Оксана Алексеева - Практическая романтика

Я окончательно растерялась, но порылась в сумке и быстро нашла в кармашке то, что он просил.

— А листок есть? — этот наглец вообще закусил губу и заглядывал ко мне в сумку с видом любопытного ребенка. — Зачем мне ручка без листа?

Я вынула и блокнот, дернула оттуда лист, протянула. Но парень покачал головой и заявил:

— Нет, сама пиши, у меня руки заняты.

— Чем?

— Вдруг ты падать начнешь, и мне придется тебя ловить. Вот тогда и порадуешься, что я в тот момент всякую ерунду не держал!

— А что я писать-то должна?

— Как что? Свой телефон, конечно.

Теперь к хихикающей женщине присоединилось еще несколько веселых пассажиров. Уже до всех дошел смысл представления. Даже до меня, отчего я невольно начала краснеть. Покачала головой.

— Так ты специально на меня налетел? Извини, но…

Он не сбавлял тона, чем смущал меня еще сильнее:

— О, нет! И только не говори, что проблема во мне! Если бы каждый раз, когда мне отказывает красивая девушка, я получал сто рублей, то у меня сейчас бы было… сто рублей!

Ему удалось выбить меня из колеи окончательно:

— Красивая девушка?

— Ульяна, срочно, телефон! Ты разве не видишь, что я без твоего телефона совсем пропаду? Уже моя остановка. Решай. Решай за нас обоих, Ульяна!

Давно я определилась, что мне не интересна всякая романтика. Потому не красилась, потому делала всё, чтобы не привлекать к себе внимания. И вот он передо мной — смотрит так, что я просто не могу собраться. И вдруг понимаю… что мне действительно хочется, чтобы он мне позвонил. Наверное, я не успела затюкать в себе ванильные потребности окончательно, а этот симпатичный балбес с очаровательной улыбкой так запросто вытащил их наружу и дал тем самым потребностям право голоса, что я обо всех настройках забыла. И как раздражалась совсем недавно, когда Верочка влюбленной дурой болтала мне о какой-то сахарной чуши. Я написала цифры и отдала лист ему. Он напоследок сжал его в кулаке, подмигнул и развернулся, чтобы уйти. Странное знакомство — я даже имени его не спросила, так смутилась.

Троллейбус остановился, он выскочил наружу, а следом за ним вышли еще четверо человек, что стояли на задней площадке. Блондинка взяла его под локоть и звонко засмеялась, поглядывая на меня, а невысокий шатен сказал, ничуть не приглушая голос:

— Десять из десяти, Гер! Да как ты их вообще разводишь?

И тот самый парень ему ответил, не оборачиваясь:

— Боже, храни страшных лохушек! Всё, это была десятая, Мишель, сегодня же перепишешь тачку…

Конец разговора я не расслышала, поскольку двери закрылись. Я все еще глупо улыбалась, больше по инерции, до мозга никак не доходили важные сигналы. Блондинка развернулась на шпильках, увидела меня через стекло и снова разразилась смехом. Вся компания запрыгивала в машину с открытым верхом, что ждала их на остановке, но парень, взявший у меня телефон, задержался — остановился недалеко от урны и броском профессионального баскетболиста и явно рисуясь перед друзьями отправил туда смятый комок. Я уже знала, что это листок из моего блокнота, а продолжала улыбаться, потому что все еще не хотела погружаться в очередной, уже не такой яркий, кадр своей жизни.

Эмоции сползали с моего лица постепенно, теперь я опустила голову, чтобы ни на кого не смотреть. Скорее всего, большинство зрителей тоже поняли, что меня просто развели — некрасиво, грубо, как самую последнюю идиотку. Хуже всего был не сам обман, а моя реакция — ведь именно я была твердо уверена, что застрахована от подобных переживаний. Как так получилось, что я за две минуты забыла, как выгляжу и что меня не интересует ничего, кроме учебы и в будущем карьеры? Мне было не просто стыдно — больно. Даже не перед посторонними людьми, а перед самой собой неловко до тошноты. Какие-то придурки просто повеселились, подняли себе настроение за мой счет, и меня это попросту растоптало вместе со всеми моими настройками.

До нашей остановки еще минут десять езды, как бы их пережить. Верочка ожила:

— Это же Керн! — повторила она ту же непонятную фразу.

Я предпочла сделать вид, что беззаботно болтаю с сестрой, а не переживаю о произошедшем.

— Кто? — переспросила тихо.

Вера подскочила, встала рядом со мной и смотрела снизу вверх круглыми от переполнявших эмоций глазами:

— Герман Керн! Ты совсем слепая, Ульяна? Или кроме себя ничего в жизни не видишь?

Я отвесила челюсть, постепенно понимая. Тот самый Герман, в которого Верочка влюблена с первого взгляда? Ну да, ничего так, симпатичный. Правда, мудак.

— Вера, — я говорила едва слышно, впервые ощутив с ней какую-то общность. — Я сейчас сквозь землю готова провалиться, но мне жаль, что он оказался таким…

Но она меня не слышала:

— Сам Герман Керн! В троллейбусе! Ульяна, тебя обнимал сам Керн! Да чем же ты заслужила?

Я растерялась, пытаясь уловить в ее глазах хоть признаки осмысленности.

— Вера, ты разве не поняла, что он… в смысле, он и его друзья просто надо мной посмеялись?

Сказать это было сложно, все равно что поверх свежей раны новое клеймо припечатать. Но сестре не было дела ни до констатации фактов, ни до моих мучений:

— Почему тебя-то? Никогда в жизни больше не буду сидеть в троллейбусах! Блин, надо было рядом с тобой стоять…

Я медленно перевела взгляд на большое окно и выдохнула с облегчением — конкретно в этом троллейбусе я оказалась не самой большой идиоткой.

После этого я слушала ее рассказы чуть внимательней. Оказывается, для Верочки и не было секретом поведение Большой восьмерки — Керна и его приятелей, таких же придурков. Учились они в том же институте, в разных группах, нечасто посещали занятия — числились там больше для галочки. Нередко издевались над другими, а иногда и выходили за все допустимые рамки, — и никаких последствий, потому что с деньгами их семей можно выпутаться из любой проблемы, а вуз закрывал глаза на что угодно, если это вовремя подсвечивалось финансовыми вливаниями. В их дружеской компании был и сын мэра, и дочь нефтяного магната, а сам Герман — сын Марка Керна, владельца крупнейшей сети отелей побережья, в том числе и «Грёз русалки».

Два месяца в Москве притупили ощущения от неприятной сцены, там я погрузилась в апатию другой природы. А вернувшись, уже спокойнее воспринимала неприятный инцидент. С Большой восьмеркой я однажды столкнулась в коридоре института — они просто прошли мимо. Я-то замерла, не в силах пошевелиться, но Герман, идущий впереди, мазнул по мне взглядом, ни на секунду не задержавшись. И тогда я поняла, что он меня не узнал. В смысле, вообще никак — я для него не лохушка, которую он развел на потеху своим друзьям, а вообще никто. Это было обидно, но одновременно успокаивало. Вышло, что мой позор никто не собирался мусолить, потому что Верочка об этом тоже не спешила распространяться — ей-то совсем не хотелось вспоминать, как ее идеальный любимый обнял ее занудную сестренку.

Большая восьмерка хоть и числилась в том же учебном заведении, но со мной и мне подобными практически не пересекалась. Я ненавидела их, но ненавидела на недосягаемом расстоянии. В то время как сами они даже не придавали значения моему существованию. Отчего я ненавидела их еще сильнее.

В ненависти я была не одинока, ее поддерживали многие. За исключением Верочки и подобных ей кретинов, которые, наоборот, хотели бы любым образом приблизиться к группе избалованных мерзавцев. Однако я начала замечать, что говорят о них слишком часто, — и теперь сама недоумевала, почему же раньше этого не замечала, ведь это была излюбленная тема для студенческих сплетен. Оказалось, что мне еще повезло: их проделки иногда были настолько ужасными, что я, можно сказать, вообще ерундой отделалась. Например, в восемнадцать лет Герману Керну подарили дорогущую тачку, на которой он в первую же неделю насмерть сбил человека. Разумеется, богатый родитель откупил сыночка, того даже прав не лишили. В сравнении с этим мелкие шалости выглядели шалостями.

У Германа в предыстории еще несколько ярких эпизодов упоминалось, но старые дела заботили не так, как новые происшествия, порождающие свежие темы для обсуждений. И даже не захочешь, а все равно будешь в курсе, что Керны опять судятся с Раевскими, а их сыновья, Герман и Юрий, остаются лучшими друзьями. Вероятно, тем самым они доводили и собственных отцов, поскольку для их дружбы не придумывалось больше никаких причин: Юра Раевский настолько отмороженным идиотом никогда не являлся, потому вообще непонятно, что он забыл в этой компании. Его даже в том самом злополучном троллейбусе не было.

Слухами коридоры полнились, не ограничиваясь только центральными персонажами. Приходилось узнавать, что Кристина, та самая вечно смеющаяся красавица-блондинка, снова попала в таблоиды с очередным ухажером преклонных лет, который на вид ей в дедушки годится. Или что Кеша-торчок опять торчит, мало его богачи-родители денег угрохали на лечение, чтобы снять единственного наследника семейной индустрии с иглы. Или как близняшки Анжела и Ангелина устроили в коридоре почти порно-сцену, заворожив тем самым всю мужскую половину института, включая директора, — они специально изображают эти нежности на грани инцеста, чтобы доводить всех подряд. Или о том, как Анатоль с Мишелем улетели в Мёлльталь прямо в конце семестра, в очередной раз всем показав, как именно забивается болт на институтские правила. И уже там сын мэра сломал ногу — собственно, именно с этого происшествия и открылся путь в «Грёзы» для меня.

Да, присутствие в отеле семи из Большой восьмерки несколько удручает, но я не позволю радости потухнуть из-за такой мелочи. Понятно же, что они туда едут не ради практики или трудового стажа, будут только отдыхать и выносить мозги постояльцам. Мне со своей стороны остается придерживаться той же стратегии, которая работала целый год после нашего знакомства: ненавидеть, но на расстоянии, и никогда ни по каким вопросам не пересекаться.

Итак, я переехала к морю для того, чтобы получить самую лучшую на свете специальность. И теперь у меня есть возможность почти три месяца провести в «Грёзах русалки» на практике, что для обычной студентки можно считать прорывом. Вряд ли потом я скажу, что моя жизнь не повернула наконец-то в лучшую сторону. Спасибо Галине Петровне, для которой «все студенты — ее дети», но в первую очередь она все-таки подумала о моей кандидатуре.

Я должна была это предвидеть!

Стоило сообщить Вере о том, что меня уже оформляют в «Грёзы», как она зависла: просто застыла в воздухе и никак не могла сфокусировать взгляд. А как сумела снова двигаться, бросилась ко мне буквально в ноги и завизжала, оглушая ультразвуком:

— Сестра, сестреночка… господи! Ульяна, как же повезло! Я всегда знала, что твоя учеба поможет! Боже, если бы у любых действий всегда были такие результаты, я бы сама из институтской библиотеки не вылезала!

Я ненадолго опешила — никак не укладывалось в голове, что Вера так искренне за кого-то радуется. Не слишком вписывается такое в ее характер. Так я и недоумевала ровнехонько до той секунды, пока она не сформулировала свой восторг окончательно:

— Договорись обо мне! Ты же договоришься, правда? Перезвони Галинычу, — так студенты называли нашу завкафедрой. — Для нее мы все как дети, а уж сестренку лучшей студентки она точно пристроит!

— Э-э-э, — тянула я, осторожно отодвигая от себя девушку. — Никого она не пристроит, с чего ты взяла?

Верочка округлила зеленые глазища, поднырнула снизу так, чтобы глядеть на меня как можно жалобнее.

— Ульяна, а кого тебе еще пристраивать? У тебя ж никаких друзей здесь нет, кроме меня?

Строго говоря, и она никогда не была. Но сейчас не об этом:

— Да с чего ты взяла, что Галина Петровна сможет выбить еще одно место?! — я уже кричала, не в силах осмыслить ее просьбу целиком.

Но Вера своему репертуару не изменяла — она ничего не видела и не слышала, если уже погрузилась в свои желания:

— Да раз уж «Грёзы» выделили восемь мест, то выделят и девять! У них там тысячный штат, одной лишней и не заметят!

Поняв, что разумные аргументы бессильны, я просто открывала и закрывала рот. С растущим отчаянием я только слушала, что именно обязана сказать Галине Петровне, в каком месте разговора разреветься, чтобы ее разжалобить, и что Вера за такую услугу мне будет по гроб жизни обязана. Мне ее обязанность была без надобности, что сестра и прочитала в моем взгляде, потому и перешла к открытым угрозам — мол, если я отправлюсь на практику, вышвырнув ее за борт, то такого она мне уже никогда не забудет. И если до сих пор терпела мое присутствие, то только потому, что мы родня. И как раз в моей власти продемонстрировать, считаю ли я ее своей родней тоже.