Белва Плейн - Пожар страсти

– Я непостоянная? – прошептала она.

Арни сел с ней рядом.

– Непостоянная? – переспросил он.

– Джеральд так считает.

– Если ты когда-то и была такой, Гиа, то сейчас наверняка нет.

Это было дико, безрассудно и бессмысленно, но ее вдруг охватило безумное желание рассказать ему все. Гиацинта понимала, что это смертельный риск, но пошла на него, совершила нечто немыслимое.

– Я была в клинике в ту ночь. Я уже говорила тебе, что Джеральд думает, будто это сделала я. Он не совсем заблуждается. Я была там в ту ночь, а в первый раз солгала тебе. Наверное, не знала тебя так хорошо, чтобы вверить тебе мою жизнь. Я курила. Ты ведь помнишь, что тогда у меня была эта привычка? Ты не заметил, что сейчас я не притрагиваюсь к сигарете? Я дала зарок: никогда впредь не делать этого.

– Господи, мне не по себе, – проговорил Арни, бледный и ошеломленный.

– Тогда я взбесилась. Я крушила мебель в кабинете, а при этом курила одну сигарету за другой. Вот так и возник пожар. Это все было из-за той девчонки. Вот какая я! – выкрикнула Гиацинта. – Поэтому Джеральд забрал моих детей. Мне пришлось их отдать, понимаешь? А иначе… иначе…

– Понимаю, – мягко сказал Арни. – Понимаю.

– Даже сейчас для меня не миновала опасность. И никогда, никогда не минует. Я никогда не верну себе детей. И никогда не забуду невинного мужчину, погибшего из-за меня.

Когда Арни обнял Гиацинту за талию, она положила голову ему на плечо. И в этом прикосновении не было ни страсти, ни желания – лишь стремление утешить ее.

– Это был несчастный случай, Арни, клянусь тебе. Могла загореться штора, потом огонь перекинулся на другие вещи. Или ты считаешь, что я сделала это намеренно? Скажи мне честно, прошу тебя!

– Уверен, что нет. Не понимаю, почему он обвинил в этом тебя. И так сильно переживал. В конце концов, это было даже не его здание. Я владел им.

– Джеральд устал от меня, а это дало ему повод от меня отделаться. Теперь он с удовольствием общается с детьми и ему не докучает такая зануда, как я.

– Ты – зануда?

– Так все время случается…

– Если бы это случилось со мной… Но я не буду говорить об этом сейчас.

И вдруг Гиацинту охватил страх. Что она наделала? Она схватила Арни за руки и впилась взглядом в его лицо.

– Арни! Ты никогда и никому об этом не скажешь? Не обмолвишься даже случайно? Я верю тебе, Арни! От этого зависит моя жизнь! И жизнь моих детей, если со мной случится худшее. Я не рассказала об этом даже Францине! Я боюсь, что она так разъярится, что однажды пойдет к Джеральду – и это будет для меня конец. Она презирает его.

– Гиа, выбрось из головы этот вздор. Я уже все забыл. Я никогда ничего не слышал. Ты мне ничего не рассказывала.

Вероятно, она была наивной. Наивность – ее главный недостаток, сказала как-то Францина, а Джеральд часто повторял это. Однако иногда необходимо кому-то верить.

– Я верю тебе, Арни, – повторила Гиацинта.

Он поднялся.

– Я сейчас возьму такси и отвезу тебя домой. – Он поцеловал ее в щеку. – Я готов все сделать для тебя, Гиа, и буду ждать. Я тебя не тороплю. Но ты все обдумай.

В течение нескольких месяцев по субботам и воскресеньям, а также по вечерам после занятий Гиацинта шила и складывала свою работу, никому не показывая ее. Работая, она слушала музыку. «Я прослушала десять опер, – подсчитала Гиацинта. – И сшила платьев столько, что они могут составить небольшую коллекцию».

Юбка из обивочной ткани все еще висела в шкафу. Из той же ткани она сшила жакет, который также повесила в шкаф. Светло-зеленое платье, сшитое Гиацинтой для Францины и взятое той в Мехико, она воспроизвела из зеленого атласа. В шкафу висело и черное платье с воротником, стилизованное под семнадцатый век и отделанное белыми кружевами, серый шерстяной костюм с алым кантом, расклешенный льняной костюм, различные брюки и блузки.

Однажды, перебирая свои изделия, Гиацинта подумала, что все эти изысканные, созданные ею вещи приносят радость в процессе их создания. У нее никогда не возникало желания надеть их. Одежда самой Гиацинты вполне отвечала образу ее жизни: занятия, уик-энды с женщинами, с которыми она подружилась, визиты Францины в Нью-Йорк. Кстати, круг общения Францины был гораздо шире, чем у дочери.

Посещения Франциной Флориды длились не более двух дней. К Гиацинте приезжали дети, но тоже на короткое время. Арни, появляясь в городе, приглашал ее на обед, и никогда – в номер своего отеля…

Казалось, того вечера вообще не было. Гиацинтой владели сложные чувства: она испытывала к Арни благодарность и глубокое расположение. О том, что чувствовал сам Арни после того, как она отвергла его, Гиа могла лишь гадать. Очевидно, он хотел ее видеть – иначе зачем бы ему навещать ее? Наверное, у него были другие женщины, которые давали ему то, что не дала она. Возможно, он жалел Гиацинту, узнав про историю с пожаром.

Стоя однажды перед своими работами, рассеянно глядя на них и размышляя о своей жизни, Гиацинта решила попытаться продать их. Не прошло и пятнадцати минут, как она сложила все в большую коробку, спустилась вниз и взяла такси. Через десять минут она приехала в самый фешенебельный магазин на Мэдисон-авеню и показала свои изделия управляющему.

Наблюдая, как он изучает содержимое коробки, Гиацинта подумала: не удивило ли его такое эксцентричное поведение? Через минуту она почувствовала ужас от своей дерзости и ощутила желание убежать из магазина.

Впрочем, элегантный управляющий не казался шокированным. Напротив, проявил явный интерес. В молчании проходили минуты. Только тихо шуршала папиросная бумага, в которую были завернуты изделия.

– Мне нравится серый костюм, отделанный алым кантом, и кружевная блузка. – Управляющий улыбнулся.

Он доставал из коробки одну вещь за другой, внимательно разглядывал, а затем аккуратно упаковывал.

– Ваши работы интересны. Вы, должно быть, не ожидали положительного ответа?

Гиацинта покачала головой.

– Напишите ваше имя, номер телефона и несколько слов о себе. Нам нужно подумать. Я непременно дам вам знать.

В странном состоянии, не понимая, не дурачит ли ее этот джентльмен, Гиацинта взяла коробку и на такси вернулась домой.

Через несколько дней Гиацинте позвонил незнакомый джентльмен. Она сразу подумала, что сейчас услышит вежливый отказ.

Но это оказался секретарь весьма знаменитого модельера – Лины Либретти. То, чем Шанель была для Парижа сорок лет назад, тем сегодня была для Нью-Йорка Либретти. Гиацинте предложили выставить костюм в магазине на Мэдисон-авеню и спросили, не привезет ли она свои работы в офис завтра или послезавтра.

Ошеломленная Гиацинта положила трубку. Она, конечно, знала Лину Либретти, поскольку та несколько раз выступала у них в школе. Эта смуглая подвижная женщина говорила с сильным европейским акцентом. На следующий день Гиацинта отправилась на Седьмую авеню, окрыленная надеждой, но не верящая в свою удачу.

Громадный стол в просторной комнате был завален журналами, вдоль стен стояли полки с папками и фотографиями знаменитостей. За громадным столом сидела миниатюрная женщина. Выступая в классной комнате, она не казалась Гиацинте такой маленькой.

Дама встала и, приветливо улыбнувшись Гиацинте, тут же приступила к делу.

– Вам не следовало привозить все это. Я знаю вашу работу, ваши эскизы. Разве вы не помните, что я была в вашем классе?

– Очень хорошо помню.

– Да. Я вас тоже помню. Мне хотелось поговорить с вами в конце семестра, но я не люблю отвлекать студентов в середине года. Однако вы вынудили меня. Вы произвели впечатление там. – Широким жестом она показала в сторону Мэдисон-авеню. – Я делаю четыре выставки в год, и у меня все тут же раскупают. Но думаю, что вы об этом тоже слышали.

Гиацинта кивнула.

– На меня вы тоже произвели впечатление. По-моему, вы разбираетесь в искусстве и чувствуете природу. Я права? Да вы садитесь!

Эта женщина была весьма неординарной и, без сомнения, умной.

– Так я права? – повторила мисс Либретти.

– Да, я занимаюсь… точнее, занималась живописью. А выросла я в маленьком городке среди сельских ландшафтов.

– Ну вот, – перебила ее Либретти. – Я увидела это в вашей работе – все эти листья и оттенки неба. Свежесть. Может, вам это покажется вздором, но вы очень хороши, дорогая, очень хороши! Я уже старая женщина, мне за семьдесят, мимо меня прошли сотни людей. Они все думают, что у них талант, бедняжки, хотя он мало у кого есть. Они считают себя оригинальными, но сколько этих оригинальных? – Лина Либретти засмеялась. – Я сама не слишком оригинальна. Хотите работать у меня? Я научу вас гораздо быстрее, чем это сделают в школе.

Сердце у Гиацинты неистово забилось.

– Хорошо, я вижу, что вы придете. А теперь откройте эту картонку и дайте мне взглянуть на ваши произведения. Вы на днях просто ошеломили того бедного управляющего.

Только через полгода Гиацинта реально оценила случившееся. С одной стороны, ей предстояло многому научиться и ее первоначальная эйфория исчезла на второй день пребывания в заведении Лины Либретти. Гиацинта постоянно боялась, как бы ей не сказали, что она не подходит и произошла прискорбная ошибка.

Никогда еще Гиацинта не видела рабочий зал, где при невероятно ярком освещении сидели и стояли мужчины и женщины, которые шили, кроили и отделывали предметы фантазии модельеров. Только журналы мод изображали, как модельер драпирует живую модель. Сама Гиацинта лишь однажды проделала такой опыт с Франциной.

Ошибки обескураживали ее, она боялась выговоров Лины, подмечавшей каждую ее оплошность. Однажды Гиацинта даже сказала, что Лине лучше уволить ее, на что та ответила:

– Не будь идиоткой! Ты останешься здесь и после меня, если захочешь.

Гиацинту переполняли идеи. Она посетила музей костюма, китайскую выставку, Центральный парк – и все давало ей импульсы для новых замыслов. Кружева на детском чепчике преобразовывались в оборки на бальном платье, а сари – в развевающиеся рукава.

Лина кивнула.

– Хорошо. Теперь давай выкроим. Наблюдай за мной внимательно.

Когда тот магазин, куда Гиацинта носила свои первые образцы, заказал ей несколько работ и выставил под именем Либретти, появилась статья в популярном журнале мод, где сообщалось, что новая модельерша молода и что зовут ее Гиацинта.

Лина была щедрой.

– Если продолжишь так, как начала, я предоставлю тебе полную свободу. Ты будешь работать за более низкую цену – не низкую, а чуть ниже, – и мы назовем твои изделия «Продукция Гиацинты – Лины Либретти».

Люди по-разному реагировали на внезапные перемены в ее жизни.

Францина немедленно приехала в Нью-Йорк, пригласила Гиацинту на гала-обед в одном из шикарнейших ресторанов и купила браслет, чтобы идти вместе с новой знаменитостью. Вместе с тем за ее гордой улыбкой прятались сомнение и недоверие, как будто все это казалось ей нереальным.

Арни выказал восхищение и скептицизм.

– Блестяще! Потрясающе! Пусть мир узнает! Но ты новичок в этом деле, так что будь осторожна. Осмотрись и выясни, какова конъюнктура и цена. Не позволяй никому взять над тобой верх.

От Джеральда пришло короткое дружелюбное письмо с поздравлениями. Гиацинта выбросила его в корзину. Поскольку Джеральд не подписывался на модные журналы, Гиацинту удивило, что до него дошла эта новость.

– Это ты ему сказал, – упрекнула Гиацинта по телефону Арни.

– Клянусь, что нет. Пойми, Гиа, ты сама сделала себе имя. И всего за какие-то шесть месяцев. Но не зазнавайся, малышка.

Время лечит… Это должно означать, что оно исцеляет все раны. Но только не ее. Оно лишь научило Гиацинту делать хорошую мину, благодарить Бога за интересную работу, за то, что дети здоровы и что ей пока удается избегать угрозы, нависшей над ней.

«Видя симпатичного мальчика с портфелем, – размышляла Гиацинта, – я вспоминаю сына, которому тоже десять лет. Думаю я и об Эмме, маленькой худенькой девочке, очень впечатлительной и любопытной. Она похожа на отца и на Францину. Эмма будет высокая, как я. В отличие от меня мои дети привыкли к своему образу жизни.

Все изменилось, или же, напротив, ничего не изменилось, и это зависит от того, к чему ты стремишься. Между Франциной и мной установилось перемирие. Она больше ни о чем меня не расспрашивает. Арни остается все таким же – живым, экстравагантным и верным; между нами так все и осталось недоговоренным с того вечера, когда я вырвалась из его объятий. Лина по-прежнему полна энтузиазма. Она очень довольна, потому что теперь, спустя год, мои работы продаются в восемнадцати самых престижных универмагах восточного и западного побережья. У меня уже появился вкус к выставкам, фотографиям и интервью.

Да, все изменилось – и вместе с тем не изменилось ничего».