Стоя затем в проеме открытой двери на террасу, она глубоко вдыхала свежий, сухой зимний воздух. Чувствовала она себя уже значительно лучше, чем в момент прощания с Тобиасом. Наконец-то ей удалось добиться ясности в отношениях с Сильвией. Давно следовало это сделать. Доната была полна решимости держаться принятого жесткого курса, пока сестра не съедет. Жить с ней вместе никогда не было удачным решением вопроса.

Доната сознавала, что после смерти мужа старалась сначала оставить все по-прежнему. Большой дом давал ей такую возможность, и она ею пользовалась. Ей и в голову не приходило, что можно начать все заново и зажить совсем по-другому.

Что касается продажи дома, то в действительности такая необходимость еще не назрела. Доната пока лишь играла с этой мыслью. Но она уже не любила свой дом так, как раньше. Он оказался фактором, противодействующим ее любви. В нормальной квартире, в обычном доме, где площадь сдается внаем, Тобиас мог бы оставаться с ней до тех пор, пока этого желали они оба. Бесчисленное количество пар так и поступали. И тогда не играли бы никакой роли ни разница в возрасте, ни то, что она его руководитель.

Правда, дом и связанный с ним стиль жизни не делали пропасть между ними непреодолимой. Но если она решила не выставлять Тобиаса, как сам он говорил, в роли жиголо, если она не хочет совсем его потерять, то должна разделить с ним его скромные условия существования.

Если уж придется выбирать между Тобиасом и домом, то принять решение не составит труда.


Положение с заказами в архитектурной фирме было чрезвычайно скверным. Кроме поселка «Меркатор», где работы должны были продолжаться еще до конца года, удалось получить всего один заказ: госпожа доктор медицины Хайда Гурлер унаследовала дом своего деда в Альт-Швабинге и обратилась за помощью к Донате. Вилла деда, дожившего до преклонного возраста, обветшала, и ее предстояло полностью обновить и перестроить в соответствии с пожеланиями докторши. Но поскольку она была подругой, Доната не могла, да и не хотела, рассчитывать гонорар по ставкам официального «Порядка оплаты работы архитекторов и инженеров» (ПОРАИ), а собиралась получить лишь ту сумму, которая покроет все фактические затраты, без каких-либо надбавок.

В одно февральское утро — это был первый погожий день после долгой и холодной зимы — Доната собрала всю свою команду в совещательной комнате и с полной откровенностью описала создавшееся положение.

— Если это не окажется абсолютно необходимым, то я все же не хочу никого увольнять. Но я считаю, что все мы должны засесть за работу с удвоенной энергией. Если мы не будем пропускать ни одного конкурса, идет ли речь о крупных или о мелких объектах, если наши проекты окажутся столь замечательными, что никто их не превзойдет, то только сам дьявол сможет нам помешать выйти из кризиса!

Ее слова были приняты с одобрением. Особенно те сотрудники, которые были зачислены только осенью прошлого года, вздохнули с облегчением, видя, что увольнение, которого они опасались, в ближайшее время им еще не грозит. Боялись увольнения, разумеется, и все остальные.

— Мы выложимся до предела, Доната, — заверил ее Гюнтер Винклейн, принявший на себя, как старейший из всех сотрудников, роль выразителя их настроений.

— «До предела» может еще оказаться недостаточным, — ответила она. — Я требую еще большего: чтобы каждый буквально превзошел сам себя!

Зазвонил телефон. Она сняла трубку и сказала: «Да?», зная, что звонок сюда может быть только из приемной. Все внешние абоненты соединялись сначала с госпожой Сфорци, а та, переговорив с Донатой по внутренней связи, могла затем соединить ее непосредственно со звонившим.

Доната прослушала сообщение Сфорци и сказала: — Передайте ему, что у меня совещание. Я сама позвоню ему через полчаса.

Потом она снова слушала какие-то слова секретарши.

Сотрудники уже начали тихо переговариваться между собой, и она энергичным жестом призвала их к порядку, а потом сказала в трубку:

— Ну ладно, подключайте! — И снова стала слушать. Остальные не знали, с кем она говорит, и не могли понять, о чем идет речь. Но им все же стало ясно, что позвонивший очень взволнован, и они подавленно молчали, чуя недоброе.

— Нет уж, пожалуйста, не взваливайте на нас такие обвинения, господин Пихлер, — резко бросила в трубку Доната. — Я признаю, что допущена халатность, и сожалею о том, что там у вас произошло. Но ответственность лежит, в первую очередь, на Оберманне! — Возникла новая пауза. — Разумеется, он будет это утверждать, ничего другого и ожидать нельзя! Я сама выеду к вам и посмотрю на допущенные огрехи! — Доната положила трубку.

Видно было, что она кипит от возмущения. Все, кроме Тобиаса, невольно опустили глаза или, по меньшей мере, избегали ее взгляда.

— Кто отвечает за дома с первого по седьмой в Розенгейме?

Вопрос это был сам по себе бессмысленным, ибо она, конечно же, знала ответ. Но ее потребность сделать на момент передышку оказалась сильнее простой логики.

— Я, — произнес Тобиас.

— Удостоверился ли ты в том, что вода из труб выпущена?

Этот вопрос был чисто риторическим. Ведь если бы он выполнил то, о чем она спрашивала, то ничего бы не случилось.

— Я распорядился, чтобы это было сделано.

Его спокойствие лишь усиливало ее гнев.

— Но потом не проверил, так?

— Доната, неужели ты всерьез ожидаешь, что…

— Ты, наверное, удивишься, но так оно и есть. Да, ожидаю, что на моих стройках контролируется все, решительно все до последней детали. — Она вскочила.

— Разрыв водопроводных труб? — спросил Тобиас, страшно побледнев.

— В трех домах!

— Мне ужасно досадно, Доната!

— А что толку от твоей досады! — Она повернулась к двери. — Я еду туда.

Тобиас подбежал к ней.

— Мне тебя сопровождать?

— Нет, благодарю, — бросила она и оставила его в растерянности.

Дверь за ней защелкнулась.

— Как можно быть такой бездушной? — воскликнула Вильгельмина. Ее пухлые щеки горели.

— Ну, тут у меня совершенно другое мнение, — заметил Гюнтер Винклейн с вызывающей улыбкой.

— Ах, вот как? — спросила взбешенная Вильгельмина.

— Вы еще недостаточно знаете нашу шефшу. Если бы господин Мюллер не был ее любовником, то он бы так дешево не отделался.

Тобиас повернулся к нему.

— Надо бы сейчас съездить вам по морде. Вы это явно заслужили.

— Так чего же вы медлите? — раздраженно спросил Винклейн. — Вам ведь в этой фирме все позволено.

Вильгельмина совершенно растерялась.

— Тобиас… Господин Винклейн! Вы же не собираетесь действительно драться? — закричала она, всплескивая руками. — Вы ведь отлично знаете, каково положение фирмы. Не можете же вы еще ко всему этому…

Тобиас взял себя в руки.

— Не волнуйся, Вильгельмина. Я на провокацию не поддамся.

— Я вообще не понимаю, с какой это стати вы на меня ополчились, господин Мюллер! — промолвил Винклейн. — Разве вам так уж неловко, что вы — любовник шефши?

Вильгельмина буквально бросилась между двумя задиристыми петухами.

— Ну, хватит, — крикнула она. — Хватит, говорю вам! Расходитесь! Марш обратно к чертежным доскам, и немедленно! Вам известно, чего ожидает от нас шефша.

— Хотел бы я знать, кто это дал право именно вам, цыпленок вы однодневный, отдавать нам приказы, — прошипел Винклейн.

Но вмешательство Вильгельмины имело успех. Вскоре совещательная комната опустела.

Доната пожалела о своей вспышке, едва только выехала из города; ей стало стыдно, что она вот так, полностью, потеряла контроль над собой.

Причины для недовольства действительно существовали, но она реагировала слишком уж несдержанно. Аварии на стройках неизбежны, да ведь и на самом деле за практическое-то выполнение работ отвечает строительная организация. Но опыт научил Донату, что надеяться на это нельзя, что следует постоянно все проверять собственными глазами, а иногда и действиями, убеждаясь, что все в порядке. Тобиас же ее опытом не обладал. Было бы вполне справедливо строго спросить с него за упущение, но все же не в таком тоне и не в присутствии всей команды. Видимо, он воспринял ее нахлобучку как унижение.

Она твердо решила извиниться перед ним еще до исхода дня.

Поговорить же с Тобиасом она собиралась к концу работы, когда все остальные уйдут.

Но из этого ничего не получилось: в этот вечер он не задержался, как обычно, а ушел, даже не дождавшись, пока закончит работу она.

Улыбка, с которой она собиралась просить у него прощения, застыла на ее губах. Разочарование было подобно боли от удара под дых. Доната скорчилась.


В последующие дни Доната и Тобиас общались между собой только по чисто служебным делам, а в остальном избегали встреч, обходя друг друга как можно дальше.

Она и не думала вновь предпринимать попытку примирения. Никому не должно было даже в голову прийти, что вот она, жалкая и несчастная, за ним гоняется. Если он считает уместным дуться на нее, пусть себе дуется. Во всяком случае, с точки зрения дела, она права. Она тоже имела основания ждать от него извинения.

При создавшемся положении вещей ей оставалось только держать себя достойно, а это стоило ей колоссального напряжения. Конечно же, их конфликт отражался и на общей атмосфере офиса. Меньше, чем раньше, смеялись и шутили, меньше флиртовали и поддразнивали друг друга, но зато все набросились на работу просто с какой-то одержимостью. О столкновении между Тобиасом и Гюнтером Винклейном Доната и понятия не имела, но ей бросилась в глаза озабоченность Вильгельмины, так не похожая на свойственную ей задорную манеру поведения. Доната решила, что должна поговорить с молодой женщиной и прощупать причины происшедшей с ней перемены. Ведь у Вильгельмины, как представлялось Донате, было меньше всего оснований проявлять озабоченность в связи с разрывом отношений между хозяйкой и Тобиасом.

Но задать Вильгельмине соответствующий вопрос как бы между прочим случая не представилось, а делать это в чересчур официальной форме Донате не хотелось. Зато ей пришлось вместо этого поговорить однажды с Розмари Сфорци.

Когда в офисе не было посетителей, секретарша имела обыкновение вести себя крайне неприветливо. Доната к этому привыкла, она относилась к такому поведению без раздражения и объясняла его личными проблемами Розмари.

Но однажды утром, когда госпожа Сфорци принесла в ее кабинет почту, лицо секретарши выглядело еще более мрачным, чем обычно. Доната стояла за своей чертежной доской.

— Что с вами? — спросила она. — Плохо себя чувствуете?

— Как-нибудь уж обойдется, — услышала Доната ее уклончивый ответ, сопровождаемый пожиманием плеч.

Доната, подойдя к секретарше, взяла у нее почту.

— Если вы больны, то лучше бы посидеть дома.

— Дома? — повторила секретарша и безрадостно рассмеялась. — Там бы мне на голову стены обрушились.

— Неужели настолько скверно? — спросила Доната, просматривая одно за другим прибывшие почтовые отправления — сплошь одни отказы.

— Даже еще хуже! — выпалила госпожа Сфорци.

Доната с изумлением взглянула на нее. Такой вспышки от этой обычно очень спокойной женщины она никак не ожидала.

— Я не хотела говорить об этом, — продолжала секретарша. — Думала, что это ведь никого не касается. Но положение таково, что вы теперь все же должны о нем знать, госпожа Бек. Я замужем за одним очень привлекательным мужчиной, и это настоящий ад.

Доната понимала, к чему клонит Сфорци, но молчала.

— Тино, правда, не моложе меня, мы с ним ровесники, и все же… Я слишком много взяла на себя, выйдя за него. Такое ощущение, что откусила слишком большой кусок яблока, а он попал не в то горло. Прямо задыхаюсь.

Донате было ясно, какую мысль хочет довести до нее эта госпожа, но она не собиралась, со своей стороны, рас сказывать ей о себе.

— Черт побери, — произнесла она вместо этого, — да вы становитесь просто красноречивой.

— Описать это лучше я не в состоянии.

— Вы о разводе никогда не думали?

— Да он скорее меня убьет, чем согласится. Не надо было с ним связываться; вот где я сделала ошибку. Теперь приходится расплачиваться.

Доната присела на край письменного стола.

— Если бы вам пришлось начинать все сначала, вы не пошли бы на такую жизнь вновь?

— Что вы?! Никогда!

— Вы бы отказались от всего, что принес вам этот брак? В том числе и от высшего счастья, от часов нежности? Ведь, наверное, были и они?

На это у госпожи Сфорци ответа не нашлось.

— Вы бы действительно предпочли остаться в полном одиночестве? — настаивала Доната. — Вести жизнь без всяких волнений? Тихие часы после работы с книжкой, рукоделием или телевизором? Так?