Оксана Алексеева - Практическая романтика

— Сомневаюсь, что для таких моделей вообще зарядные устройства еще выпускают.

— Ясно, — ответила я и снова уставилась в окно.

Солнце еще даже не думало клониться к горизонту, настраиваясь на жаркий вечер. И никакой утренней пасмурности. Так бы хоть за облачками можно было наблюдать…

— Может, у Юры книга какая припрятана? — я перебирала варианты. — Готова читать вслух.

Герман снова оживился, но теперь потух через две секунды, даже не успев вскочить с кровати:

— Нет, он зануда не до такой степени, чтобы тащить с собой на отдых книги. К сожалению.

— К сожалению, — согласилась я.

И вот как-то так, переговариваясь как сонные мухи, мы почти пережили бесконечность — то есть наступил вечер. Хотя настроения это никому не прибавило, позади не больше половины срока отсидки, а каждая следующая минута тянется как будто медленнее предыдущей.

— Мы в душ можем ходить! — предложил Герман. — По очереди. И в туалет! Всё приключения.

В душ я не хотела, а в туалет было нечем. Но я сходила в ванную и попила холодной воды из крана. Приключения, да. Понюхала гели для душа на полке, пожамкала мочалку. Весело!

Зато когда вернулась, Герман упорно обшаривал тумбочки и единственный шкаф. А потом обрадовал:

— У нас есть хавчик!

И продемонстрировал мне банку пива. Одну. Как бы даже если очень захочешь наесться, да не наешься.

— Чего скуксилась? Я с тухлыми рожами не делюсь! — с этими словами он уселся теперь на «мою» кровать и открыл банку.

Алкоголь я не люблю, но с полбанки пива ничего страшного не будет. А так, может, еще хоть пятнадцать минут пройдет. Потому села рядом и, после того как он сделал глоток, взяла банку в руки. Не спешила — было бы с чем спешить.

— Рассказывай теперь что-нибудь! — потребовал Герман.

Мы сидели так, чтобы не совсем рядом, с ногами на кровати, и смотрели в противоположную стену. Мне это заточение было тяжело выносить, но ему, с его взбалмошной натурой, наверное, вообще невыносимо. Потому я даже решила пойти навстречу:

— Расскажу, если намекнешь, о чем рассказывать.

— Ну… — он задумался. — Какой самый лучший день был в твоей жизни?

Я удивилась почти философскому вопросу:

— Понятия не имею.

— А, я знаю! — он улыбался, судя по голосу. — Сегодняшний!

— Серьезно? — без любопытства ответила я.

— Ну да! Ты же еще и внукам будешь рассказывать, как сидела взаперти с самим Германом Керном!

— А-а… Если только с этой точки зрения. Ну ладно, а твой лучший день?

— Ничего себе у тебя вопросища! Так сразу и не сообразишь, — он сделал задумчивую паузу. — Ну, пусть будет завтрашний.

— Когда ты отомстишь всем этим утыркам? — догадалась я.

— Да нет. Просто так прикольнее жить, когда лучший день — всегда завтрашний.

Я с надеждой уточнила:

— Ну, ты же им все-таки отомстишь, да?

Он принял у меня снова банку и ответил:

— А что я Кристине-то сделаю? Разве что наору. Твоя Вера мне как-то вообще по барабану, дурочка влюбленная. И она своим умом уж точно бы до такого не дошла. Ведется на все, что ей чешут, ей мстить — это как собаку пнуть, которая приказы хозяина исполняет.

— Ты злой, — констатировала я, хотя с его резюме была полностью согласна. — Она в тебя, между прочим, уже два года влюблена. Мог бы из чистого уважения к ее чувствам слова выбирать.

— С какого перепуга? — удивился он. — Меня все любят. Что мне теперь, со всеми слова выбирать?

Я повернулась к нему, чтобы взять банку и попутно растянула губы в неестественной улыбке:

— Не все.

— Да, точно. Постоянно про тебя забываю. Ладно, давай тогда про Юру расскажи — как у вас там с ним? На какой стадии отношения, кто где уже побывал в плане физиологии?

— Не буду я это рассказывать! — выпалила возмущенно, но сразу созрел другой вопрос: — Лучше ты про него расскажи. Он пытался мне объяснить, почему дружит с тобой. А теперь объясни ты — почему дружишь с ним. Это, наверное, в той же степени парадоксально.

— Да очевидно же! — он теперь пялился в мой профиль.

— Мне — нет.

Герман снова уперся спиной в стену и все-таки соизволил расширить ответ:

— Потому что Юрка единственный, кто не выбирает слов. Ты должна была уже заметить, что все остальные как будто постоянно боятся что-то не так сказать. У него же однозначно: если он думает, что веду себя как козел, то так и скажет. Не подстраивается, он вообще подстраиваться ни под кого не умеет, а такого качества в людях почти и не встречается. Такие потом отличными журналюгами становятся, просто звери. Я уверен, что без него меня бы вообще занесло.

— Тебя и так заносит.

— Ты просто не знаешь, каким я был бы без него.

— Ну, может быть.

— Интересно, а что он на тот же вопрос ответил? Как меня охарактеризовал?

— Сказал, что ты козел.

Герман громко рассмеялся. Я немного преувеличила, но видела, что он ничуть не обиделся, потому и пояснять не стала — еще чего, расхваливать его тут.

Надо признать, что разговаривать — намного веселее, чем не разговаривать. Я даже не заметила, как за окном потемнело. Время наконец-то сдвинулось с мертвой точки! Потому теперь готова была подхватывать любую тему, лишь бы дотянуть до момента, когда мы, днем выспавшиеся, снова почувствуем сонливость.

И Герман подкидывал:

— Ладно, всё хорошее обсудили, теперь давай о плохом. Какой самый худший день в твоей жизни? Только не говори, что тот, когда встретила меня!

— А, ну если такое сложное условие, то надо подумать. Начинай лучше ты, — предложила я.

Герман допил пиво, но банку из рук не выпускал, развлекаясь тем, что перекидывает ее из ладони в ладонь. Он как-то слишком долго молчал — я решила, что придумывает, чем бы отшутиться. Но он заговорил спокойно:

— Только тебе и только как самому близкому на сегодня другу. Через четыре месяца и два дня после моего восемнадцатилетия. На днюху отец подарил мне Феррари. Черную, такую красавицу, что я был готов на ней жениться. Понятно, что я и до этого в игрушках купался, но, честное слово, не ожидал. Он как-то все говорил, что рано, а потом — бац — и подарил. Я хорошо водил, еще до того отец научил, но аж руки тряслись от волнения. И как права получил, так ее каждый вечер и выгуливал, забыв о друзьях и вечеринках. Медленно, бегаю быстрее, так боялся поцарапать. В тот день только из дома выехал, светло еще было, когда он просто шагнул под колеса.

Он замолчал, а я поняла, о чем именно он говорит. Вот это смена темы. И, поскольку он будто не хотел продолжать, я решила закончить:

— Я знаю эту историю. Мне ее уже в десяти интерпретациях рассказали.

Герман глянул на меня и снова уставился в противоположную стену.

— Да, я представляю, что именно тебе рассказывали. А теперь послушай мнение виновной стороны. Он просто бросился под капот. Был бы я поопытнее, то, может быть, и вырулил. Хотя вряд ли, потому что он кидался именно под машину. Я в шоке, уже даже не помню, кому первому звонил. Налетели все… Отец чего-то орет, скорая гудит, менты, гаишники, а у меня просто аут. Мельтешат вокруг, а я вынырнуть не могу. Потом всё какие-то бумажки, заседания, суд. Но там и свидетелей куча, и на видеорегистраторе запись, и тормозной путь замеряли — ко мне ни одной претензии. Даже с родственниками отец связывался — там у мужика давно проблемы с головой, он просто об меня убился. Выбрал меня из тысяч людей, наугад, и убился. Как будто так и надо.

Я долго сидела с открытым ртом. Герман не смотрел на меня и, наверное, ждал какой-то реакции.

— Ничего себе. Но если все так, то почему об этом никто не знает?

— Чушь. Знают все, кто хотел знать. А ко всем остальным мне что, подбегать и запись с регистратора насильно показывать? Повторять, как болванка, что никого отец не подкупал? Да кому это надо вообще? Ведь так круто считать, что все куплено, а наверху одни гниды сидят. Понимаешь, Кернов намного приятнее ненавидеть, когда есть повод. И без повода бы ненавидели из-за чувства несправедливости, а так прямо подарок. Любые опровержения прозвучали бы оправданиями, а Керны не оправдываются. Но я потом и сам понял, что так даже лучше — вокруг меня прямо защитная граница образовалась. Я и без того не душка, так что все только выиграли. Близкие друзья знают, а левые не нарываются. Я будто бы иммунитетом оброс сразу ото всех, кто раньше никак не мог угомониться. Правда, года два за руль не садился, но это уже мелочи.

— Да уж… мелочи, — у меня даже голос захрипел, так горло сдавило. — А почему сейчас мне рассказал?

— Потому что это не тайна.

Атмосфера все-таки стала тяжелой, и я попыталась ее разрядить:

— Я понимаю, что не тайна, ты просто не отрицал. Но ведь для меня это прямо огромная новость!

— Ты чего это так обрадовалась? — он зыркнул на меня исподлобья.

— Ну как же! Я тебя и раньше не особенно боялась, а уж теперь еще меньше бояться буду! Ты, конечно, козел, но это намного лучше, чем козел-убийца!

Он протяжно простонал:

— Приехали…

— Ага, приехали! Меня все Вера этой историей пугала, а я очень старалась не пугаться. Теперь-то насколько легче будет жить, когда знаешь, что особенно жуткого ты ничего со мной не сделаешь!

— Приехали! — совсем другим тоном повторил он. — С чего это ты взяла, что не сделаю? Тебе остальных историй мало? Я так работал на репутацию!

— И все равно — теперь вообще не боюсь! — упрямо настаивала я.

— Короткая же у тебя память, — он высказался почти обреченно.

И это только подтверждало мою правоту. Настроение поднималось на глазах вместе с наглостью:

— Кстати, где моя одежда? Та самая, на пляже.

— А я гребу? Эх… жалко, что пива больше нет. С тобой стало весело, но скоро отпустит. Ладно, давай теперь ты рассказывай про самый худший день.

Мне понадобилось время, чтобы сформулировать:

— Я так точно число не помню. Это был день, когда я решила, что имею право быть честной.

— Исчерпывающе, — заметил Герман. — Выкладывай подробности!

— Не, неохота.

— Да это просто нечестно! Я тут зачем откровенничал? Ты нарушаешь все правила тюремной камеры!

— Ну я же тебя за язык не тянула.

Герман демонстративно обиделся и заявил приглушенно:

— Тогда и конец разговорам. Давай попытаемся спать.

— Давай.

— Так уходи! Это вообще-то моя кровать!

Я хмыкнула и отправилась на вторую. Мог бы и сразу сказать, что его. Откуда же мне было знать?

Сна, разумеется, не наблюдалось ни в одном глазу. А в темноте даже потолок не поразглядываешь. Я долго думала над тем, что он мне сегодня рассказал, и слушала, как ворочается, не может улечься. И решилась. Хотя бы потому, что это тоже была не тайна, а на его искренность хотелось хоть чем-то ответить.

— Ладно, Герман, расскажу.

Он сразу замер и молчал, не торопил. Я собралась с мыслями, не зная с чего начать:

— Я тоже тогда еще в школе училась. Спортсменка, комсомолка, отличница — в общем, в каждой бочке затычка. Физрук наш молодой позвал меня в волейбольную команду, хотя я в волейбол не особо-то умела. Но сам понимаешь, там и не требовались асы, уровень средней школы, больше для галочки играли. И мы даже победили первую школу, а потом проиграли следующей… В общем, это уже почти перед последним звонком случилось. Виктор Андреевич просто зажал меня в тренерской, под юбку полез, дышал в шею, как свинья запыхавшаяся. Я орала. Вырвалась… ничего он мне не сделал.

— Физрук? — уточнил Герман в полной тишине.

— Ну да. Я прибежала и все матери рассказала, она, понятное дело, в ужасе. Пошли в полицию, заявление написали. С утра в школу, всех на уши подняли. А он отпирается — мол, ничего такого не было, врет Ульяна. Якобы я сама за ним бегала, а потом такую историю выдумала, чтобы отомстить за отказ. И тут же все припомнили, что действительно я и после занятий одна с ним оставалась — и это ничего, что он же и оставлял, дополнительно позаниматься. Помню, как завуч жамкала о том, что молодым девицам вести бы себя поскромнее. В полиции тоже ничего — помурыжили его только, нервы потрепали. Но ведь никаких же доказательств, а я еще и совершеннолетняя. Было бы мне на пару месяцев меньше, они бы, может, сильнее напряглись. А я все давила, напирала, поддержки какой-то искала ото всех, так хотелось, чтобы меня услышали… Виктора Андреевича из школы все-таки попросили под каким-то предлогом, а на меня так до самого конца искоса и поглядывали, что такие проблемы на ровном месте устроила.

Я замолчала, потому Герман вставил: