– Это было достаточно долго, – ее выпученные глаза налиты кровью, ее одежда испачкана грязью, а сальные волосы стянуты сзади в грязный пучок. – У тебя есть какие–нибудь наличные деньги?

– Э–э, и тебе привет, – говорю я, спотыкаясь, пятясь назад, когда она проталкивается мимо меня.

– Привет, – ворчит она, шагая прямо к моему туалетному столику. – Еще раз, где ты хранишь наличные деньги? Я не могу вспомнить.

Я нервно наблюдаю за ней, когда она распахивает верхний ящик.

– Какие наличные деньги?

– Тайный запас наличных денег, которые ты прячешь, – она вываливает содержимое ящика на пол, везде разбрасывая мою одежду.

– Да, у меня нет тайного запаса наличных денег, – я пересекаю комнату и хватаю ее за руку, когда она практически выдергивает другой ящик. – Я трачу почти каждый пенни, который зарабатываю на счета и оплату твоих глупых долгов.

Она выдергивает свои руки.

– Это херня! Я знаю, что у тебя есть лишние деньги! Как еще ты могла бы себе позволить все эти вещи?

– Какие вещи? – спрашиваю я, в неподдельном изумлении. – У меня не много вещей.

– Твоя машина, те школьные книги, что у тебя есть, – она проводит пальцами вниз по лицу так грубо, что  оставляет на коже красные пятна. – А лучше, где все те деньги, которые ты откладывала на обучение? Дай мне взять чуть–чуть из них.

– Эти деньги потрачены, – говорю я, раздраженная тем, что она имеет наглость их просить.

– Потрачены на что? – она в панике сканирует комнату.

– На оплату моего обучения. И учитывая, что я уже хожу в колледж несколько месяцев, тебе бы следовало это знать.

– Ты ходишь в колледж? С каких пор?

Я прикусываю язык и просто смотрю на нее, ненавидя, что она такая, ненавидя, что она моя мать, может быть, даже ненавидя ее, что только заставляет меня ненавидеть себя.

Ее взгляд останавливается на мне, и паника в выражении ее лица гаснет, когда она медленно подходит ко мне.

– Ты знаешь, что мы не делали некоторое время? – ее улыбка выглядит во всех смыслах не правильно.

– Все, – говорю я, не в силах себя остановить.

– Это не правда. Мы все время делаем что–то вместе.

Я хочу высказать все причины, почему она не права, но она, вероятно, психически неустойчива, что в значительной степени делает ее бомбой замедленного действия, которая может уничтожить ту маленькую жизнь, которая мне осталась, в одно мгновение.

– Как в тот раз, когда мы пошли в парк, – ее потрескавшиеся губы скручиваются в натянутой улыбке.

– Последний раз, когда мы ходили в парк, мне было пять лет, – и папа был еще здесь.

– О, это не так, – она обвивает свои руки вокруг меня и начинает качать меня взад и вперед, как она делала, когда я была ребенком. – Я тебя люблю. Ты это знаешь, да?

Когда я была моложе, я любила, когда она это говорила. То чувство умерло, когда мне было около двенадцати, и я поняла, что она кидается этими словами, только когда в беде и нуждается в моей помощи, чтобы я выручила ее, из какой бы то ни было проблемы, в которую она себя загнала.

– Где твой новый муж? – спрашиваю я, обеспокоенная тем, что он может быть где–нибудь в доме.

Она отклоняется назад, чтобы посмотреть мне в глаза, с трудом фокусируясь на одном месте.

– Кто тебе сказал, что я вышла замуж?

Я пожимаю плечами.

– Владелец какого–то бара, который подслушал, как вы об этом говорите.

– Ох, – она хмурится. – Ну, это было ошибкой.

– Так ты не вышла замуж?

– Нет, я это сделала. Но это не сработало.

– Но это было лишь неделю назад.

 Для нее это может стать новым рекордом.

Она размахивает передо мной  запястьем.

– Большинство браков в Вегасе длятся до тех пор, пока не выветрится алкоголь и наркотики.

Отмечаю ее покрасневшие глаза.

– Итак, почему ты решила не оставаться с ним в браке?

– Потому что он был скучным и раздражающим, и продолжал оценивать других женщин, – она снова и снова скрипит своими зубами, как будто может каким–то образом стереть память о своём недолгом замужестве. – Но это нормально. У меня есть дела поважнее.

– Правда? – сомневаюсь в этом. Обычно, когда ее бросают, у нее случается орущий фестиваль на полу в ванной.

Она кивает, ее челюсть все еще скрипит, ее глаза практически выпирают из головы.

– Мне просто нужна еще одна доза, и я буду в порядке, – она смотрит на меня, умоляя. – Но я не могу этого сделать, пока у меня нет денег.

Я отхожу от нее.

– Я не дам тебе денег на наркотики.

– Почему нет? – она несколько раз чешет свою руку, оставляя царапины. – Ты делала так раньше.

– Неосознанно.

– Но в этом нет разницы.

– Нет, есть. Это делает меня пособником.

– Что, черт возьми, это значит? – огрызается она, ярость в ее глазах заставляет меня отшатнуться. Когда она замечает мою раздражительность, ее гнев стирается, и она являет мне пластиковую улыбку. – Ну же, Виллоу. Просто выручи свою маму. Я обещаю, что это будет последний раз, когда я прошу тебя о помощи.

– Н–нет, не будет, – твердо настаиваю я, скрестив руки на груди, отказываясь отступить.

Ее губы подергиваются, а пальцы сворачиваются в кулаки.

– Ты такая неблагодарная девчонка, которая заботится только о себе.

Я качаю головой, ненавидя слезы, заполняющие мои глаза.

– Ты хотя бы знаешь, что я делала на прошлой неделе, в то время, когда ты пропала? Я не находила себе места в квартире столько, сколько могла, потому что волновалась за тебя.

– С чего бы тебе беспокоиться обо мне? – она изумленно смотрит на меня, словно я идиотка. – У меня было время для своей жизни.

– Я об этом не знала, – огрызаюсь я. – Ты не сказала мне, куда собираешься.

– Как это может быть моя вина? Не то, чтобы у меня был телефон, чтобы я могла тебе позвонить.

– Ты могла бы заскочить, прежде чем сорвешься, и, по крайней мере, дать мне знать, где ты была,  – говорю я ей. – Но даже это не важно. Дело в том, что мне вообще не следовало здесь быть, потому что я больше не должна здесь жить. Это хреновое место, соседи хреновые, и ты относишься ко мне хреново, но я остаюсь здесь до сих пор, потому что волнуюсь, что в один прекрасный день ты вернешься домой со слишком большим количеством наркотиков или алкоголя в твоей системе, и никого не будет здесь, чтобы отвезти тебя в больницу.

Она закатывает глаза.

– Я не умру, если ты здесь из–за этого.  Я знаю свои границы.

– Так всегда говорит каждый наркоман, – слова скатываются с моего  языка без предупреждения, шокируя меня так же, как и ее.

– Заткни пасть! – кричит она, затем поворачивается и скользит рукой по моему комоду, сбрасывая на пол все мои снежные шары. Стекло бьется. Везде разливается вода.

Разбито. Все разбито.

– Посмотри, что ты заставила меня сделать! – кричит моя мать с дикими глазами. – Если бы ты только мне дала эти чертовы деньги!

– Ты их все разбила, – шепчу я, слезы заполняют мои глаза. – Папа подарил их мне. Это было единственное, что у меня от него осталось.

– Твой папа? – ее резкий смех заставляет еще больше слез наполнять мои глаза. – Экстренное сообщение, Виллоу. Твоему отцу нет до тебя дела, так что я не знаю, почему ты беспокоишься о том, что он тебе подарил. Никому нет до тебя дела! И чем раньше ты это выучишь, тем лучше будет! – с этими словами, она выбегает из комнаты, хлопнув позади себя дверью.

Я не следую за ней. Я все еще стою на месте, глядя на разбитые снежные шары, единственные вещи, которые у меня остались от отца.

Ему нет до тебя дела.

Ему нет до меня дела.

Никому нет до тебя дела.

Может быть, я должна быть рада, что они разбиты. Возможно, начнем с того, что мне никогда не нужно было их хранить. Эта мысль не делает все легче, когда я отклеиваю ноги от пола и направляюсь за мешком для мусора, чтобы убрать беспорядок.

Моя мать ушла к тому времени, как я попадаю на кухню, и одновременно пока боюсь того, где она может быть и что может сделать, я не хочу, чтобы она здесь находилась.

Когда я возвращаюсь в свою комнату, то начинаю подбирать разбитое стекло. С каждым куском, который я выбрасываю, слеза выскальзывает из моих глаз. К тому времени, как заканчиваю, я уже рыдаю.

Я опускаюсь на пол и обнимаю ноги, прижимая их к груди, позволяя себе поплакать в течение минуты или двух, пока нахожусь на грани потери. Потом я задраиваю шлюзы, заперев внутри боль и беспокойство.

Когда я встаю на ноги, чтобы пойти за своим телефоном, я замечаю, один снежный шар рядом с задней стенкой комода. Я ползу, чтобы посмотреть, какой из них выжил, и не знаю, стоит ли улыбаться или хмуриться на Эйфелеву башню внутри стеклянного шара.

Я не знаю, что это значит, и означает ли это что–нибудь, но я подбираю снежный шар, который подарил мне Бек, и благополучно кладу его ящик комода. Затем подбираю с кровати телефон, чтобы позвонить Винтер, и сделать что–то совершенно необычное для меня: спросить ее, смогу ли я переехать к ней, не имея новой работы, не имея плана. Я не хочу это делать. Я не хочу, ввязываться во что–то, не зная, смогу ли справиться с ситуацией в целом. Но пребывание здесь больше не вариант для меня. Не после этого.

Я набираю ее номер, сидя на своей кровати, затаив дыхание.

– Привет, – бодро отвечает на телефон Винтер. – На самом деле, я как раз собиралась тебе звонить и узнать, хочешь ли ты пройтись со мной по магазинам. Мне нужно платье для этой глупой вечеринки, которую закатывают родители.

– Я бы с удовольствием, но мне надо на работу, – говорю я, кусая ногти.

– Хорошо, что случилось? Я знаю, что должно быть что–то случилось, когда ты говоришь подобные вещи, что хочешь пойти со мной по магазинам.

– Мне нужна услуга, – всего лишь три слова, но нужна вся моя сила, чтобы заставить их слететь с губ.

– Конечно, – она кажется удивленной. – Что случилось?

– Мне нужно место для жилья, – стыд душит меня. – Я знаю, ты говорила, что Луна может выехать, и я подумала, что, может, я могла бы снять ее комнату на некоторое время.

Она не отвечает сразу же, что заставляет мое беспокойство усилиться.

– Я, правда, хотела бы, чтобы ты позвонила несколько дней назад, – ее интонация выражает раскаяние. – Я только что сдала комнату в аренду другой. Я даже заставила ее подписать контракт.

Моя грудь сжимается, выдавливая из меня каждую унцию кислорода.

– Все хорошо, – я заставляю себя говорить с поддельно ровной интонацией. – Я уверена, что смогу найти другое сдаваемое место.

– Хочешь отправиться на охоту за квартирой со мной? – спрашивает она. – Мы можем начать с проверки мест вокруг университетского городка.

– Все хорошо, – лгу я, зная, что все эти места заняты. – Думаю, я просто поищу завтра после занятий.

– Ты уверена? Я действительно не против пойти с тобой.

– Все в порядке, – я в порядке. В порядке. В порядке. В порядке. Это слово действительно начинает терять всякий смысл.

– Окей, ну, дай мне знать, если ты передумаешь, – она делает паузу. – Хотя, я может и знаю того, кто сдаст в аренду тебе комнату за бесценок.

Отблеск надежды сияет в море отчаяния, в котором я тону.

– Правда? Кто это?

Она колеблется.

– Бек.

Отблеск надежды медленно закипает, превращаясь в тонкий след дыма.

– Я думаю, что сначала проверю квартиры вокруг и посмотрю, как там дела.

Она вздыхает.

– Хорошо, но просто чтоб ты знала, я сомневаюсь, что будет много предложений в середине года. Было бы намного проще, если бы ты просто остановилась у него. Ты всегда можешь съехать в конце года, когда начнут освобождаться места.

Я хочу объяснить ей, почему не могу жить с Беком, но боюсь, что открою ящик Пандоры.

– Я подумаю об этом.

– Хорошо, – она, кажется, расслабляется. – Дай мне знать, что ты решила.

– Дам.

Мы прощаемся, затем вешаем трубку. Я ложусь на кровать и сворачиваюсь клубочком, желая, чтобы жизнь была проще, простой, менее сложной.

Желаю ничего не чувствовать, не чувствовать, что тону, и, что практически вынуждена сделать свой последний вздох.

Глава 18

Бек

Я работаю в офисе отца, сортируя файлы на его компьютере, стараясь не волноваться, что Виллоу не перезвонила мне, когда звонит мой телефон.

Я откидываюсь в кресле, чтобы извлечь его из кармана, надеясь, что звонит Виллоу, поскольку она сказала, что перезвонит. Но на экране мигает имя Винтер, и я мешкаю, не зная, хочу ли ответить. Да, Винтер –  моя подруга и все такое, но иногда может быть настоящей занозой в заднице, по крайней мере, для меня. Но игнорирование ее, кажется, своего рода поведением придурка, поэтому я нажимаю на кнопку «ответить» и прикладываю трубку к своему уху.