Костя хмыкнул и задумался, показав тем самым, что мысль невестки не так уж глупа, а потом сказал:

– Вряд ли тот, кого ты хочешь обвинить, смог бы выдержать этот жуткий смрад, а уж специально убить – тем паче... Потому я все же придерживаюсь мнения, что крыса сама забежала... Ну, может быть, искала уголок, где бы ей отдать концы. Многие животные предчувствуют свою кончину и уходят от нор подальше.

– Что-то я не слышала о таком поведении крыс!

– А ты что, много о них знаешь?

– Ну... например, читала, что крысы первыми покидают корабли...

– Тогда бы целый выводок нашли на лестницах подъезда, если бы наш дом походил на тонущий корабль. Хотя...

Константин замолчал, потер ладонью щеку. Это «хотя» накрыло Катю новой волной ужаса.

– Что ты хотел сказать, Костя? – прошептала она.

– Да так... – уклонился он от ответа. – Как сказал бы некто Шекспир: «Прогнило что-то в Датском королевстве...» Кажется, так у него... или почти так... Но ты не бери в голову, это единичный случай! Таков самый лучший выход из создавшегося положения. – Константин так быстро вышел за дверь комнаты, что Катя ничего не успела у него спросить.

Почти весь день Катя просидела в кухне, отчаянно мешая Дусе готовить обед и сходя с ума от безделья и страха. Отправиться обратно в комнату она смогла только тогда, когда вернулся с работы Герман. Муж, как и все в доме, отнесся к происшествию несерьезно. Поцеловав Катю в висок, сказал, что в таких старинных домах, с огромными глубокими подвалами вполне могут водиться не только крысы, но и кроты и какие-нибудь землеройки. А то, что крыса оказалась дохлой, говорит о том, что она была старой и больной и очутилась в их комнате в поисках последнего пристанища. То есть Гера почти слово в слово повторил версию Кости. Кате ничего не оставалось делать, только принять ее для себя как единственно возможную. Положительный настрой – великое дело, а потому довольно скоро молодая женщина о неприятном инциденте забыла. В самом деле, например, в их общежитии жили не тужили такие мощные тараканы-прусаки, что, если бы повезло выловить всех, одновременно прыскавших по углам в момент включения света, из них можно было бы слепить парочку вполне упитанных крыс. Живя в общежитии, Катя не только не думала о тараканах, воспринимала их как неизбежное зло и обязательную принадлежность данного заведения. Так и крысы... Там тараканы, тут – крысы... Ничего особенного. Тем более что больше они ей не досаждали. И никто не досаждал. Когда закончились каникулы, Костя уехал в Москву, довольно сухо попрощавшись с Катей, и она окончательно уверилась в том, что он вовсе не покушался на ее честь и не предлагал себя взамен брата-близнеца.

Животик молодой беременной женщины постепенно округлялся, Елена Матвеевна вызвала на дом свою портниху Зиночку, которая сшила для Кати расклешенный сарафан из плотного коричневого бостона и несколько широких блуз: светло-бежевую с отложным круглым воротничком, ярко-цветастую, всю в фиолетово-желтых анютиных глазках и нарядную, с бантом, из мягкого розового крепдешина. Когда Катя появилась за обедом в бостоново-крепдешиновом великолепии, Дуся, не удержавшись, воскликнула:

– Ой, хороша, Катюха! До чего ж тебе идет быть беременной! Ты уж на одном не останавливайся...

– Надо сначала одного родить! – резко оборвала Елена Матвеевна и обратилась к Кате: – Что говорит доктор Пинкензон?

Катя счастливо улыбнулась, погладила живот и ответила:

– Арон Маркович говорит, что все у меня в порядке, анализы хорошие, ребеночек развивается нормально и скоро начнет вовсю толкаться ножками и ручками.

Будущей мамаше очень хотелось, чтобы все собравшиеся на обед разделили ее радость, но удовольствием от известия осветилось только лицо Дуси. Умильно прижав к груди руки, она завела глаза к потолку, будто представляя народившегося младенчика. Славочка осталась сидеть с непроницаемым лицом, Елена Матвеевна величественно кивнула, что можно было истолковать по-разному. Катя решила, что свекровь довольна хорошими анализами, а Дуся восприняла кивок в качестве сигнала к тому, чтобы разливать по тарелкам густые, наваристые щи.

Именно в тот момент, когда Катя доела первое блюдо и ждала Дусиных голубцов, внутри ее организма будто что-то сдвинулось с места и плавно повернулось. Она громко ойкнула и положила руки на живот. В одном месте явственно выпирал маленький бугорок.

– Это ножка! Честное слово, ножка! – крикнула Катя, обрадованная тем, что доктор Пинкензон ее не обманул, а значит, и в дальнейшем можно будет ему во всем доверять. – А теперь ушла... А вот опять... Толкается! Будто локотком! Славочка! Вот положи руку сюда! Ты обязательно почувствуешь!

И будущая мамаша подскочила к сидящей рядом Славочке, без всяких церемоний взяла за тонкую бледную руку и положила ее на бугорок живота. Славочка руку резко отдернула, но Катя не могла представить, что кому-то может быть неприятен ее ребенок, который пока еще скрывается в чреве, но уже очень скоро заявит о себе по-настоящему.

– Нет, ты потрогай, потрогай! – упорствовала она. – Ребеночек вертится у меня в животе! Это вот локоточек! Или пяточка!

Положение спасла Дуся, закрыв своим мощным телом Славочку, которой явно не доставляло удовольствия осязать пяточки и локотки.

Зато Виталий Эдуардович, неожиданно рано вернувшийся из больницы, с большим удовольствием потрогал Катин оживший живот и даже посоветовал невестке делать особую гимнастику, чтобы держать будущего внука или внучку в постоянном тонусе. Явившийся следом за отцом Герман даже потерял аппетит от известия, наскоро затолкав в себя Дусино жаркое, уединился с женой в спальне и около часа прижимался ухом к Катиному животу, с восторгом слушал доносящиеся из него слабые переливы и даже пытался разговаривать с ребенком. В этот вечер Катя заснула абсолютно счастливым человеком. Она не знала, что этот день и эта ночь будут последними по-настоящему счастливыми в ее жизни.

Глава 3

Юля старалась ездить на кладбище как можно реже. У могильного холма на нее накатывала такая тоска, что впору было окопаться рядышком с Родиком, накрепко прижаться спиной или боком к его еще не тронутому тлением гробу. Та установка на позитив, которую Юля дала себе после возвращения из разрушенного торгового центра, сходила на нет в юдоли печали и скорби. Молодая женщина собиралась начать новую жизнь, но делать это надо было явно не на кладбище. Хотя по всем правилам Юля должна была бы ходить в черных одеждах и посыпать голову пеплом, она отправилась в один из лучших в городе магазинов и решила купить себе что-нибудь празднично-яркое. А окружающие пусть думают что хотят. Ей больше нет до других никакого дела.

Пройдя сквозь крутящиеся двери в холл универмага, Юля сразу ступила на движущийся эскалатор, который вывез ее прямо к черному манекену, наряженному в ярко-оранжевый плащ. Аллегория была очевидна и однозначна: аспидно-черное вдовство, выглядывающее из одежки цвета того самого оранжевого шнура, который погубил ее мужа. Юля обошла недвижимую пластиковую дамочку кругом и поняла, что непременно купит себе именно этот плащ. Назло всему и всем. Лето идет к концу, и сквозь хмурые слякотные дни осени Юля будет нести себя навстречу новой жизни эдаким веселым апельсинчиком.

Продавец, молодой жизнерадостный парнишка, громогласно одобрил ее выбор и даже нацелил покупательницу на соседний отдел, где продавалась по-модному огромная лакированная сумка в тон плащу. Юля отстегнула от своей зарплаты еще одну кругленькую сумму, уложила в новую сумку новый плащ и отправилась домой.

Не успела Юля войти в квартиру, взорвался звонком телефонный аппарат. Молодая женщина вздрогнула, быстрым шагом прошла в комнату, но сразу снять трубку не смогла. Ей почему-то показалось, что звонит Родион. Юля застыла около надрывающегося телефона в надежде, что он сам собой замолчит, но тот униматься не собирался. Молодая женщина по-детски вздохнула, сняла трубку и пробормотала что-то маловразумительное: то ли «да», то ли «я»...

– Юля! Это я, Татьяна! – Из трубки на волю вырвался громкий и резкий голос жены Эдика. – Надеюсь, ты не забыла, что у Ладочки завтра день рождения? Ей уже семь! Она ждет не дождется, когда наконец наступит первое сентября, чтобы стать школьницей, как Лерочка! Тебе даже не надо особенно ломать голову над подарком. Девочка будет рада любому предмету, который пригодится в школе. Я специально не покупала пенал, чтобы ты могла отличиться! Их сейчас в магазинах видимо-невидимо! Покупай в розовых тонах, чтобы все было один к одному: такое гламурненькое, принцессочье! Девчонки это обожают! Договорились?!

– Тань... Что-то мне как-то не до праздников... – пробормотала Юля. – Нет... я, конечно, куплю пенал и еще... что-нибудь... ты не думай... И даже все принесу, но радоваться жизни у меня пока не получается... Зачем вам на празднике моя постная мина?!

– Вот это ты брось, Юлька! Живым – живое! Не языческие нынче времена, чтобы умирать вместе с мужем. Праздновать будем на даче. С шашлычками и все такое... Развеешься, встряхнешься, взбодришься. А народу будет немного! Только самые близкие! Друг Эдика Серега, с женой и пацаненком, моя подруга Ольга с дочкой... ну... родители Эдика да Екатерина Георгиевна. Даже без своего кроликовода! Все будут рады тебя видеть! Особенно девчонки! Они же тебя обожают! Так что даже не думай отказываться! Эдик за тобой заедет завтра, сразу после работы! Будь при параде! – И, не дав возможности Юле перевести дух, Татьяна отключилась, крикнув напоследок: – Ну все! Пока! Целую! Ждем!

Дни рождения дочерей Эдика все семейство Кривицких всегда праздновало бурно и пышно. Юля, не имевшая своих детей, любила племянниц и, как могла, баловала. Ладочка с Лерочкой платили ей такой же преданной любовью. Конечно же Юля не сможет огорчить ясноглазую хохотушку Ладочку. Завтра в обеденный перерыв она непременно забежит в соседний книжный магазин, купит там не только пенал, но еще каких-нибудь веселых тетрадочек, блокнотиков, закладок и прочих милых штучек, которые так любят все на свете маленькие девочки. Ладочка будет довольна. Юля даже представила, как девчушка повиснет у нее на шее и станет целовать в щеки влажным и наверняка липко-сладким от конфет ротиком и называть любименькой тетечкой Юленькой. Да, все это, конечно, будет очень приятно, если не считать того, что на дачу ее повезет Эдик. После того винно-сливового секса, который между ними случился, брат Родиона больше ни разу не приходил и даже не звонил. Это было Юле на руку. Она и сама не жаждала его видеть. Но как вести себя, когда они окажутся в машине вдвоем? Впрочем, она ведь уже решила, что сделает вид, будто между ними ничего не было или, в крайнем случае, что она ничего постыдного не помнит, а потому будет резко пресекать все его попытки к новому сближению. А может, он уже и сам не рад, что поддался искушению, переспал с Юлей, и потому будет вести себя предупредительно и корректно.

* * *

Хорошо, что новая оранжевая сумка оказалась такой огромной. В ней уместились и большая подарочная коробка разноцветного зефира, и заказанный трехэтажный пенал в розовых блестках, и блокноты с нарисованными на обложках принцессами, и точилки в виде собачек, кошечек и птичек, а также два веселых пушистых зайчика, чтобы и именинницу порадовать, и Лерочку не забыть. Поскольку небо было затянуто тучами и накрапывал мелкий дождик, Юля решила, что яркий оранжевый плащ на ней будет вполне уместен. Он явит собой дань дню рождения девочки, а траур будет соблюден тонким черным свитером и черными брюками. Со своими темно-русыми волосами она будет выглядеть почти как тот самый магазинный манекен, на котором она этот наряд приглядела. Возможно, ее новый имидж Эдику не понравится, и они доедут до дачи тихо и мирно, как родственники.

Когда брат мужа вошел в Юлину квартиру, она сразу поняла, что надеялась зря. Эдик моментально оценил ее новый прикид и даже выставил вперед большой палец левой руки.

– Классно выглядишь! – похвалил он ее и долгим взглядом посмотрел прямо в глаза, с явным значением.

Юля, как и собиралась, сделала вид, что никакого значения не поняла, схватила набитую сумку, сквозь зубы буркнула: «Поехали!» – и прошла к дверям. Эдик перехватил невестку за руку и явно собрался притянуть ее к себе. Юля неожиданно для себя самой влепила ему звонкую оплеуху, что оказалось верным тактическим ходом, поскольку Эдик даже не подумал возмутиться, а как-то сразу скукожился и пробормотал:

– Ну даешь... А чего я сделал-то?

В машине всю дорогу ехали молча. Эдик периодически бросал на Юлю тревожные взгляды и, казалось, хотел что-то сказать, но она упорно смотрела в окно, а потом вообще закрыла глаза и задремала.

На даче стоял дым коромыслом. По участку, украшенному разноцветными воздушными шарами, блескучими жатыми гирляндами из фольги и чуть ли не карнавальными масками, радостно носилась виновница торжества с сестрой и еще двумя маленькими гостями. Как и предполагала Юля, Ладочка тут же бросилась к ней на шею, и весь новый плащ мгновенно оказался захватан коричневыми от шоколада пальчиками. Татьяна стащила с невестки попорченную обновку и отправилась замывать липкие пятна, а девчонки уже копались в Юлиной сумке, выуживая подарки и лакомства. Сладкого они, видно, уже переели, а потому зефир на них не произвел ровным счетом никакого впечатления, зато с пеналом, под завязку наполненным карандашами, фломастерами, маркерами и разноцветными шариковыми ручками, вся детская компания тут же унеслась в дом, чтобы немедленно опробовать предметы в действии.