовало оставаться ради тебя холостяком на всю жизнь?

— Почему бы и нет? Если только для тебя отношения со мной действительно были так важны, как ты утверждаешь.

— А иначе с какой бы стати я стал вкладывать денежки в архитектурную фирму? Я мог бы купить акции или, чтобы не рисковать, ценные бумаги.

— У меня ты зарабатываешь больше и при этом еще получаешь удовольствие от работы.

— Удовольствие я получал, признаю. Но теперь этому пришел конец. Каждый раз, когда мне попадается на глаза этот тип, у меня желчь по телу разливается.

Ее глаза сверкнули.

— А ведь именно ты подкинул его мне на пробу! Не забыл? А я противилась его приему, сколько могла.

— Но ты мне не сказала, что опасаешься в него влюбиться.

— Я и сама этого не знала.

Он нервно подергал свои манжеты и глубоко вздохнул, чтобы успокоиться.

— От того, что мы кричим друг на друга, толку не будет.

— Тут я с тобой согласна.

— Ведь раньше ничего подобного между нами не бывало, правда? У нас всегда были мирные и дружеские отношения.

«Да, — подумала Доната, — это потому, что, когда находила коса на камень, я всегда уступала». Но она промолчала.

— Я не хочу вмешиваться в твою личную жизнь, — продолжал он, — она меня не касается.

«Хорошо, что ты хоть это признаешь», — подумала она, но продолжала молчать.

— Но я несу ответственность за атмосферу в офисе.

— Только ты? — прорвало ее.

— Ты, разумеется, тоже. Мы оба. Я рад, что ты это понимаешь.

— Я считаю атмосферу в офисе лучше, чем когда-либо. Никогда еще работа не шла так споро, как сейчас. Коллектив представляет собой изумительно гармоничное целое, а если Вильгельмина, как ты утверждаешь, ревнует, то никто ведь ее здесь не держит. Признаю, что она — милая и послушная девушка. Но из всех сотрудников нам легче всего обойтись именно без нее.

— Нет, Доната. Придется паковать вещички кому-то другому.

Доната широко раскрыла глаза, которые стали еще более зелеными, чем обычно.

— Что-что? — выкрикнула она, словно не веря своим ушам.

— Ты очень хорошо меня поняла. Твоему Пупсику придется срочно исчезнуть.

— Артур, пожалуйста, подумай, о чем ты говоришь! Не может быть, что ты всерьез этого хочешь!

— Может, Доната. Я больше не желаю его здесь видеть. — Он протянул руку под ящик письменного стола, вытащил бутылку коньяку и стакан и наполнил его, ничего не предлагая Донате.

— Он свой испытательный срок выдержал! У тебя нет никаких причин для его увольнения!

— Ошибаешься, Доната. Причина есть. Но письменно я ее фиксировать не стану, а вместо этого мы уж придумаем что-нибудь такое, что ему не повредит. Не будем же мы портить ему всю жизнь из-за тебя.

— Что ты за человек?!

— Во всяком случае, не злонамеренный. — Могучим глотком он опорожнил стакан наполовину и провел по усам безымянным пальцем. — Ты, наверное, удивишься, если я скажу, что даже рад твоим развлечениям с этим парнем. В связи с этим должен тебе сказать, что ты еще достаточно молода, чтобы не устраивать панику по поводу приближения часа закрытия лавочки.

Доната в бешенстве вскочила с кресла. Он не дал ей сказать ни слова.

— В личном плане можешь вести себя с ним как хочешь. Мне-то что? Спи с ним, содержи его, пока позволят финансы…

— Хватит! — закричала она. — Довольно! Кончено! Ты сам не понимаешь, что несешь! Козел ты вонючий, больше никто!

— Может, я и вправду чуть переборщил, — согласился он, — но я ведь тоже не чурка бесчувственная, у меня, понимаешь, тоже есть чувства, которые нельзя оскорблять безнаказанно. — Он опорожнил свой стакан и наполнил его заново. — Теперь все дальнейшее зависит от тебя: либо он, либо я. Тебе придется принимать решение.

Она встала перед ним, оперлась руками на его письменный стол, наклонила голову к его лицу.

— У нас с тобой тоже есть договор!

— Срок которого, к моему удовольствию, истекает в конце года.

Она вдруг заговорила с ледяным спокойствием.

— Ты мне угрожаешь?

— Что ты, ничуть. Я теперь не уверен в том, смогу ли даже работать с тобой и в том случае, если ты мне в угоду выгонишь отсюда этого типа.

— У меня точно такое же чувство, — отрезала она. — Я вообще не понимаю, как могла тебя выносить в течение стольких лет — Она повернулась и вышла из комнаты.


Доната не помнила в своей жизни момента, когда была бы в таком бешенстве, как на этот раз. Больше всего на свете ей хотелось устроить собрание всех сотрудников и облегчить свою душу откровенным разговором. Но, конечно, делать этого было нельзя. Разум подсказывал ей, что скандал совершенно недопустим. Даже если дело дойдет до разрыва со Штольце (а это представлялось ей в данный момент неизбежным), то и тогда — по крайней мере, для окружающих — все должно выглядеть достойно, с соблюдением всех форм приличия.

Даже с Тобиасом она не могла поделиться, пока снова не обретет уверенность в своих силах. Какой толк, если он ворвется в элегантный кабинет Штольце и, распаленный гневом, даст ему по морде? А этого она вполне могла от него ожидать, поскольку, не будь женщиной, сама бы сделала то же самое. Никакой пользы от этого ждать не приходилось, скорее наоборот. Она была достаточно умна чтобы это понимать. Теперь главное заключалось в том, чтобы она сама могла контролировать свои действия, а Тобиаса можно посвятить в дело после того, как она окажется в состоянии дельно и трезво обдумать случившееся.

Уединившись в своем кабинете, Доната курила сигарету за сигаретой, но это не приносило спокойствия. Она кипела от бешенства и чувствовала, что не успокоится до самого вечера. Самым разумным было бы убраться на какое-то время из офиса. Работу — а Доната проектировала строительство дома для престарелых — придется сегодня отложить. Приняв такое решение, она почувствовала себя чуточку лучше.

Но чем заняться в эти украденные у себя самой часы? Ехать домой ей не хотелось. Довериться Сильвии было бы, несомненно, ошибкой. От сестры не приходилось ожидать ни хорошего совета, ни понимания. После некоторого размышления она решила использовать время, чтобы пройти давно уже просроченное очередное обследование у своей подруги-гинеколога госпожи Хайды Гурлер, бывшей одноклассницы. Она позвонила и, как и ожидала, была сразу же приглашена на осмотр, притом вне очереди благодаря их личной дружбе.

Доната попрощалась с госпожой Сфорци, объяснив ей, что должна ехать к врачу.

— Сегодня еще вернетесь? — спросила секретарша.

— Сегодня уже нет. — Она кивнула другим сотрудникам, стоявшим за чертежными досками, и стала одеваться.

Когда Тобиас Мюллер, как и обычно, хотел подать ей пальто, она отрицательно махнула рукой.

— Не надо, не беспокойтесь, я сама справлюсь.

Он внешне переменился, под темно-синими глазами обозначились черные круги. Возможно ли, что какая-то часть ее ссоры со Штольце уже известна окружающим? Нет-нет! Дверь его кабинета обита звуконепроницаемым материалом. Тобиас, кажется, обижен, и Доната рассердилась на себя за то, что не разрешила ему подать ей пальто. Но в этот момент ей претила всякая выставляемая напоказ интимность.

— Значит, до завтра, Тобиас, — произнесла она, стараясь придать своему голосу оттенок сердечности, что, однако, ей плохо удалось.

Не предоставляя ему возможности открыть перед ней дверь на лестничную клетку, она поспешила прочь.

Госпожа доктор Гурлер, крупная, ширококостная женщина с умным лошадиным лицом, приветливо встретила Донату, обняла и поцеловала в обе щеки.

— Давно не виделись, Доната!

— Понимать это как упрек? Мне кажется, я прихожу более или менее регулярно.

— Что это ты такая сердитая? Какая муха тебя укусила?

— Есть такая муха, — призналась Доната. — Я поскандалила с компаньоном. Но ты ведь не это имела в виду?

— Откуда мне об этом знать?

Какой-то миг Доната ожидала, что старая подруга спросит о деталях, и была готова ими поделиться. Но госпожа доктор Гурлер переменила тему.