Я покачала головой. Подошла к кровати, села рядом с Ликой и осторожно погладила её по голове. Она не дернулась, не отшатнулась, только продолжала смотреть на меня своими лихорадочными глазами.

— Я не ушла, потому что очень хорошо знаю, каково это — быть одной.

Больше Лика ничего не сказала. А когда пришёл доктор и выписал ей кучу лекарств, спокойно всё выпила, чтобы чуть позже провалиться в тяжёлый сон.

Я сидела рядом и держала её за руку.


Лика болела целую неделю. Максим разрешил мне быть с ней дома, договорившись с Королёвым, чтобы обойтись без больничного. Лисёнок скучала, но мы решили не возвращать её домой, пока зараза не выветрится полностью.

Лика со мной почти не разговаривала. В первые дни и не могла — всё время спала. А потом просто лежала и смотрела в потолок, словно думая о чём-то очень важном, известном только ей одной. Или следила за тем, как я убираюсь в комнате. Лекарства она принимала по-прежнему безо всяких капризов.

Порой я ловила на себе внимательный и сосредоточенный Ликин взгляд — она рассматривала меня так, будто старалась запомнить. Так, будто я вот-вот исчезну. Мне казалось это странным, но я ничего не говорила девочке.

На пятый день, когда температура уже спала, Лика вдруг вошла на кухню. Я в это время увлечённо месила тесто.

Она застыла, увидев, чем я занимаюсь.

— Что ты делаешь? — спросила девочка немного смущённо.

— Пироги. С капустой. Максим сказал, что это твои любимые.

— Да.

Лика нерешительно переминалась с ноги на ногу, не решаясь пройти дальше.

— Ты чего-нибудь хочешь? — решила я прервать молчание. — Чаю? Или суп?

— Нет, — она помотала головой, слегка покраснев. — Я… просто… мне просто скучно.

— О! Ну тогда проходи, садись. Только недолго. А то вдруг опять температура поднимется. С меня тогда Максим три шкуры снимет, что прошляпила твоё выздоровление.

Лика, усаживаясь за стол, лукаво улыбнулась.

— А я иногда слышу, как ты стонешь.

Тут уже покраснела я.

— Э-э… Ну мы вроде стараемся тихо…

— Ага, — девочка заулыбалась ещё шире, — когда здесь была Лисёнок, совсем ничего не было слышно. А сейчас вы, видимо, расслабились.

Я, почувствовав, как горят щёки, потерла одну рукой, забыв, что ладонь у меня вся в муке. Лика весело расхохоталась, увидев, что у меня из этого получилось.

— Извини, — я тоже заулыбалась, — я постараюсь потише.

— Когда Лисёнок вернётся, не забудь об этом обещании. Ей ещё рано всё это слышать.

— А тебе не рано?

Она вдруг погрустнела.

— Мне уже поздно.

— Почему?

Лика пожала плечами.

— Ты забываешь, какая у меня мама. Когда мне было двенадцать, она поведала мне всё о своих отношениях с мужчинами. И стала с ними знакомить. Один из них попытался однажды меня изнасиловать.

От изумления я села на стул.

— Я никому об этом раньше не рассказывала, — тихо сказала Лика. — Знает только мама. Она меня тогда из-под него и вытащила. И не особенно впечатлилась, сказала, что это бывает и не нужно переживать. Мама у нас такая — ей всё пофигу. Ничем не прошибёшь. Знаешь, я думаю, если бы у него получилось-таки меня изнасиловать, она бы тоже сказала, что это бывает и не нужно переживать.

Я встала и вновь стала месить тесто, чтобы успокоить злость на Лену, разгоревшуюся у меня внутри.

Громов уверял, что она неплохой человек. Да, возможно, но равнодушие иногда убивает быстрее ненависти.

— Ты поэтому стала такой грубой? Максим говорил, что в двенадцать лет ты начала всем хамить.

— Возможно, поэтому, — Лика пожала плечами. — Я не задумывалась. Мне просто было плохо. Из-за всего сразу. Я ведь считала, что мама с папой друг друга любят, а оно вон как оказалось. И эти мамины любовники, один другого краше… Я поэтому так Лисёнка опекала — боялась, что с ней будет то же самое, когда она правду узнает. Старалась её потихоньку подготовить.

Я поделила тесто пополам и отдала девочке половину. Поймав её непонимающий взгляд, сказала:

— Учись. Вечером папе скажешь, что помогла мне пироги готовить.

И Лика, поднявшись со стула, нахмурилась и стала мять тесто. Я, улыбаясь, наблюдала за её действиями.

Когда я была подростком, мама объяснила мне, что тесто — живое. И готовить лучше с хорошими мыслями, потому что оно забирает в себя энергию. На плохих мыслях тесто плохое получится. Но сейчас я была готова пожертвовать вкусом пирогов ради того, чтобы Лике стало легче. Ведь, вымешивая тесто руками, она отдавала ему свою негативную энергию, обиду маленькой девочки, которую, как котёнка, в двенадцать лет бросили в воду и оставили выплывать из реки совсем одну.

— Мама никогда не стеснялась проявлять свои чувства, — говорила Лика, с силой сжимая тесто. — Она брала меня с собой в путешествия, знакомила со своими мужиками, селила в соседней комнате, а по ночам я слушала их громкую возню. Поэтому то, что происходит между вами с папой, не может меня смутить. Я уже такого наслушалась, что, боюсь, когда меня саму начнёт кто-нибудь соблазнять, убегу из-за собственных воспоминаний.

— Не нужно никуда убегать. Просто подожди человека, которого полюбишь, и тогда всё получится.

Лика выпрямилась, вытерла вспотевший лоб ладонью, запачкав его мукой, но абсолютно не обратила на это внимания.

— А ты… ты любишь папу?

И теперь, смотря в её прозрачно-зелёные глаза, полные робкой надежды, я всё поняла.

Передо мной стоял ребёнок, который очень желал папе счастья и был готов поступиться собственными чувствами. Когда Лика просила меня переехать к Максиму, она надеялась, что я буду той женщиной, которая наконец даст её отцу то, чего он заслуживает — любовь, верность, семью.

Но то, что я испытывала к Максиму, было совсем не похоже на мою любовь к Антону. Однако сказать это Лике я просто не могла.

Впервые в жизни мне настолько трудно далась ложь…

— Да, — ответила я, смотря девочке в глаза. Они вспыхнули радостью, а в следующую секунду Лика уже обнимала меня и, уткнувшись мне в плечо, плакала от облегчения.

— Не плачь, — сказала я тихо, чувствуя такой дикий стыд, что впору было провалиться сквозь землю, — а то опять разболеешься. Пойдём, умоемся, а потом я тебя в постель уложу.

Лика закивала. Я отвела её в ванную, аккуратно смыла всю муку с неё и себя, а потом отправила спать.

Пироги, кстати, получились нормальные. Не самые лучшие, но и не ужасные. А с учётом того, что доделывала их я, сгорая от стыда и уговаривая саму себя, что просто не могла сказать бедному ребёнку «нет, не люблю», их вообще можно считать кулинарным шедевром.

А ночью я поразила Максима, отдаваясь ему с такой страстью, будто просила прощения за свою ложь…

Впрочем, так оно и было.


Неумолимо приближался Новый год. А после того как Лика наконец выздоровела и Лисёнок вернулась домой, атмосфера праздника чувствовалась особенно остро.

Впервые за последние несколько лет я ощущала приближение Нового года. Смотрела в окно на снегопад и вспоминала своё детство: запах пластиковой новогодней ёлки и мандаринов, салата «Оливье» и солёных огурцов, радостное ожидание подарков, вкус шоколадных конфет с самого утра — вместо завтрака — и внутренний трепет от осуществившейся сказки…

Мне вдруг захотелось почувствовать всё это ещё раз. И подарить девочкам эти ощущения — ведь они обе ни разу не праздновали Новый год так, чтобы казалось, будто к тебе в окошко заглянула сказка. Лика вообще не любила все праздники, потому что Лена вечно таскала её с собой во всякие путешествия, где развлекалась со своими любовниками, а девочка была предоставлена самой себе. А Лисёнок настолько привыкла к маминому неумению готовить и новогодним походам в ресторан, что почти удивилась, когда узнала, что в этот раз всё будет иначе.

За неделю до праздника мы с Максимом вертелись по магазинам, как белки в колесе, выбирая девочкам подарки. С Лисёнком всё было просто — несколько книжек, огромная коробка с конфетами и музыкальная шкатулка с изящными фигурками на крышке (уж очень девочка мечтала именно о ней) — и дело сделано. Но вот что подарить Лике, мы с Максимом думали очень долго. И в конце концов я нашла всё, что хотела.

— Она слишком резко повзрослела, — объяснила я Максиму свой выбор, — понимаешь? Это надо делать постепенно, а Лика сразу прыгнула во взрослую жизнь. Поэтому ей нужно подарить, с одной стороны, капельку детства, а с другой — она всё-таки уже почти девушка, и об этом тоже не стоит забывать.

Именно поэтому мы купили Лике большого плюшевого медведя. Мягкий и бархатный, он был очень тёплым, а на мордашке застыло такое умильное выражение, что я сразу представила, как девочка будет его обнимать.

Вторую мою задумку осуществить было сложнее, но всё-таки мы справились.

Ломать голову над подарком Максиму тоже пришлось долго. В итоге я купила ему кожаный ежедневник и обложку для книг. А Миру — хороший дорогой табак для его любимой трубки.

Последний рабочий день в этом году ознаменовался крупной пьянкой. Корпоратива не было, все отделы праздновали в тесном «семейном кругу», но и этого хватило, чтобы к четырём часам дня половина сотрудников, пьяно похрюкивая, бродила по коридорам издательства и поздравляла всех подряд. Если учесть, что предусмотрительное руководство вместо воды загрузило в кулеры вино, совсем трезвыми остались немногие.

И я с лёгким чувством удовлетворения заметила, как захмелевшая Ирина Матвеевна, редактор редакции детской литературы, что-то пьяно, но вполне дружелюбно растолковывает хихикающей Эле. Кажется, окончательное примирение этих двух персонажей состоялось именно в последний рабочий день года. И я подмигнула Эле, про себя радуясь, что больше не придётся каждые три месяца спускать в отдел кадров запрос насчёт в очередной раз освободившейся должности младшего редактора.

Мы с Громовым, поздравив, наверное, в издательстве каждую собаку, ушли с работы в первых рядах.

И началось, закрутилось… Нас сразу захватили предновогодние хлопоты — на следующий день с утра мы первым делом поставили ёлку. Потом я схватила Лисёнка с Ликой в охапку и, усадив на диван, заявила, что они никуда не уйдут, пока мы не составим меню на новогодний вечер.

Поскольку девочек домашней едой никто не баловал, пришлось предоставить им кучу вариантов различных блюд. И они очень расстроились, когда поняли, что готовить десять салатов и пять видов горячего я не буду. И даже не потому, что не хочу, а потому, что мы это просто не съедим.

Потом мы помчались в торговый центр, где царил предновогодний хаос. И если мы с Максимом воспринимали всё происходящее достаточно спокойно, то в глазах девочек я видела настоящий фанатизм — так им хотелось купить всё и сразу. Анжелику с Алисой мама часто таскала с собой в различные бутики с одеждой, а вот в продуктовых магазинах девочки бывали нечасто. Поэтому и воспринимали происходящее как увлекательную игру «кто утащит с полок побольше всего ненужного».

Вечером 30 декабря я занималась заготовками для салатов — варила картошку, морковь, яйца и так далее. В это время Максим, запершись в нашей спальне, сосредоточенно упаковывал подарки — у него это получалось лучше, чем у меня. А девочки сидели со мной на кухне и с круглыми глазами следили за моими действиями.

— А мы тоже будем готовить? — уточнила Лика, глядя, как я намываю картошку.

— Естественно.

— А что? — встрепенулась Лисёнок.

— Вот что дам — то и будете.

— А что ты дашь?

— Что-нибудь точно дам. Пока не знаю, посмотрим.

Они замолчали. Лисёнок выводила какие-то узоры пальчиком на столе, а Лика смотрела на меня, не отрываясь ни на секунду.

— Кто тебя научил этому? — спросила она, когда я домыла картошку и выключила воду.

— Ты имеешь в виду — готовке? Мама. Хотя не всему. Чему-то я училась уже после её смерти.

— А меня… научишь?

Я улыбнулась.

— Непременно. Начнём с завтрашнего дня. И кажется, я уже знаю, каким будет наш первый урок.


Я всегда любила 31 декабря. За его длину (лично для меня это был всегда самый длинный день в году), за фильмы, которые идут по телевизору, за запахи, витающие на кухне, за радостное предвкушение…

Но ничему я не радовалась так, как удивительной детской непосредственности, с которой этот день встретили мои девочки. С самого утра пребывая в восторженном возбуждении, они носились по квартире, поминутно что-нибудь сваливая и пугая бедную Алису.