— Тюрьма — не место для малыша. Другие заключенные могли бы плохо на него повлиять.

Слова офицера пришлись не по вкусу Ла Бареллю, который сухо призвал его к выполнению служебного долга. Он является начальником тюрьмы и должен принимать арестантов, отправляемых к нему судом, без всяких комментариев. Полное лицо офицера побагровело до кончиков ушей.

Бушар, которого больше всего волновал правовой аспект проблемы, заявил, что трактовка рисунков будет весьма затруднена, тем более в отсутствие опытного демонолога. Пожалев, что с ними больше нет шевалье д’Ирэ, Бушар поинтересовался, не предпримет ли суд каких-либо шагов по его возвращению.

Тимоте де Ла Барелль возвел очи горе. Как можно работать, когда тебя окружают бестолочи, фарисеи и предатели?

Чтобы взбодрить его, Канэн напомнил, что для ареста мальчишки имелось несколько веских оснований. Мало того, что рисует кошмарных чудищ, так он еще и левша, раскачивается, как евреи во время молитвы, лазает на колокольню, бродит ночами по улицам, якшается с духами, да и родители его неизвестны.

Председатель суда вздохнул. Действительно, улик хоть отбавляй.


С приближением сумерек небо окрасилось в густой лиловый цвет — на город опускалась вторая безлунная ночь. Но темнота не принесла покоя. Перед постоялым двором отчаянно дрались коты. Под фонарем мочились и сквернословили пьяницы.

Жаспар Данвер скинул башмаки с квадратными носами, устало стянул с головы парик и надел его на деревянную подставку. В этой безликой «голове» ему почудился собственный портрет. Висевший на стене плащ с расправленными для просушки полами напоминал огромную мертвую летучую мышь.

Жаспар сел за стол и написал новую главу к своему докладу. Завтра утром он отправит ее почтой в Дижон.

В дверь постучали. Это не было знакомое ему царапанье Коломбана, и Жаспар крикнул, чтобы его оставили в покое.

Тем не менее дверь открылась, и на пороге возникла коренастая фигура хозяйки постоялого двора. За ней вырисовывался темный силуэт Коломбана. Держа в руке половую тряпку, женщина шагнула в комнату. Лицо ее блестело от пота.

Едва дверь закрылась за ними, хозяйка выронила тряпку, всплеснула руками и, сложив их под полным подбородком, жалобно запричитала, умоляя его спасти ее мальчика. Она согласна на любые условия, на любую цену, она может заплатить — у нее есть деньги, — она уже давала деньги прежним судьям, когда муж попался на спекуляции вином. Но нынешние — просто звери, все говорят об этом. Они не берут даже золота, они жаждут только одного — убивать людей!

— Мой Коломбан! Они сожгут его! — стонала она, вытирая красные от слез глаза. — И все потому, что этот дурачок разговаривает с кем попало! Хвастается, будто может нарисовать все что угодно! А он способный мальчик, это так! Ловкий, как чертенок! Рисует всякие страсти! Разную нечисть! Да, сударь, признаю — это правда! Я не обманщица! Но это же не причина, чтобы сжечь его на костре! Нужно наказать его! Посадить на хлеб и воду! Я знала, что так будет! Я запретила ему рисовать! А он снова взялся за свое!

Повернувшись к мальчику, женщина замахнулась на него, но, спохватившись, что в руках у нее ничего нет, почувствовала себя неловко и опять запричитала:

— Мне следовало прислушаться к словам гадалки. Как она предсказала, так все и вышло. Я нашла этого ребенка за церковью. Ему было два или три года. Он не умел говорить. Меня предупреждали. Но я тоже была сиротой. Только мне не повезло, меня подобрали ублюдки. И я взяла этого чертенка, я его кормила, поила, научила ремеслу! И вот чем он мне отплатил!

Коломбан никогда не покидал ее. Она строга с ним, но она защищает его, он знает это. Она не хочет его смерти.

Жаспар Данвер взял мальчика за руку и попросил внимательно выслушать его. Прежде всего, он велел ему ничего не говорить в суде и строго-настрого запретил болтать на постоялом дворе и в таверне о чертях и ведьмах. Ни в коем случае. Он должен стать почти немым. Затем следует прекратить рисовать или уничтожить рисунки…

Коломбан обещал делать все, как велено, но, повторяя наказы Жаспара, совсем запутался.

— Вот видите! — снова пустила слезу хозяйка постоялого двора. — У нас ничего не получится!

Она не сомневалась, что его отправят на костер. Эти судьи не делают исключения ни для кого. Приезд его светлости, не в обиду ему будет сказано, ничего не изменил. Остается только один выход. Мальчик должен исчезнуть. И чем быстрее, тем лучше. Возможно, когда-нибудь он вернется. Но сейчас оставаться здесь слишком опасно. Если мальчика будут искать, она скажет, что он сбежал. Ее опасения вызывали лишь прокаженные, которые часто встречались на дорогах. Это люди заразные, грешили тем, что у них между ног, травили колодцы. Коломбан не должен подходить к ним, это ему ясно? Среди них есть такие, которые способны разжалобить словами! К концу недели она все подготовит для побега. Остается надеяться, что господин судья не выдаст ее. Как бы там ни было, у нее нет выбора.

В сопровождении мальчика женщина вышла из комнаты и спустилась на первый этаж, да так тихо, что на сей раз не скрипнула ни одна ступенька лестницы.


Когда же наконец вмешается Высший суд Дижона? Жаспару так хотелось видеть входящих в город солдат, что он в мельчайших деталях уже представлял себе панику, которую вызовет во Дворце правосудия их появление. Потом он прикинул, сколько времени потребуется председателю Высшего суда, чтобы подготовить акцию. Два дня? Неделя? Если так, то это ужасно: неделя — слишком долго. Не остается ничего другого, как любыми доступными способами вставлять палки в колеса дьявольской судейской машины. Если бы можно было задержать ход времени, уподобившись греческому титану!..

На табурете стоял горшок с крокусом. Его лепестки уже тронула печать увядания: теперь они были похожи на кусочки пергамента. Жаспару хотелось продолжить работу, но чувство тревоги не давало ему покоя. Возможно, рисование поможет ему успокоиться и как следует все обдумать. Он подошел к мольберту и взял новое перо.

Поиск совершенного контура настолько увлек Жаспара, что у него возникло впечатление, будто он покинул привычное течение времени. In furore justisimae irae… Слова песни снова всплыли из глубины памяти. In furore justisimae irae… Странно, но ярость справедливого гнева успокоила его.

От работы Жаспара отвлекло равномерное поскрипывание, навязчиво вплетавшееся в мелодию песни. Он прислушался, чувствуя, как в нем нарастает волна того самого справедливого гнева. Посторонний звук сопровождался негромким ритмичным постукиванием. Данвер отложил перо.

Шум доносился с лестницы. Он открыл дверь, но, к своему удивлению, никого не увидел. Тем не менее скрип стал громче, и теперь к нему примешивалось чье-то сопение. Посмотрев вверх, судья увидел Коломбана, который, зацепившись ногами за балку, висел головой вниз и меланхолично раскачивался. Некоторое время судья наблюдал за ним: сейчас Коломбан был где-то далеко.

Жаспар вернулся к рисунку. Но маленький хрупкий крокус уже потерял свою притягательную силу. Отвернувшись от мольберта, Жаспар подошел к окну. В темноте ничего не было видно, даже звезды утонули во мраке. Он пытался рассмотреть окно напротив, но не замечал даже слабого отблеска свечи. Вдова уже легла спать? Унялась ли боль от пыток, или ожоги по-прежнему причиняют ей страдания?

Надо убедить ее, что скоро все изменится, что ей не стоит отчаиваться, что он с ней, на ее стороне, что все может случиться… Она не поверит ему. И ее сомнения будут вполне обоснованны. Но он больше не может оставаться здесь, в этой комнате. Он не может ни рисовать, ни писать, ни, тем более, трезво мыслить. Ему не хватает проницательности, а скоро он лишится и рассудка. Жаспар начал одеваться. Он должен ее увидеть.

18

Стук в дверь был почти не различим из-за рычания ветра и плеска дождевых струй. Жаспар постучал сильнее. Заслонка смотрового окошка почти тут же отворилась, и это удивило его — он не слышал звука шагов.

Он заговорил торопливо и резко, пытаясь быть как можно более убедительным. Знает ли она, что дошла очередь и до Коломбана? Он стал следующим в списке обвиняемых. Жаспар прижался лицом к решетке. Она должна впустить его. Он не может продолжать разговор, стоя на улице, это слишком опасно. Анна Дюмулен не отвечала, но и не закрывала окошка. Судья с жаром оправдывался: если он отсутствовал, то только потому, что ездил за помощью. Он должен был действовать быстро и не подозревал, что они осмелятся…

Анна открыла дверь. Жаспар стремительно шагнул через порог. Она заперла дверь на ключ и взглянула ему в лицо. Он ждал, прижавшись спиной к двери. Она тоже молчала, плотнее запахнув на груди теплую шаль.

Жаспар перевел дух и выдавил из себя, что сожалеет о случившемся. Анна вздрогнула. Высший суд Дижона, продолжил он, принял решение срочно отправить в Миранж своих судей в сопровождении отряда солдат. Анна никак не отреагировала на это известие.

Она провела его в комнату, где горела одна свеча. Свет, проникавший через окна, был таким слабым, что не мог рассеять мрак дальше подоконника. Анна Дюмулен сделала знак, чтобы он подошел ближе. Колеблющийся свет свечи выхватывал из темноты за ее спиной ряды книг. Не произнося ни слова, она пристально посмотрела на своего гостя и принялась распускать шнуровку на платье, чтобы обнажить левое плечо. Шаль соскользнула на пол. Жаспар сделал непроизвольный жест, чтобы остановить вдову. Но она хотела показать ему следы пытки. Длинный шрам тянулся от основания шеи до округлости плеча. Края открытой раны казались черными, а кожа вокруг приобрела синюшный оттенок. Дав судье время все как следует разглядеть, Анна расстегнула ворот нижней рубашки и обнажила левую грудь. Нежная плоть казалась изжеванной, темные пятна окружали рану неопределенной формы, а кожа посинела так же, как и на плече.

— Вам очень больно? — пробормотал Жаспар, смущенно опуская глаза.

— Да, особенно сильно болит голова… Будто в нее втыкают иголки. Никакие лекарства не помогают. Но больше всего я боялась, как бы не началась лихорадка.

Он взял ее за руки: они горели огнем. Кончиками пальцев Жаспар коснулся ее лба, провел по волосам. Молодая женщина в молчании поправила на себе одежду.

Он последовал за ней в ее комнату. Как и гостиную, ее освещала одна свеча. Постель была разобрана, а скомканные простыни разбросаны по кровати.

— Не могу заснуть. Даже со снотворным порошком. Мой организм борется со сном, как с опасной болезнью. Может быть, тому виной мой страх никогда не проснуться, если тело все же сдастся. Я не хочу умирать.

Почувствовав головокружение от усталости, она вытянулась на постели. Ее взгляд, устремленный вверх, казалось, видел то, что было скрыто от чужих глаз. Неподвижное тело сливалось с простынями и словно растворялось в белых складках. Пальцы ее правой руки дрогнули и поманили его. Жаспар скинул мокрый камзол и лег рядом с Анной. Как и она, он посмотрел вверх и нащупал руку, которая подала ему знак. Быть рядом с этой женщиной, о чем он постоянно мечтал все эти дни, теперь казалось ему совершенно естественным.

Он провел ладонью по локтю Анны Дюмулен, ее здоровому плечу, потом обнял за талию, ощущая тепло молодого тела. Она взяла его руку, поднесла к губам и шепнула, что дальнейшее сближение сейчас невозможно. Но не из-за ран, а потому, что в период черной луны у нее начинаются месячные. «Налог кровью», как считала она. Ей не хотелось навлекать на него дурные последствия. У него уже и без того немало проблем.

Они лежали, не шевелясь, тесно прижавшись друг к другу. Жаспару не хотелось возвращаться на постоялый двор, да и Анна не предлагала ему уйти. Они молча слушали завывание разгулявшейся бури, которая и не думала стихать. Время от времени с губ Анны срывался слабый стон. Жаспар приложил руку к ее лбу. Они оба смотрели на подрагивающий огонек свечи, который отбрасывал на стену изменчивые тени, и постепенно ими овладело чувство удивительного покоя.

— Одиночество не давит на вас в этом доме?

— Мне нравится быть одной.

Его поразила твердость, с которой были произнесены эти слова.

— Вы не любили мужа?

— Он был чудовищем, — ответила она, отчеканивая каждое слово.

Жаспар не мог скрыть своего удивления.

— Вы не хотели от него ребенка?

— Я только о нем и думала.

— Но он не мог жить?

— Мог! — с горечью воскликнула она.

— Тогда что произошло?

— Мой муж не хотел, чтобы этот ребенок жил.

— Ему не нужен был наследник?

Жаспар хотел разобраться в этой странной истории и, сам того не желая, устроил форменный допрос. Анна спокойно заметила, что он даже сейчас остается судьей, но тем не менее отвечала на все его вопросы.