Джудит Айвори - Право первой ночи

Сама Эдвина давно успела избавиться от романтических бредней — не та у нее внешность, чтобы воображать себя покорительницей мужских сердец.

Унизительно. Безнадежно... Да разве при взгляде на нее хоть один нормальный мужчина мог бы подумать... подумать о чем? От стыда ее даже бросило в жар.

Он ее поцеловал! Господи, этой ночью она только и делает, что облекает в слова самые запретные мысли! «Поцелуй». Она горько вздохнула.

Почему он так сделал? Может, она чего-то не понимает? Может, ее губы показались ему грязными? Или он хотел сделать ей искусственное дыхание? Или пытался что-то сказать, когда так странно двигал губами, прижимаясь к ее губам? Должно же быть какое-то объяснение его поступку!

Неподвижно лежа в темной спальне, она все сильнее поддавалась страху — привычному смутному страху, под сенью которого жила уже не один год. Единственным местом, где ей удавалось преодолеть себя, был ее рабочий кабинет. Только непрестанный тяжелый труд позволял ей забыться и считать себя нормальной, достойной уважения личностью. Вот и завтра она как можно скорее вернется в свое убежище, чтобы хоть ненадолго избавиться от страха и мучительных рассуждений о том, почему мистер Тремор так поступил. Неужели она сама подтолкнула его к этому странному поступку? Станет ли он делать вид, будто ничего не случилось? А она? А вдруг он будет издеваться над ней? Ей следовало объясняться более определенно...

Как бы то ни было, во всем, что случилось, виновата она сама. Необходимо докопаться до совершенной ею ошибки — а что ошибка была, Эдвина ни минуты не сомневалась.

Она давно привыкла взваливать на себя вину за все, что, по ее мнению, происходило «неправильно». А как же иначе? Ведь право на счастье надо заслужить, а значит, исправить мир так, чтобы он стал к ней добрее.

В жизни женщины с такой, как у нее, внешностью нет места романтике. Вот почему Эдвина должна быть практичной. И ответственной. И трудолюбивой.

И не пожалеть целой ночи, чтобы разложить по полочкам все события этого вечера: что сказал и сделал мистер Тремор, и как он это сказал и сделал, и был ли он откровенным? И что бы это могло означать? И отважится ли он повторить попытку? И хочет ли она, чтобы он ее повторил?

Мик сладко потянулся. Он лежал на настоящей пуховой перине. Медленно, лениво приподнял веки и увидел, как первые лучи света пробираются через балдахин над кроватью. Ночь, проверенная в этой роскошной спальне, не повлияла на его привычки. Он проснулся как всегда с первыми лучами солнца. На рассвете. Где бы он ни был, солнце всегда находило его и говорило: «Пора вставать!»

Он проворно соскочил с кровати, перешагнул через Магика и подошел к окну. Распахнул ставни, впуская в комнату утренний свет. Свет и волшебную хрупкую тишину, какая бывает только на рассвете в больших городах. До него не доносилось ни звука. Но вот где-то залаяла собака. По переулку прогрохотал колесами фургон. И снова тишина. Мик замер, опираясь ладонями на подоконник.

Крошечный садик за домом мисс Боллаш повлажнел от росы. Настоящее чудо. Соседние дома еще не проснулись и стояли темные и тихие. Нигде не было ни души. Мик любил это время — можно было представить, что весь мир принадлежит тебе одному, и просто радоваться жизни.

Конечно, он отдавал себе отчет в том, что уже через час волшебное очарование этих мгновений испарится без следа. Что каждый день приносит человеку проблемы. Тем дороже он ценил этот дар: новый, ничем не замутненный рассвет нового дня. Когда можно вообразить, что твои душа и совесть напоминают чистую, ничем не запятнанную страницу.

Магик налетел сзади и поддал Мику под колено. Пока собака чесала искусанный блохами бок, Мик привычно потянулся рукой к усам. Чувствовалось, что Мильтон прошелся по ним ножницами, но главное — их удалось сохранить. Мисс Боллаш взъелась из-за них не на шутку. С какой стати? Можно подумать, что без усов он стал бы умнее, враз заговорил бы как по писаному и получил прекрасное место с большим жалованьем... Черта с два! Он слишком привык к своим усам, чтобы расстаться с ними так просто!

Кроме того, Мик совершенно уверен, что это вовсе не обязательно для того, чтобы заделаться джентльменом! Черт побери, он сам видел принца Уэльского — и его усы! Значит, мисс Боллаш старается отделаться от них с какой-то другой целью!

И здесь, у открытого окна, пока Магик шумно вычесывал блох, его осенило: она добивается этого ради самой себя!

А с какой, спрашивается, стати? Так-так-так! Мик довольно улыбнулся. Нет, это еще не означало, что он готов пожертвовать своими усами. Прежде всего нужно обговорить цену!

В эти минуты на другом конце коридора Эдвина проснулась внезапно, будто кто-то ее толкнул, и все неприятности предстоящего дня обрушились на нее, словно ведро ледяной воды. Еще не придя в себя после сна, она испытывала сильнейшую потребность куда-то бежать и что-то делать. Нормальное, привычное утро. Она давно начинала день с того, что подавляла вспышку безотчетной паники, после чего можно было обдумать первоочередные дела. Правда, без особой надежды на то, что ей удастся выправить положение.

Однако это утро подарило ей какую-то новую, неосознанную тревогу, и она не сразу поняла, в чем дело.

Ну конечно! Мистер Тремор! Стоило ей вспомнить о нем, как все ее страхи усилились. Стараясь не размышлять о событиях прошедшей ночи, она попыталась сосредоточиться на более привычных проблемах, чтобы составить план занятий.

— О-ох! — невольно воскликнула она. — Вечно эти мелочи! Как все предусмотреть?

Эдвина едва успела подойти к лестнице, когда услышала хохот. Это было странно, непривычно, но смеялся явно кто-то знакомый.

Только оказавшись на первом этаже, она догадалась, что смеется миссис Рид — служанка, приходившая к ним в дом каждый день с понедельника по пятницу. Миссис Рид хохотала как заведенная. Кажется, это происходило на той небольшой кухне, где обычно подавали семейный завтрак и где когда-то — целую вечность назад — разогревали блюда для званых обедов в большой столовой. Заливистый хохот, переходивший в какие-то безумные всхлипы, заставил Эдвину содрогнуться.

Каково же было ее изумление, когда она добежала до кухни и распахнула дверь. Оказывается, миссис Рид хохотала как безумная оттого, что мистер Тремор таскал у нее со сковородки жареную колбасу! Он хватал кусок за куском, громко жалуясь на то, что колбаса такая горячая, и тут же засовывал ее в рот. Миссис Рид хохотала до слез. А мистер Тремор вдруг перестал таскать колбасу и схватил кухарку в объятия.

— Ох, да полно вам, сэр! — игриво воскликнула миссис Рид. А он уже увлек ее в каком-то безумном танце прочь от плиты: щека к щеке, нога к ноге — и при этом миссис Рид выглядела такой оживленной и веселой... Эдвина даже не подозревала, что у ее тихой, безропотной служанки такой звонкий голос!

Она застыла на пороге, ошеломленная этой картиной, немыслимой в доме ее отца, да и в ее

собственном доме тоже! А тем временем нарушитель спокойствия как ни в чем не бывало вел свою даму по кругу, напевая себе под нос собственную залихватскую джигу. Между прочим, у него был прекрасный голос, и он ни разу не сфальшивил! К тому же двигался легко и уверенно, кружа по кухне пышнотелую миссис Рид, едва поспевавшую за его проворными скачками.

Эдвина растерялась. Мистер Тремор снова позволил себе лишнее. Безусловно, это безумие следовало остановить. Но откуда в таком случае взялась эта нерешительность?

Не породило ли ее ощущение собственной ненужности, отчужденности? Не это ли заставило ее молча застыть на пороге кухни, где царило непривычное оживление?

А тем временем мистер Тремор увлеченно танцевал со своей дамой под какой-то дикий, ему одному ведомый мотив. Его вовсе не смущало то, что партнерша намного ниже ростом и по возрасту годится ему в матери. Он просто танцевал и танцевал возле раскрытого настежь окна, в которое доверчиво заглядывали яркие головки цветов, распустившихся на клумбе за домом.

Видимо, Мику уже доставили из магазина готовое платье, и в нем он смотрелся гораздо естественнее, чем в наспех подобранных вчера Мильтоном обносках. Теперь его можно было принять за немного легкомысленного джентльмена из провинции. Эдвина по опыту знала, что в провинции даже аристократы иногда говорят с местным акцентом — ведь ей частенько приходилось выправлять его у юных девиц, вывезенных родителями в свет.

Мистер Тремор заметил Эдвину и остановился.

Миссис Рид охнула и испуганно глянула через плечо. Вот и все. Эдвине не понадобилось ничего говорить. Одного ее появления оказалось достаточно, чтобы неуместное веселье угасло само собой. На миссис Рид было жалко смотреть. Старательно разглаживая передник, кухарка забормотала какие-то извинения.

— Все в порядке, — оборвала ее Эдвина, хотя сама толком не могла разобраться, какие чувства разбудила в ней эта сцена. Они оба вели себя глупо и по-детски и отлично это понимали — иначе не смутились бы так при виде хозяйки. Но тогда почему она завидует их бесшабашности?

— Мистер Тремор будет завтракать вместе со мной в столовой, и ему следует подавать полный прибор — по крайней мере до тех пор, пока он не освоится полностью. Миссис Рид, вы не могли бы передать это Мильтону?

— Да, мисс.

Кухарка отправилась на поиски дворецкого, а в голове у Эдвины всплыла удивительно глупая мысль: мистер Тремор наверняка поцеловал эту женщину! Вряд ли это был страстный поцелуй — нет, скорее он просто чмокнул ее в щечку. Тем не менее можно было не сомневаться, что смазливый крысолов из Корнуолла отличается не только чрезмерным любопытством, но и питает слабость к женскому полу. Он едва провел в этом доме двадцать четыре часа, а уже успел перецеловать всех женщин, не обойдя вниманием ни тощую старую деву, ни пампушку-кухарку.

На редкость непривередливый тип!

Мистер Тремор молча вошел следом за ней в столовую.

— Вы сядете вот здесь, — сказала она, указав на место напротив себя. И тут же добавила, не давая ему усесться: — Но прежде вы подадите мне стул.

Он послушно обошел вокруг стола, и когда Эдвина садилась, шепнул ей на ушко:

— Мы просто чуток пошутили.

— Знаю.

Он отправился в обратный путь к своему стулу вокруг стола, имевшего не меньше двадцати футов в длину. Когда-то все это пространство было заполнено красивыми подсвечниками и вазами с цветами — не говоря уже о блюдах с самой изысканной и вкусной едой. Когда-то десять стульев со стороны Эдвины и десять стульев со стороны мистера Тремора не пустовали, на них сидели гости. Теперь напротив Эдвины был занят лишь один стул. Мистер Тремор, глядя ей в лицо, продолжал объяснения:

— Она никак не могла понять, о чем я ей толкую. Не то что вы!

— И тогда вы решили объясниться с помощью танцев?

— Она знает толк в жареной колбасе! А я сказал, что мне нравится, как она готовит!

— Понятно, — буркнула Эдвина, хотя на самом деле не могла себе представить, чтобы человек пустился в пляс из-за колбасы — какой бы вкусной она ни была.

Оба молчали до тех пор, пока не подали овсянку. Мик, конечно же, схватил не ту ложку.

— Кашу едят большой ложкой, — сообщила она.

Он уставился на кучу столового серебра возле своей тарелки с таким мрачным видом, будто перед ним была настоящая головоломка. Эдвина следила за ним с каким-то странным злорадством. Так ему и надо! Наконец он нашел нужную ложку и опустил в кашу.

— Не так. — Ей пришлось встать и подойти к нему, чтобы показать, как полагается держать ложку.

Он расслабил пальцы, подчиняясь ее осторожному нажиму, и Эдвина вдруг испытала удовольствие от того, что может прикасаться к этой большой, горячей, сильной мужской руке. Она обратила внимание на длинные изящные пальцы с чистыми глубокими лунками ногтей. Пожалуй, это была не лучшая идея — самой поправлять его руку! Торопливо показав все, что нужно, Эдвина вернулась на место.

Ей пришлось вытереть ладони о салфетку — они были влажными от пота. Лишь после этого она посмотрела на Тре-мора.

Он сидел, выставив перед собой злосчастную ложку и глядя на свои пальцы в полном отчаянии.

Завтрак проходил в гробовой тишине.

Мистер Тремор взял с тарелки последний кусочек тоста. После овсянки им подали яичницу с помидорами и колбасой и свежий хлеб. Гость ел с завидным аппетитом, однако у Эдвины осталось ощущение, что он съел бы больше, если бы не столовые приборы, с которыми он пока не умел обращаться.

Наконец она решила предоставить мистера Тремора самому себе. Пусть урок будет выполнен лишь наполовину, зато ученик не останется голодным.

Главное — научить его реально оценивать собственные силы. Когда Эдвина высказала опасение по поводу того, как он будет вести себя в мужском обществе, обычно собиравшемся в гостиной после обеда, он с неподражаемой беспечностью заверил ее, что просто станет смотреть и слушать и не «ввяжется ни во что такое, во что бы не ввязались остальные парни».