Алина Ржевская - Позволяю любить

Наступал вечер, за ним следовала ночь, и он с нетерпением дожидался момента, когда можно будет уйти в спальню, — Анатолий теперь жаждал свиданий.

В течение всего дня — или почти всего — он не вспоминал о ней, о своей любимой, не задумывался о чувствах, которые она вызывает у него. День заполняла работа, времени на размышления и копание в себе не оставалось. Днем протекала его обычная жизнь — работа, молодая жена, родители, тесть с тещей, наконец…

А ночью…

Ночью словно наступала другая жизнь — виртуальная реальность, параллельный мир; иными словами не объяснишь. Никакие слова не способны точно выразить все с ним происходящее. Когда появлялась она, Толя готов был все отдать только за то, чтобы быть рядом с ней, он был согласен променять дневную реальность на нереальность своих ночных видений.

Образ ее был безупречен. Фигура потрясала воображение, а лица так и не удавалось увидеть. Когда она оборачивалась, лицо ее расплывалось, словно проникало к нему сквозь тугие струи дождя. Либо прослеживался очень нечеткий контур, такой, словно она — против солнца и свет ослепляет его.

Впрочем, он досконально изучил линии ее тела. Оно — идеал, настоящий эталон красоты. Она не была ни худой, ни толстой, ни высокой, ни маленькой. Она просто являлась к нему в гармонии, пропорционально сложенной. Врут те, кто утверждает, будто бы небольшие диспропорции придают женщине шарм и изюминку, а гармония, дескать, скучна. Они, вруны эти, ее просто не видели.

Голоса ее он тоже не слышал, но зато наизусть знал ее запах. Он — головокружительный и манящий — напоминал что-то знакомое, но Анатолий никак не мог вспомнить, что именно. Что-то такое далекое и тем не менее родное, будто затерявшееся в его детстве и оттого еще более дорогое.

И он снова и снова с радостью погружался в негу сна…

Из ванной комнаты доносился звук льющейся воды.

Анатолий подошел к двери, полагая, что это его жена принимает душ, и потянул за ручку. Но то была не Оксана…

Она…

Обнаженная, обволакиваемая лишь упругими струями воды. Они изящно стекали по изгибам тела, словно оттачивали совершенство линий прекрасного стана. У Толи перехватило дыхание и туманом заволокло глаза. А она — повернулась к нему и ничуть не смутилась собственной наготы. А чего ей стыдиться? Тело — божественно красиво!

Она молча протянула к нему руку. Мокрые пальцы коснулись его лица, вернулась способность дышать. Толя судорожно вдохнул влажный теплый воздух, пропитанный ароматом чего то сладкого, но без приторности, с легкой горечью.

Он еще раз набрал полную грудь этого пьянящего запаха счастья.

А ее руки уже проникли к нему под одежду, стягивали с Толи футболку, намокшую от влажного воздуха и водяных брызг. Он хотел что-то сказать ей, но уже не успел — ее губы накрыли ему рот. Она целовала жадно, словно желая вобрать его в себя всего. Он ощущал ее всю, сразу и везде, так плотно ее тело прижалось к его телу. Мысли испарились из головы, остался только стук пульсирующей в висках крови.

А потом все окончательно поплыло перед глазами. Он то ли терял сознание, то ли погружался на самое дно блаженства.

Лишь в последний момент, всего на один миг, ему удалось увидеть ее лицо. Совершенно незнакомое, но такое же прекрасное, как и вся она. И глаза — не просто светлые, а какого-то необыкновенно сложного цвета — серо-зелено-голубые, что ли… Серый оттенок придавал им властность, голубой — детскую наивность, зеленый — завораживающее коварство…

— Анна Сергеевна, здесь вчера та-акое было!..

Медсестра обожающим взглядом смотрела на Аню и сгорала от нетерпения поскорее поделиться с ней вчерашними событиями.

— Что, не терпится сплетнями рассыпаться? — как-то странно спросила Аня. Лицо ее было непривычно отстраненно.

Медсестра надулась. Она же из самых лучших побуждений, предупредить хотела!.. И вовсе это никакие не сплетни — между прочим, ее саму это дело непосредственно касается.

— Ладно, давай выкладывай! Что тут было? — поинтересовалась-таки Аня, раздеваясь у себя в кабинете. — Небось шороху поднялось из-за того, что я не пришла?

— Ага! — оживилась медсестра. — Мальчика привезли, который с пятого этажа выпрыгнул. Что тут бы-ыло! «Скорая», милиция, наши все в бегах, суета повсюду, главврач орет: «Где Аня?..» Удивительно, как он жив-то остался?

— Артур Маратович? — не поняла сумбурного рассказа Аня. — А с ним что?

— Да нет. Я про пацана. С такой высоты грохнулся — и нате вам, живой… — на одном дыхании выпалила медсестра. — Потом мент приехал, давай всех тут шерстить. «Мне, — говорит, — он живой нужен, я его в тюрягу засажу лет на десять…» Артур Маратович носился по больнице как угорелый, вас требовал, менту тому говорил, что вы у нас лучший хирург… а тот красивенький милиционерчик всё знай в усы себе: хи-хи, не дождетесь, мол… Тут Маратычу докладывают, что вы отказались и трубку бросили, его чуть удар не хватил. Весь красный, как рак в кипятке, слюной по сторонам брызжет, пальцем в телефон тычет, а у самого от волнения руки дрожат, никак на кнопку не попадет. Потом как заорет: «Она телефон отключила, идите за ней домой». Но никто не пошел, потому что парня уже в операционную повезли. Короче, Маратыч сам взялся. А Степанова что вытворяла! В истерике билась! «Нет, не дам Артурчику его резать, будем Аню ждать…» Ей говорят, что вы отказались, она такой мат выдала, у мужиков уши в трубочку свернулись — утюгом не разгладишь…

— Тот мальчик как? — перебила ее эмоциональный рассказ Аня. — Нормально?

— Ага. Только… Что-то там во время операции не так пошло. Маратыч молчит, хмурый, к нему и подойти-то страшно. Кричал: «Аню увижу — убью!» Вас то есть…

— Поняла, — криво усмехнулась Аня.

— Пацан сейчас в реанимации, Степанова — в шоке, с работы ушла пораньше, Маратыч в кабинете заперся — пьет, кажется. А пацана парализовало. То ли еще до операции, то ли Артур его так неудачно разрезал. Менты ушли, говорят, на этого парня потерпевшие заявление писать не стали. Что он сделал, так нам и не сказали. Все думают, что он, наверное, квартиру обокрасть хотел, а его там застукали. Вот он от безысходности и сиганул в окно.

— В какой он палате?

— В третьей. Хотите снимки посмотреть? — Медсестра услужливо подложила конверт с рентгеновскими результатами.

Аня мельком просмотрела.

— Ну что? — любопытничала медсестра.

Аня еще раз взяла пленку, вставила в просмотровый аппарат.

— Это до операции делали? — спросила она.

— Нет, уже после. Которые до — те у старшей сестры, — пояснила сестра. — Что там?

— Позвонки раздроблены. Надо удалять и ставить фиксаторы.

— Будете заново оперировать?

Аня не удостоила ее ответом, пошла в реанимационное отделение.

Максим, как ни странно, был в сознании. Боль пульсировала где-то в середине спины, а нижнюю половину тела он не чувствовал вовсе. С одной стороны, это радовало — не больно человеку, пусть даже ноги и в гипсе. Но с другой — пугало: а что, если человек так и останется инвалидом? До конца жизни в кровати лежать или на кресле кататься, под жалостливо-презрительные взгляды? Уж лучше сразу умереть!

Аня вошла в палату, встала возле него, пристально посмотрела в глаза. Он не догадался, кто она такая, — Аня поняла это по взгляду, открытому, без малейшей тени стыда. С надеждой смотрел, подонок.

— Знаешь, кто я? — ровным голосом спросила Аня.

— Врач, — тихо прогукал Макс, явно приняв во внимание белый халат, что был надет на пришедшей. Говорить было трудно, боль в спине усиливалась.

Она медленно покачала отрицательно головой.

— Я — сестра Кати, — могильным шелестом донесся до Максима ее голос. Только мертвый не почувствовал бы в нем затаенной угрозы.

Аня наклонилась к самому его лицу, он попытался отвернуться, ощутив прилив дикого страха. А в глазах Ани отчетливо бесились дьявольские огоньки. «О ней говорили, что ведьма, — вспомнилось Максу. — Точно! Ведьма!»

— Чувствуешь мою руку? — Аня коснулась рукой низа живота Максима.

Он ничего не ощутил. Она саркастически улыбнулась.

Только теперь Максим с ужасом стал осознавать, что обречен.

— Ты никогда больше никого не сможешь изнасиловать, — тихо говорила Аня, зажав рукой его лицо, чтобы не отворачивался. — Я по твою подлую душу пришла! Хотел сухим из воды выйти? Думал, с рук сойдет?

— Убейте меня, — почему-то попросил он хрипло.

— Легко отделаться хочешь? — Аня страшно ухмыльнулась. У нее самой в душе нарастал кошмар: она ужасалась собственному наслаждению, получаемому при виде мучений и страха постороннего человека. — Нет. Ты до конца своих поганых дней будешь вспоминать, как надругался над моей Катей. И как поплатился за это. Не бойся: она будет навещать тебя, чтобы время от времени плевать в твою мерзкую рожу. Хочешь, я позову ее сейчас?

Макс лихорадочно рванулся, пытаясь высвободиться от ее рук, но не смог — только больно пронзило до самого затылка.

— Не можешь? Она тоже вырывалась? — продолжала издеваться Аня. — Она кричала? Ей было больно? И как тебе это понравилось? А сейчас — тебе нравится быть на ее месте? Мразь… Прикасаться к тебе противно!

Аня отпустила его, отошла на несколько шагов и, обернувшись, увидела, что медсестра, которая только что с ней разговаривала, стоит сзади.

— Все слышала? — надменно спросила она ее. — Иди растрезвонь, болтливая ты моя!

— Ой, нет, что вы, Анна Сергеевна! — принялась та смущенно оправдываться. — Я ничего никому не скажу! Я же не знала, что он…

Медсестра с омерзением посмотрела на Максима. Аня вышла, медсестра кинулась ее догонять.

— Я правда ничего не скажу, — уверяла она.

Аня остановилась.

— Отмени все приемы, которые назначены у меня на сегодня. Я отгул взяла — так и скажи всем, кто спросит. Домой мне не звонить, все равно не приду, — быстро говорила Аня.

Медсестра послушно кивала.

— А Катя? Она-то как?

Аня разозлилась.

— Любопытная ты моя! — снова заговорила она. — Держи лучше язык за зубами, а то отрежу от него ту часть, что в рот не помещается. — Аню все больше захлестывала волна стремительного страха по поводу собственного садистского спокойствия. Но она не могла уже остановиться. — Что касается Максима, на него мне глубоко плевать. Но если сплетни пойдут о моей сестре, ты горько пожалеешь, что родилась на свет. Все поняла?

Аню вызывал к себе главврач. Об этом ей сообщила Степанова, победно посмотрев в спину своей обидчице.

Артур Маратович пребывал во взвинченном расположении духа. Обычно приветливый, сегодня он не ответил даже на приветствие Ани.

— Опять Степанова жаловалась? — предположила Аня причину его плохого настроения. Интонации ее голоса пугали ледяными обертонами.

— Нет. Степанова сегодня ни при чем. Я получил одно занятное письмецо, — произнес главный, протягивая ей бумагу.

— Я не читаю чужих писем, — отстранилась она.

— Думаю, все же стоит. — Голос Артура Маратовича тоже стал редким — слишком, наверное, официальным.

Он положил перед Аней лист. Аня неохотно взяла его в руки, перед глазами побежали корявые строки малограмотной анонимки:

«Уважаемый Артур Маратович!

Хотелось бы обратить ваше внимание на моральный облик ваших подчиненных. Особенно это касается Беловой Анны С. Считаю недопустимым, чтобы детским хирургом являлась лживая и лицемерная совратительница детей и несовершеннолетних. Не удивлюсь, если она подыскивает себе пылких любовников среди своих юных больных. Убедительно обращаюсь к вам с просьбой принять срочно меры, чтобы успеть пресечь подобное безобразие.

Я призываю вас действовать решительно и, главное, незамедлительно, так как это дело затрагивает не только репутацию больницы, но и вашу личную честь. Нелишне будет предупредить, что особа, о которой я тут вам докладываю, распространяет о вас сплетни, они мерзкие. Как-то раз Белова громко заявляла, что во время операции у вас трясутся старые руки и что вы недостойны носишь звание и белый халат хирурга. Вам давно пора уйти на другую работу.

Надеюсь, мое письмо поможет восстановить высокую справедливость, чтобы успеть наказать виновных.

Доброжелатель».

— Что скажете? — сухо спросил Артур Маратович, нервно перекладывая на столе бумаги из стопки в стопку и обратно.

— Обычная мерзость. — Аня равнодушно пожала плечами и посмотрела главному в глаза: — А разве вам что-то непонятно в этой грязной кляузе?

Тот отвернулся.

— Вы станете отрицать все эти факты?

— Разумеется, стану. Я не похожа на дуру.