Светлана Лубенец - Предать – значит любить

В милиции Юлии Александровне Кривицкой сказали: если она хочет забрать тело мужа, дело они прекращают. Самоубийство – это самоубийство. Расследовать в случае суицида особенно нечего. Если же она настаивает на расследовании, в ближайшее время получить тело на руки ей не удастся. Они так и сказали – получить тело на руки. Как спецодежду. Или посылку. Еще бы сказали – больше двух тел в одни руки не даем...

Когда Юля разговаривала с работниками милиции, слово «тело» у нее никак не ассоциировалось с собственным мужем. Будто бы это было какое-то другое тело. Как из курса физики. Отвлеченное. Тело как объект. То самое, которое погружается в жидкость и выталкивает воду, массой равную собственной. Или – движущееся в пространстве со скоростью, к примеру, близкой к скорости света...

С того самого момента, когда Юля узнала, что ее муж Родион мертв, она не проронила ни слезинки. Она не плакала и не тосковала, потому что осознать его смерть и поверить в нее не могла. Конечно, Родика уже давно не было дома, но он и раньше часто уезжал. В командировки. С некоторых пор у него была такая работа. Юля уже привыкла быть одна. Ей это даже нравилось, потому что возвращение мужа всегда было праздником для обоих. Сослуживицы Юли часто говорили, что собственные мужья надоели им хуже горькой редьки, а супруги Кривицкие из-за частых отъездов Родиона надоесть друг другу никак не могли.

К приезду мужа Юля всегда готовила царский ужин, покупала любимое вино. Накануне обязательно посещала косметический салон, где принимала все процедуры, какие мог выдержать ее кошелек. Она встречала Родика нарядно одетой, благоухающей и любящей. Каждая встреча была необыкновенной чувственной встряской, каждая ночь после праздничного ужина по силе чувств была для супругов похожа на первую брачную.

И вот теперь низкорослый, неприятно толстый капитан милиции по отношению к мужу Юли употреблял слово «тело». В значении – мертвец. Мертвец, холодный и недвижимый... А тело Родиона всегда было горячим и гибким. А его поцелуи... В общем, представить Родика мертвым Юля не могла. Да и случилось все как-то странно. Он пропал неделю назад. Вышел вечером в магазин за хлебом и хозяйственными мелочами и не вернулся. Через три дня по настоянию брата мужа Эдика Юля подала в розыск. Нашли тело – да... тело... – почти сразу. Родион Григорьевич Кривицкий повесился в одном из помещений заброшенного недостроенного универсама, который находился напротив дома, где они с Юлей жили. На шелковом оранжевом шнуре.

Этот самый шнур фигурировал в деле как доказательство самоубийства. Он был куплен Родионом в тот роковой вечер. Муж и в магазин отправился не столько за хлебом, сколько затем, чтобы купить шнур, который Юля накануне присмотрела и на который у нее не хватило денег. Все, что у нее было с собой, она истратила на продукты к ужину. Этот шнур должен был идеально подойти к старому абажуру, который Юля недавно привезла от родителей и хотела отреставрировать и повесить в кухне над столом. Они с Родиком месяц назад отделали кухню панелями нежного апельсинового цвета, и оранжевый абажур был очень стильной дизайнерской находкой. Юля собиралась очистить старый шелк от пыли, а на местах потертостей пришить бабочек с крыльями из коричневатого тюля. Вот вам и бабочки... вот вам и крылья из тюля...

После магазина Родик зачем-то отправился в недостроенный универсам. В то, что он планировал там удавиться, Юля поверить не могла. Во-первых, потому, что ее муж, Родион Кривицкий, был эстетом. Он любил все красивое. Развалины универсама были гнойной язвой их района, отвратительнейшим местом, в котором тусовались бомжи, устраивали разборки подростковые банды, справляли нужду все, кто шел мимо и кому именно в этот момент приспичивало. Родион несколько раз звонил в мэрию и требовал, чтобы власти наконец приняли меры и снесли это кошмарное сооружение.

Во-вторых, Родион был очень веселым и жизнерадостным человеком. Во всех, даже самых отвратительных, ударах судьбы он умудрялся находить особый, жизнеутверждающий смысл. У них с Юлей не было детей. Она страшно переживала по этому поводу, регулярно лила слезы и так же регулярно лечилась. Родик поддерживал ее абсолютно во всех начинаниях: от разнообразия и насыщенности половой жизни (насколько это было возможно при его частых отлучках) до выбора самых дорогих клиник и врачей. Кроме того, в особо интимные моменты он сладко нашептывал жене в ушко, что, если бы у них был ребенок, вряд ли они могли бы сейчас так бесстыдно валяться голяком на кровати и вытворять пируэты, которые и апологетам Камасутры не снились. Видимо, провидение дает им возможность от души насладиться друг другом, а потом, когда они почувствуют пресыщенность плотскими удовольствиями, наградит их желанным ребенком.

Юля смеялась сквозь слезы и говорила, что никогда не сможет им пресытиться, на что Родик отвечал примерно то же самое. После этого они сплетались в очередной изысканно запутанный клубок и были безмерно счастливы друг другом.

И вот теперь ей, Юле, пытаются доказать, что ее муж, балагур и весельчак Родион Кривицкий, в одночасье решил, что жизнь не удалась, и повесился в вонючей загаженной трущобе на изящном шелковом шнуре ослепительно-оранжевого цвета.

* * *

Когда от Юли потребовали опознать тело мужа, она опознала. То, что лежало на столе в морге, безусловно, напоминало Родиона. Да, напоминало, но и только. Юля не могла бы объяснить работникам органов, почему ЭТО – все же не Родик. Если бы она заявила им такое, скорее всего, была бы отправлена к психиатру. Для нее, Юли, Родион Кривицкий, несмотря на хладное ТЕЛО на столе, был по-прежнему жив, а менты пусть думают и делают что хотят. И пусть это тело наконец выдадут. И даже похоронят. А когда все наконец от нее отстанут, Юля станет спокойно ждать своего мужа из неуместно затянувшейся командировки. Ей не привыкать.

Всеми похоронно-траурными делами занимался брат Родиона – Эдик. Юля только поставила в нужных бумагах несколько подписей, оставаясь совершенно безучастной к процессу. Ее собственная мать несколько раз подступалась к ней с предложениями: «Ты поплачь, доченька, поплачь... легче будет...» – но слезы у Юли, довольно сентиментальной и слезливой по натуре, почему-то никак не образовывались. Ей вовсе не было трудно, тяжело или страшно. Ей было никак. Она мужественно ждала окончания всеобщей суеты вокруг нее, потому что суета мешала ей сосредоточиться на ожидании возвращения Родиона.

Дню похорон Юля даже обрадовалась: наконец-то все кончится! Она с особым тщанием оделась в черный костюм и повязала голову кружевным темно-серым шарфом – пусть все видят в ней безутешную вдову. Она даже отыскала среди летних вещей огромные солнцезащитные очки с темными стеклами – хотела скрывать от людей абсолютно сухие глаза.

Юлю начало как-то странно потряхивать в прощальном зале местного морга. То, что лежало в гробу, ее по-прежнему не интересовало. Защищенный темными очками взгляд неожиданно остановился на Эдуарде. Он стоял возле гроба брата с трупно-белым лицом. Возможно, черные стекла Юлиных очков преувеличивали его бледность, но брат мужа гораздо более походил на мертвеца, чем загримированный, а потому будто бы загорелый и даже вполне веселый покойник. Эдик вообще был очень похож на Родиона, что, конечно, вовсе не удивительно, поскольку они являлись близнецами. Юле начало казаться, что Эдик – и есть Родик, а в гроб зачем-то положили муляж, нагнали массовку и сейчас начнут снимать какой-то идиотский триллер про восстание из гроба. Не зря все-таки этот покойничек, которого выдают за Родика, так весел и гладок лицом. Сейчас придут в движение спрятанные в гробу механизмы, и гадкая кукла начнет подниматься со своих кружевных подушек.

А к Эдику так и льнет его жена Татьяна. Шепчет какие-то слова. Он на нее не обращает ровно никакого внимания. И правильно делает! У него есть своя жена! Она, Юлия! Эдик – это никакой не Эдик, а Родик! И пусть Татьяна не смеет к нему прижиматься! Но тогда делается непонятно, где же Эдик! Неужели в гробу? Нет, это невозможно! Где же, где же Эдик...

Сначала на кафель траурного зала для прощаний упали темные очки Юли. Потом она сама, надломившись в коленях, стала заваливаться прямо на гроб. Последнее, что отпечаталось в ее мозгу, были сложенные на груди руки покойника. Что-то в них было не так, но Юля не успела с этим разобраться, потому что сознание сначала заволокло сизым туманом, а потом молодую женщину целиком втянула в себя вязкая черная бездна, выдернув ее, как инородный элемент, из зала прощаний.

Очнулась Юля в автобусе, ей усиленно совали под нос ватку с нашатырем. Возможно, она не сразу сообразила бы, где находится, если бы не гроб, своими острыми краями тершийся ей о колени. Юля мигом все вспомнила. Ей хотелось еще раз вглядеться в Эдика, но спасительных темных очков на ней больше не было, а потому пришлось опустить глаза на ритмично раскачивающиеся кисти. И зачем только гробу эти идиотские кисти, как на знаменах...

Когда у могильной ямы опять сняли крышку гроба, Юля очередной раз поразилась свежему цвету лица того, кого все называли Родионом. Потом некстати вспомнила, что у покойника было что-то не так с руками. Она осторожно перевела на них взгляд, но сложенные на груди кисти уже прикрыли атласным покрывалом. Не отдергивать же!

Когда всем велели еще раз попрощаться с покойным, Юля вдруг развернулась и, с невесть откуда взявшейся силой растолкав родственников, сослуживцев Родиона, друзей, быстро прошла прочь от зева могилы и стоящего возле нее гроба к выходу с кладбища. На сегодня с нее хватит. Она и так на пределе возможностей. Ее догнала Татьяна, жена Эдика, попыталась вернуть. В конце концов, ей удалось уговорить Юлю не устраивать представлений. Юля не стала спорить с ней на предмет того, что представления устраивают другие, и послушно вернулась. О крышку гроба уже ударялись комья земли. Страшно закричала Юлина свекровь. Голос был до того леденящ, что перед глазами Юли опять поплыла кладбищенская земля. Поминки из ее памяти выпали вообще, потому что сознание с определенным интервалом заволакивалось мутным маревом, и поминающие наконец постановили уложить новоиспеченную вдову в постель и даже вызвать скорую.

* * *

Сослуживцы уговаривали Юлю выйти на работу сразу после похорон, чтобы не тосковать дома. Она же, вопреки просьбам и наставлениям, оформила очередной отпуск. Именно этот отпуск они собирались вместе с Родиком провести в Турции, но, когда муж наконец соизволит явиться домой, ни в какую Турцию они не поедут. Нет, ничего такого про возвращение Родиона Юля никому не говорила. Она была полностью в своем уме и не хотела, чтобы о ней составилось неправильное впечатление. Пусть все думают, что ей в кайф рыдать дома в одиночестве. Она рыдать не станет. Она будет ждать Родика и во время ожидания обдумывать, что же все-таки произошло. Юле виделась во всем случившемся какая-то чудовищная ошибка, это был специально срежиссированный кем-то спектакль. Главный герой был действительно мертв, от этого никуда не деться. Но что-то во всем было неправильно, начиная с того же оранжевого шнура...

* * *

Прошли положенные девять поминальных дней, потом сорок. Юля уже вышла на работу, с ней носились как с восставшей со смертного одра, но ничего существенного, что могло бы пролить свет на смерть Родиона, в голову так и не пришло. Согласившись наконец, со всеми, Юля начала называть мужа умершим, а себя вдовой. Она даже стала ездить на кладбище, где на свежем холмике пока стоял стандартный тяжелый крест с обсыпкой из каменного боя и фотографией Родиона на круглой керамической пластинке. Юля вглядывалась в лицо на керамике, но временная фотография была сделана некачественно, оказалась какой-то размытой, и молодой женщине каждый раз приходилось заново убеждать себя в том, что она сидит именно у могилы безвременно ушедшего мужа. Однажды ей даже удалось заплакать. Она посчитала это хорошим знаком. Может быть, вместе со слезами выльются из души физически ощущаемая изматывающая неопределенность, недоверие к окружающей жизни вообще. Она решила, что в следующий приход уберет все эти венки из искусственной хвои и целлулоидных роз, а вместе с ними траурные ленты и принесет живые цветы.

По пути с кладбища к дому Юля купила бутылку какого-то китайского сливового вина интенсивного фиолетового цвета. Девчонки из винного отдела посоветовали. Вино оказалось сладким и тягучим, как ликер. Родику понравилось бы. Он любил экзотические напитки. Любил... да, пора признаться себе, что Родик не вернется. Он умер. Умер.

Фиолетовое сливовое вино совершило в Юлином организме определенное действо, и она наконец заплакала. Сначала чуть всхлипнула, потом охнула, как бабы в кино над пришедшей с фронта похоронкой, а потом зарыдала так, что, наверное, слышно было соседям сверху, снизу и со всех сторон. Потом она оторвалась от стола, кое-как поднялась с кухонной табуретки и побрела в спальню. Там Юля рухнула на неуместно широкую супружескую кровать. Плакать в подушку было сподручнее. Она не заметила, как уснула.