Размахивая фужером с вином, Светочка завалилась на диванные подушки, обвела взглядом комнату и произнесла:

— Вообще, у тебя ничего так, миленько. Ты на этом диване развратом занималась?

— Света!

— Да ну тебя! — она надула губки. — Нет, чтобы рассказать, как всё было, интересно же! Мне твой Антон вообще понравился. Познакомишь, когда он приедет в следующий раз?

— Обязательно, — я улыбнулась. — Вообще, Свет, это прекрасная мысль. Может, ты ему понравишься и он перестанет заморачиваться мной.

— Зотова, ты прикалываешься?

— Нет, почему?

— Да потому что ни один парень в трезвом уме и здравой памяти… — я хихикнула, — то есть, в здравом уме и трезвой памяти…

— Нетрезвая ты наша!

— Не перебивай. Ни один парень не предпочтёт меня тебе! Я же проигрываю тебе во всех отношениях.

— Это ещё почему?

— Наташ, какая же ты всё-таки дурында, — Света приподнялась с диванных подушек и покачала головой. — Потому, что у меня внешность самая обычная — я просто худенькая блондинка, таких пруд пруди. Готовить не умею, да и характер не сахар. Ты же…

Я захихикала.

— Ты прям такой замечательной меня считаешь… Влюбилась, да?

— Дурында. Я просто пытаюсь глаза тебе открыть. Ты совершенно не замечаешь очевидных вещей. Ты даже не представляешь, Наташ, насколько ты для мужиков привлекательна. Да если бы ты хоть раз кому-то из наших хотя бы один намек сделала, как-то дала понять, что интересуешься… любой из них твоим бы стал! Любой. Даже Громов.

Я с недоверием и удивлением уставилась на Светочку. Она смотрела на меня очень серьёзно.

— Свет, ты чего мелешь? Это же глупости…

— Это не глупости. Ты просто себя со стороны не видишь. Если бы ты видела, как волосами встряхиваешь, когда сердишься! И как двигаешься — плавно, с достоинством. Да у любого нормального мужика при виде тебя слюнки текут. А самое главное, что ты всего этого сама не осознаёшь. И твоя непринуждённость, твоя искренность, и даже твоя холодность, Наташ — сексуальны в триллионной степени.

Я засопела.

— Свет, ты меня уже достала разговорами о сексе…

— О сексе мы ещё и не начинали говорить, — она улыбнулась, допила вино и, поставив пустой фужер на стол, продолжила:

— Давай-ка я тебе расскажу про свою старшую сестру, Олю.

— У тебя есть сестра? Не знала…

— Про неё никто не знает, потому что она поссорилась пару лет назад и с родителями, и со мной. У Оли пять лет назад погиб жених, за три дня до свадьбы, разбился на мотоцикле. Сестра Олега любила ужасно, я думала, она свихнётся. Два года Олька на мужиков других даже не смотрела, я её всё старалась вытащить из этой депрессии, а потом… Потом она неожиданно решила, что раз она такая ледышка, то значит, она лесбиянка.

— Чего? — вырвалось у меня.

— Того. Она решила, что с мужчинами у неё всё. У Оли после Олега был только один мужчина, и она говорила, что с ним вообще ничего не почувствовала… Вот Олька и решила, что лесбиянка. Отец с матерью на неё тогда так ругались, я тоже пыталась как-то повлиять на её решение… Но она ни в какую. Ушла из дома. Сейчас звонит очень редко… Живёт с какой-то тёткой, которая старше Ольки на десять лет, а домой и носа не кажет.

Голос Светы задрожал. Я взяла её руку и тихонько сжала пальцы. Она слабо улыбнулась.

— Спасибо. К чему я это всё… Я не хотела бы, Наташ, чтобы то же самое с тобой случилось. Понимаешь, то, что ты ничего не чувствуешь с одним конкретным мужчиной — например, с Антоном, — не значит, что ты ничего не почувствуешь с другим. И когда я говорила, что тебе нужен секс… Тебе не только он нужен, конечно. Тебе просто нужен человек, который бы заботился о тебе. А ты… ты замыкаешься в себе, в своих чувствах, ты вокруг себя стену выстроила, баррикаду, сквозь которую никто никогда не прорвётся… И я боюсь, что ты однажды тоже, как Оля, решишь, что с мужчинами тебе больше ничего не светит.

Я молчала. Просто не знала, что сказать.

А потом я обняла Свету и постаралась вложить в свои слова всю теплоту, на которую была способна.

— Светочка, спасибо, что беспокоишься за меня. И с одной стороны, ты права. А с другой… Понимаешь, у меня перед глазами всю жизнь были мои родители, которые очень любили друг друга. Моя мама считала, что секс без любви — это очень плохо, это грязно и нечестно. И я всегда была с ней солидарна. Понимаешь, я… просто не могу. Даже не из-за того, что я такая холодная и бесчувственная, просто… я не могу без любви. Я тебе обещаю, как только встречу человека, который мне будет хотя бы немного нравиться, то сдамся ему с потрохами.

Света засмеялась и погладила меня по спине.

— Ну надеюсь, что ты его скоро встретишь. А твой Антон… он тебе не нравится?

Я вздохнула.

— Нравится…

— Но?

— Но я не люблю его. Раньше любила, теперь нет.

Светочка помолчала, потом отстранилась и, посмотрев мне в глаза, спросила:

— А Громов?

Я почувствовала, как сильно забилось сердце в моей груди.

— Что — Громов?

— Что ты думаешь о Максиме Петровиче? — судя по хитрому блеску глаз Светочки, вопрос был задан не просто так.

— А что я могу о нём думать? Он хороший человек и прекрасный начальник.

— Включи чайник, — добавила Света.

— Можно и так сказать, — я хихикнула. — А почему ты спросила?

Светочка вдруг как-то стушевалась, опять взяла вино, налила себе в фужер и только после этого ответила:

— Да так. Нравится он мне, красивый такой. Хоть и староват немножко.

— Ему же всего тридцать восемь!

— Не всего, а уже. Я предпочитаю мальчиков помоложе, — подмигнула мне Светочка.

— Хорошо, что не девочек…

— Та-а-ак…

— Ну а что? Кто тут полвечера распинается о том, какая я распрекрасная, и вообще?

— Ну хорошо, ты — страшный урод, довольна?

— Не-а. Страшный урод — звучит примерно как «прекрасная красавица»!

… Я не помню, сколько мы так болтали, но уснули поздно. Причем на том же диване, в обнимку с Алисой. Благодаря Свете из моей головы полностью исчезли грустные мысли.

Единственным, что меня тревожило, были её слова о Громове. Почему-то мне очень не хотелось, чтобы Светочка пыталась его соблазнить. Но, зная её характер, я понимала, что она непременно попытается это сделать, если он, конечно, действительно ей нравится.


Будильник поставить мы, естественно, забыли. Но у меня один и тот же ритуал каждое утро — хлопок входной двери, лай Бобика, потом Алиса просит покормить её…

Еле разлепив глаза, я взяла фотоаппарат и щёлкнула рассвет за окном.

— Слышь, Зотова, — раздался Светочкин стон с дивана, — ложись давай. Чего ты встала в такую рань, а?

— Нам уже почти пора вставать…

— Нетушки! — Света привстала с кровати с закрытыми глазами и сграбастала меня широкими объятиями. Потом повалилась обратно на диван вместе со мной. — Спать, спать, спать, и ещё раз спать… — и тут же засопела.

Я ухмыльнулась (это уже почти не причиняло мне боли), потом аккуратно высвободилась и направилась в ванную. Там я разделась и внимательно рассмотрела следы вчерашнего «побоища».

В принципе, по лицу уже почти ничего не было заметно. Царапина в левом уголке губ, там же — небольшая припухлость, а так всё. Но зато на груди и бёдрах…

— Н-да… Жертва сексуальных извращений… — пробормотала я, залезая под душ.

Прохладная вода принесла облегчение, сняла боль и жар в местах, где были синяки, успокоила мои мысли. Теперь я могла подумать, проанализировать…

Громов ошибся — Марина Ивановна предприняла ещё одну попытку убрать меня из издательства. И вновь — эта попытка не удалась. Но кто знает, чего она придумает в следующий раз и останусь ли я жива после следующей её задумки.

Я вспомнила вчерашний треск разрываемой рубашки, разъярённого Максима Петровича, допрос полицейских… Мне всё это не нужно. В моей жизни уже и так полно проблем.

Таким образом, я пришла к выводу, что если после этого «случая» Крутова останется в издательстве — уйду я. Вспомнив ультиматум Громова, подумала, что смогу его уговорить — в конце концов, я с ним работаю только две недели, найдёт другую помощницу.

Вспомнив, как он вчера заворачивал меня в свой пиджак, я смутилась. Да, мне было стыдно — стыдно, что я предстала в таком виде перед своим начальником, пусть я была тысячу раз не виновата… Но тем не менее — всё это было настолько мне неприятно, что я даже немного обрадовалась этому своему решению уволиться.

Я почему-то была уверена, что Королёв в жизни не прогонит Марину Ивановну. Вспомнив Михаила Юрьевича, я подумала, что тот наверняка бы сказал:

— Не позволяй какой-то некомпетентной шлюхе влиять на твои решения. Борись с ней, победи её, ты же сильнее! Не давай ей манипулировать тобой!

Да, Михаил Юрьевич, вы правы, как всегда… Но… я устала. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое — я не желаю никаких страстей, интриг, заговоров… Спокойно работать — это всё, о чём я мечтаю.

Приняв окончательное решение, я вылезла из ванной, натёрла все свои синяки мазью и вышла будить Светочку.

Это оказалось нелёгким делом. Она пиналась, брыкалась, материлась — короче говоря, делала всё, только бы не открывать глаза. Пришлось полить её из чайника, но даже после этого она только изрекла:

— Ну что вы меня поливаете? Я вам не клумба! — и перевернулась на другой бок.

— Свет, ты издеваешься? — тут я взорвалась. — Ты как вообще на работу встаёшь и вовремя приходишь?! Что мне нужно сделать, чтобы ты встала?

Подумав, она заявила:

— Ещё двадцать минуток посплю — и встану, чес-сло.

— Если ты не встанешь через двадцать минуток, я тебя горячей водой полью. Нет, кипятком! — видимо, мой голос произвёл на Свету впечатление, потому что она встала уже через десять минут.

На работу мы почти не опоздали. Половина редакции уже была на месте. И я сразу же, как только увидела лица своих коллег, поняла, что о вчерашнем инциденте знают все. Осталось только узнать, что именно…

Это было несложно. Посадив меня в кабинете, Светочка ушла на разведку.

Вернувшись через пятнадцать минут, она так потрясла меня своим рассказом, что я чуть не уронила чашку с чаем себе на блузку.

Народ знал всё. Как, когда, откуда — непонятно. Причём знали все отделы. Знали, что Марина Ивановна подкупила мужика с соседней стройки, дала ему ключ от задней двери АХО и внутренний номер Светы, в назначенный час вызвала Петра Алексеевича к себе наверх и удерживала его там, задавая всякие глупые вопросы, около часа. Все знали, что я почти не пострадала, и что меня спас Громов. Но больше всего меня поразило не это…

— Короче, — рявкнула Светочка, грохнув кулаком по столу, — все отделы готовы писать коллективное заявление об уходе, если Крутову не уволят сегодня же.

— Чего? — у меня, кажется, от удивления пропал голос.

— Того! Сегодня ты, а завтра кто? Если этой… этой… если ей приходят в голову такие «радикальные» способы борьбы с коллегами, кто знает, кого она в следующий раз наймёт! Может, киллера, который тут половину издательства перестреляет.

Ну да, вполне может быть. Мне такая мысль тоже в голову приходила… Но то, что все отделы готовы написать коллективную заяву об уходе, как-то в голове не укладывалось…

Меня беспокоило отсутствие Громова. Судя по всему, он ещё не появлялся, между тем как с начала рабочего дня прошёл целый час…

Я уже просто считала минуты. На двадцатой спросила у Светочки:

— Слушай, у тебя телефона Максима Петровича нет? Мобильного.

— Нет, — она покачала головой. — А нафиг? Он же у генерального. Сидит там с утра, мне Катя передала.

— Блин, — я вздохнула с облегчением. — Ну ты раньше сказать не могла? Я тут с ума уже начала сходить… Думала, вдруг ему вчерашний бег по лестницам со мной наперевес на пользу не пошёл… Или Марина Ивановна кого-нибудь наняла, чтобы его прибить…

В этот момент открылась дверь, и вошёл Громов. На его лице застыло… такое непонятное выражение… Мне оно совершенно не понравилось.

— Доброе утро, — кивнул он нам, — Наталья Вла… то есть, Наташа, пойдёмте ко мне, есть новости.

Я послушно пошла за Максимом Петровичем в его кабинет. Я ожидала, что он сядет за стол, а я — напротив, но Громов подошёл к дивану, сел с одной стороны и, похлопав рядом, сказал:

— Садитесь.