Джон обнял сына и прижал его к себе.

— Не знаю, мой мальчик. В глазах закона ее вина уже доказана. Нам остается лишь надеяться на снисходительный приговор.

Три недели спустя Полли судили вместе с семнадцатью другими арестованными, некоторые из них были закоренелыми преступниками, схваченными с краденым имуществом. Всем вынесли один приговор. Ожидали, что их, как водилось, приговорят к смертной казни через повешение, причем возраст обвиняемого не являлся поводом для помилования, сколь бы лет ни было арестованному. Но судья решил иначе. В американских колониях испытывался острый недостаток рабочих рук, а среди самых отъявленных преступников, сидевших на скамье подсудимых, оказались несколько мужчин, обладавших разными профессиями строителей, которым там найдется хорошее применение. Что же до рыжеволосой девчонки, то горести и обретенный опыт побудят ее исправиться, когда она станет рабыней на новой земле, если выдержит плавание и чреватые с ним опасности.

Томас тут же обрадовался, услышав, что Полли избежала виселицы, но опечалился при мысли, что ее обрекли на мрачное будущее. Но мать успокоила его, говоря, что он должен радоваться тому, что Полли осталась жива. Томас вспомнил, что она сильна духом и не боится трудностей, и всем сердцем надеялся, что удача не покинет ее.


Прошел еще один год, утекло много воды. Томас не по годам вырос и спустя полгода после одиннадцатого дня рождения его считали гораздо старше. Он мастерил детское кресло, готовясь преподнести его в подарок к рождению нового ребенка, ибо все признаки говорили о том, что мать скоро разрешится от бремени. В школе он поднялся выше среднего ученика, стал серьезнее и прилежнее, чем в предыдущие годы, причем самые лучшие оценки у него были в математике. Он развил в себе способность хорошо рисовать, что в школе не поощрялось и не признавалось, ибо там главное внимание уделяли академическим предметам. Однако рисование приносило ему большое удовлетворение.

Он смастерил кресло, но дарить его так и не пришлось. Мери умерла, родив мертвого ребенка. Этот удар отнял у Томаса детство. Несчастье грозило захлестнуть его. Иногда он запирался в сарае для дров и безудержно рыдал, растянувшись там на бревнах. Все осложнилось тем, что они с отцом не могли утешить друг друга, хотя и были в хороших отношениях, горе стало личным для каждого из них. Оба возненавидели коттедж, ставший холодным и пустым, тепло и свет, похоже, покинули дом вместе с женщиной, которой им все больше не хватало с каждым проходившим днем.

Джон нашел спасение в труде, удлинив свой рабочий день, а Томас, сам не ведая причину, пренебрегал уроками и искал развлечений в глупых проделках, которые все время доставляли ему неприятности. Сначала он подавал надежды, а теперь стал головной болью для учителей. Его поведение стало еще хуже как дома, так в школе, когда он узнал, что отец, проведший вдовцом несколько месяцев, намеревается снова жениться. Для Томаса стала невыносимой мысль о том, что чужая женщина займет место покойной матери.

Джона снова и снова доводило до белого каления необъяснимое бунтарство сына. Ему так и не пришло в голову, что Томас в это особо мучительное время страдает от потери отца не меньше, чем от смерти матери. Джон воспринял это как знак, что Томасу пора оставить родительский дом. Смена обстановки пойдет мальчику на пользу, нечего болтаться там, где каждый шаг вызывает воспоминания. В более радостные дни они всегда говорили о том, что Томасу следует получить основательную подготовку, когда настанет время. Что же до него самого, то неплохо завести новую семью, когда рядом не будет враждебного отпрыска от прежнего брачного союза. Отец не испытывал угрызений совести оттого, что забирает мальчика из школы. Как-никак Томас получил неплохое образование, а теперь ему самому предстоит распорядиться тем, что он приобрел, и применить это в деле. Даже в университетах студенты не станут терять времени и уйдут, если почувствуют, что приобрели надлежащие знания в каком-нибудь предмете, и никто не станет их за это корить.

Не сказав Томасу ни слова, Джон собрал лучшие произведения мальчика и, когда отправился по делам в Уэйкфилд, совершил небольшое путешествие в аббатство Ностелл. Там он показал эти произведения плотнику имения, некоему Джону Гаррисону, с которым был давно знаком. Он знал, что Гаррисон гораздо искуснее и опытнее его самого. Это был исключительно талантливый человек и сейчас трудился над счетчиком времени, предназначенным для определения долготы в море, он сделал много красивых предметов мебели, украсивших дом в Ностелле, включая превосходные часы в футляре, с которыми знакомили всех приезжавших гостей.

— Гм-м-м. — Гаррисон изучал произведения Томаса, вращая их во все стороны и рассматривая критическим взглядом. Обладая отличной репутацией, он мог позволить себе придирчивость в выборе учеников, для него характер и желание работать имели не меньше значения, чем навыки и сообразительность. — Сколько, ты говоришь, мальчику лет?

— В июне исполнится двенадцать. Детское кресло — самая последняя из его работ.

Гаррисон провел руками по спинке и подлокотникам. Хотя, разумеется, он заметил много недостатков, объяснявшихся неопытностью, но пропорции были выдержаны, а сиденье отличалось приятной формой. Он инстинктивно угадал признаки мастерства, искусно воплощенные в форме, а такого на пустом месте не бывает. Он поднял кресло, со стуком снова опустил его крепкие ножки на верстак перед собой, словно заключая договор.

— Дай мне взглянуть на этого парня. Если он окажется способным, я возьмусь обучать его семь лет, которые положением о ремесленниках отводятся для подготовки столяра-краснодеревщика. Но, — добавил он, сощурив глаза с морщинками и предостерегая от ложных надежд, — если он не оправдает мои ожидания, ты заберешь его домой.

Томасу казалось, будто над его головой рассеялись облака, ведь ему подвернулся случай оставить Отли и обрести карьеру, которая давно манила его. Целеустремленность, временно подавленная горем утраты, вновь пробудилась в нем. Мальчик без умолку говорил о том, на что надеялся и чего хотел достичь. Во время разговора Гаррисон пришел к выводу, что мальчик подойдет, и кивнул отцу. Договорились о сумме вознаграждения, за которую Томаса предстояло обучить ремеслу, обеспечив его жильем и столом. Гаррисон вручил мальчику перо, и договор ученичества был должным образом подписан обеими сторонами.

Томас вселился в дом одной из сестер Гаррисона, которая была замужем за садовником имения. Это была пара средних лет с взрослыми сыновьями, покинувшими родительское гнездо, и им пришлось по душе, что в их доме снова будет жить мальчик. Позже выяснилось, что Томас самый младший среди многочисленных работников, отданных в подчинение Гаррисону. Плотницкая мастерская находилась позади конюшен и состояла из нескольких маленьких комнат, где стояли верстаки и токарные станки. Все было ему хорошо знакомо, те же едкие запахи дерева, клея и сальных свечей вперемежку с дымом, когда разводился огонь. Ряды рубанков всяких форм и размеров лежали на полках над дверями и, как и в мастерской в Отли, оштукатуренные стены пестрели стеллажами для инструментов, на отдельных полках лежали горы свечей, щипцы для снятия нагара с свечей, старые песочные часы, горшки, набитые всякой всячиной, фонари и связки запасных свечей, перевязанных плетеной соломой. Со стропил рядами свисали плоские деревянные шаблоны, иногда они покачивались и со стуком бились друг о друга, что еще больше усиливало шум молотков и вой пил, не прекращавшийся с утра до ночи.

Гаррисон оказался строгим мастером. Он предъявлял высокие требования к себе и ожидал того же самого от тех, кто работал на него. Сначала Томас расстроился, увидев, что ему приходится начинать с нуля, будто он никогда в жизни не держал в руках стамеску или рубанок, однако некоторое время спустя мальчик понял, чем отличаются нынешние наставления от тех, какие ему давал отец. Тот был всего лишь хорошим обычным плотником, но не искусным мастером, равным Гаррисону. Томас перестроил свои взгляды и со временем с таким же рвением, как и его мастер, стал относиться к совершенству самого незначительного стыка или «ласточкина хвоста».

Пока чередой шли годы, дремавший в Томасе гений, который Гаррисон распознал в зародыше, начал проявляться в ходе умелого обучения. Казалось, будто все навыки предков Чиппендейла воплотились в нем, обрели концентрированную силу и лишь ждали настоящего учителя, который даст им выход. Гаррисон не хвалил его. Он все время критиковал и находил недостатки, чтобы обуздать в нем соблазн легко возгордиться собой, что могло лишь помешать его неуклонному росту мастерства. Томас научился соблюдать дисциплину даже тогда, когда ему в имении поручали самую простую работу, такую, как чинить заборы или клетку для кур. Однажды ему велели сделать новое корыто для поросят. Он почувствовал, что в нем развиваются способности владеть деревом по мере обретения физических сил. Стремясь выделиться в своем искусстве, от которого никогда не отрекался, мальчик начал представлять, какие богатства и успехи ждут его в будущем, если он сумеет воспользоваться своим умом и способностями. Словно подтверждая особые умения Томаса, на шестом году обучения Гаррисон отдал ему предпочтение среди старших и более опытных работников и поручил сделать мебель для кукольного дома для леди Уин. Хотя об этом не говорилось ни слова, Томас догадался, что мастер очень доволен теми образцами столов и кресел, который он недавно изготовил по чертежам самого Гаррисона.

Томас с радостью взялся за грандиозную задачу обставить кукольный дом. Эта работа потребует сотни часов работы и станет проверкой терпения и самодисциплины. Каждое крохотное соединение придется вырезать с предельной точностью, резьбу каждого столбика кроватей и кресел придется аккуратно скопировать, балюстрады лестницы, каминные полки, рамы картин и зеркал должны быть соразмерны со всем остальным. Это была труднейшая задача. Если он справится, то ко времени окончания работы докажет, что для него нет невозможного ни в мире тончайшего плотничьего дела, ни в искусстве краснодеревщика.

Предполагалось, что Джеймса Пейна, архитектора, отвечавшего за строительство нового особняка, попросят начертить кукольный дом, что он и сделал в духе архитектурного образца. Дом аккуратно располагался на подставке, его высота и ширина достигали пять дюймов, холл находился на нижнем этаже, к нему примыкали столовая и кухня. На двух верхних этажах должны были расположиться гостиная, две передние и три спальни, одна из них — роскошная спальня, какие положено иметь в больших домах. Когда Томас приступил к сооружению кукольного дома в соответствии с чертежом, Джеймс заглянул в плотницкую мастерскую, чтобы посмотреть, как продвигается работа. Точно так же он ежедневно следил за тем, что делалось на соседней строительной площадке. Действительно, кукольный дом имел тот же фронтон крыши, что и новый особняк Ностелла, украшенный картушем с фамильным гербом.

Во время этих посещений между Джеймсом и Томасом, бывшими почти одногодками, завязалась дружба. Джеймс любил говорить об архитектуре, а Томас, которого эта тема очень интересовала, поскольку имела отношение к его работе, узнал многое о пропорциях, стиле, конструкции, о чем почти ничего не ведал. Иногда они встречались за кружкой пива в местной таверне, и Джеймс подробно рассказал о Уильяме Кенте, первом архитекторе, создавшем чертежи мебели, соответствовавшие комнатам, которые сам проектировал, — это была совершенно новая идея, повсюду вызывавшая интерес. Кент, посвятивший себя грандиозной архитектуре, создавал крупные и внушительные предметы мебели, богато позолоченные и украшенные женскими головками, резными складками тканей, обилием гребешков, дубовыми листьями и желудями. Затем, будто этого было недостаточно, он покрывал все акантом, местами добавляя на всякий случай русалок с вьющимися хвостами. Джеймс, видевший работы Кента во многих домах, объяснил, сколь удачно такая мебель подчеркивала огромные симметричные комнаты, что стало правилом, особенно для тех помещений, длина которых достигала шестидесяти футов, а высота и ширина — тридцати. Он часто тут же наглядно пояснял завороженному слушателю свою мысль набросками. Джеймс также давал Томасу книги по архитектуре, которыми тот зачитывался за полночь при свете сальной свечи. Его знания расширились до новых горизонтов.


Пока Томас ехал от самого Ностелла до Отли на телеге, кукольный дом не выходил у него из головы. Если бы он трудился обычный рабочий день, изготовляя для него мебель, то завершил бы дом не раньше, чем возвели бы новый особняк. Но он целиком отдался этой работе, часто приходил в мастерскую за два часа или еще раньше других работников. В шесть часов утра Томас зевал, глаза слезились, но он продолжал работать еще долго после того, как все разошлись по домам. Ему пришлось оторваться от этой работы, чтобы сделать переносное кресло для Изабеллы Вудли, что задержало его, но, как только будет изготовлен последний предмет, он тут же уедет. Его соблазнительно манило будущее.