– Я вижу, вы правильно реагируете на сигнал, по-комсомольски, – заметил парторг Сметанин, аккуратно вытаскивая у нее из рук листок. – И смею вас заверить, такой сигнал у нас не один! Этот я захватил просто для примера... очень разборчивый почерк у гражданочки...

– Что же делать? – проговорила Катя, сжав пылающие щеки ладонями.

Этот вопрос Катя задала себе, но парторг решил, что он относится к нему, и очень быстро среагировал, как привык реагировать на любые сигналы:

– Как это что? Скажите Виталию Эдуардовичу, что так негоже... что он позорит звание советского врача, что вы не желаете быть его сожительницей... А вы ведь не желаете? Я правильно понял?

– Да... вы все поняли правильно, – обрадовала его Катя, и потому Петр Тимофеевич сразу засобирался восвояси.

На пороге он остановился и на всякий случай все же спросил:

– Надеюсь, нам не надо созывать по этому поводу открытое партийное собрание?

– Не надо... – Катя вымученно кивнула.

– Я засуну Сметанину в глотку этот его сигнал! – бушевал на Катиной кухне советский врач Кривицкий. – Вот ведь никчемный врачишка этот Петька! Аппендицит не может нормально вырезать, а туда же! Парторг! Да если бы не было этой должности, его давно выперли бы из больницы! Ха! Да я ж его и выпру! Парторг у нас не освобожденный! Предложу-ка ему завтра заняться своими прямыми обязанностями!

– Какими? – с ужасом спросила Катя.

– А такими! Обыкновенными! К операционному столу поставлю!

– Да ты что, Виталий! А если больной человек... умрет...

– Ха! Не умрет!

– А вдруг?

– Никаких «вдруг»! Петька ни за что к столу не встанет! Он лучше... съест все эти сигналы, чем начнет оперировать! Так что ничего и никого не бойся, Катюша!

Она хотела сказать, что дело вовсе не в страхе, а в том, что ее называют его сожительницей, но не стала. Виталий наверняка примется вновь предлагать ей выйти за него замуж, но Катя не могла. Она не в состоянии была бы сформулировать, что ее останавливало, не могла – и все.

* * *

Когда Катя вышла на работу, поджатыми губами ее встретила не только Раиса Константиновна, мужа которой уже прооперировал другой врач. Прооперировал удачно, но ей все равно казалось, что Катя ее смертельно оскорбила. Заведующая, с которой старший библиотекарь была на дружеской ноге, тоже поджимала губы, хотя это получалось у нее плохо: слишком уж пухлыми и сочными они были.

– О вас ходят всякие нехорошие слухи, Катя, – сказала она. – На нашу библиотеку может лечь пятно, чего не хотелось бы. По вашу душу уже приходила комсорг отдела народного образования, к комсомольской организации которого относятся наши члены ВЛКСМ. Вы ведь, Катя, тоже комсомолка! Вам что, хочется проработки на собрании?

Кате не хотелось проработки, и она отрицательно покачала головой.

– Я тоже так думаю! Кроме того, если даже закрыть глаза на то, что о вас рассказывают... – заведующая покрутила возле головы ладонью и даже закатила глаза, чтобы показать Кате, что эти слухи ее интересуют только как руководителя объекта народного образования, а вовсе не как простую обывательницу, – то для увольнения достаточно бесконечных больничных листов!

– Но у меня ребенок... – растерялась Катя.

– Милочка моя! Дети – у всех! Но ведь остальные как-то устраиваются!

– То есть вы меня увольняете?

Заведующая выдержала паузу, за которую перед бедной Катей пронеслась вся ее неудавшаяся жизнь, и с достоинством ответила:

– Пока нет... У нас сейчас в читальном зале вас некем заменить, но... В общем, вы на грани увольнения, милочка, и вам стоит сделать определенные выводы.

Особенно неприятны Кате были ужимки матери и сестры, когда она заехала к ним повидаться и показать, как подрос Гришенька.

– Катька, ты же знаешь, что я состою в комитете комсомола училища, культмассовым сектором! Представь: мне все тычут, что моя сестра живет не по-комсомольски! Почему я должна страдать из-за...

Людмилка остановилась, и Катя, заранее съежившись, проговорила:

– Ну... договаривай, Люська...

– Пожалуйста! Я не должна страдать из-за того, что тебе приспичило жить не как все, а с любовником, вот!

– И правда, Катенька, – вступила в разговор Надежда Ивановна. – Про тебя такие ужасы рассказывают...

– Какие ужасы? – насторожилась Катя.

– А такие, что вы со своим любовником специально квартиру спалили, чтобы все там сгинули: и твой муж, и законная жена Кривицкого! – не дав матери открыть рот, выкрикнула Людмилка.

– Мы, конечно, этому не верим... – попыталась успокоить дочь Надежда Ивановна, – но на каждый роток не накинешь платок. Прямо стыдно из дому выходить, честное слово... Хорошо еще, что отца нет дома... Он уж сколько раз порывался идти к тебе разбираться. Я пока удерживаю...

Катя медленно поднялась с оттоманки, взяла на руки Гришеньку и, ни слова не говоря, направилась к выходу.

– Кать, мы ж тебя не выгоняем... – услышала голос матери, но даже не обернулась.

Катя везла ребенка домой. Она опять забыла, что собиралась по пути купить хлеба и каких-нибудь продуктов к ужину. Думала о том, что портит жизнь своей семье и Виталию, а также отличные показатели – комсомольской и партийной организациям библиотеки и городской больницы. Вот и Гришенька вырастет, все будут на него показывать пальцами и отказываться с ним дружить. Что она, Катя, может сделать для всеобщего облегчения? Только куда-нибудь сгинуть... Может быть, и правда уехать с Гришенькой? Но куда? Нигде, кроме глухой деревни под Рязанью, у их семьи нет родственников. Да и кому она нужна с маленьким ребенком? Даже родной библиотеке не нравятся ее бесконечные больничные листы. Кому они могут понравиться в другом месте? И как она в другом месте сможет жить без Виталия? Она же его любит... Но ведь как-то жила до него...

Катя даже приостановила коляску от простой мысли, которая вдруг пришла в голову. Они с Гришенькой живут за счет Кривицкого! Разве ее маленькой зарплаты библиотекаря хватило бы на платье, которое сейчас на ней надето, на Гришенькину коляску и те продукты, которые они ежедневно едят? Конечно нет! Она, Катя, просто забыла, что сыр в ее родной семье всегда был только к празднику, а колбасы в отцовском доме покупают исключительно по двести граммов, чтобы каждому по кусочку к ужину – и все. Да она же паразитирует на Виталии и не замечает этого!

Катя прибавила шагу. Сегодня же с Кривицким будет покончено! Их отношения кажутся дикими со стороны. И тех, кто смотрит на них со всех сторон, вполне можно понять. Она, никчемная библиотекаришка, присосалась к известному на весь город человеку и пьет его кровь! Содержанка! Сожительница!

Весь оставшийся вечер Катя была полна решимости серьезно поговорить с Виталием, но очередная простая мысль заставила ее впасть в полное отчаяние. Ведь если она окончательно откажет Кривицкому, ей придется куда-нибудь съезжать с этой квартиры! С маленьким ребенком! Куда?! Не обратно же родителям на шею? Конечно, Виталий, как человек благородный, не сможет ее выселить отсюда, а значит, вынужден будет вернуться в жалкую комнатку при больнице. Но она не сможет этого допустить, а потому ее положение совершенно безвыходно...

Когда Виталий Эдуардович вернулся из больницы, на Катю просто жалко было смотреть.

– Что опять случилось? – спросил он, предварительно удостоверившись, что ребенок спокойно спит в своей кроватке. – Неужели Сметанин снова посмел...

После жалкого Катиного лепета о том, что жизнь ее никчемна и потому кончена, что она не имела никакого права усыновлять Гришеньку, потому что он потом будет ее только ненавидеть, Виталий тяжело вздохнул и сказал:

– У тебя только один выход.

– Какой? – встрепенулась Катя и с большой надеждой посмотрела на человека, который всегда умел ее выручить.

– Все тот же – выйти за меня замуж. Тут уж все вынуждены будут заткнуться: и Петька Сметанин, и те, кто сейчас смотрит в нашу сторону косо. Ну, посплетничают еще с месяцок, а потом найдут себе другой объект для обсуждения и проработки на партийных собраниях.

И Катя сникла. Она не могла не признать, что предложение Кривицкого было выходом. Она отказывалась идти в ЗАГС, потому что брак с отцом Германа казался ей чуть ли не кровосмесительным, хотя конечно же таковым не был. Но в создавшейся ситуации только брак мог их спасти.

– Или ты больше не любишь меня, Катенька? – спросил Виталий, и она тут же отозвалась, горячо и искренне:

– Люблю! И ты это знаешь!

– Так давай поженимся, чем и утрем всем нос!

И они, возможно, действительно поженились бы. Во всяком случае, этой ночью Кате казалось, что она уже на самом законном основании обнимает и целует главврача городской больницы. Но в одно утро все переменилось.

* * *

– Вот так номер!! – сквозь чуткий утренний сон услышала Катя и открыла глаза. Потом приподнялась на локте и увидела, что возле их постели стоит Константин, сжимая в одной руке ключи от квартиры, а в другой – ручку коричневого чемоданчика.

– Костя... – выдохнула она, и в этот момент проснулся Виталий. Он потер глаза, перехватил Катин взгляд, выражающий смертельный ужас, и, обернувшись, увидел сына.

– Костя?! Почему не телеграфировал, что приедешь? – спросил он так просто и естественно, будто его совершенно не волновало, в каком пикантном положении его застал сын.

Константин усмехнулся и ответил:

– А чтобы увидеть эту картинку во всей красе...

Тут как раз проснулся Гришенька и заявил о себе в полный голос. Константин переменился в лице: он явно не заметил детскую кроватку.

– Так вы что, и это уже успели? – спросил, вглядываясь в ребенка, но потом, прикинув в уме, с удивлением констатировал: – Нет, он никак не может быть вашим... Ничего не понимаю... Может быть, объясните?

Константин поставил на пол чемодан и уселся на стул против раскинутого на полкомнаты дивана.

– Лучше раздевайся, – предложил ему отец, – умойся с дороги, за завтраком все тебе расскажем.

– Какой уж тут завтрак! – зло сказал Константин. – И вы не помрете: позавтракаете позже – воскресенье, поди!

– Ну вообще-то у меня сегодня дежурство, – начал Виталий Эдуардович, но сын его бесцеремонно оборвал:

– А мне плевать на твое дежурство! Ты лучше объясни, какого черта ты спишь с Геркиной женой?!

Гришенька, испугавшийся незнакомого и явно враждебно настроенного человека, зашелся в диком плаче. Катя подхватила ребенка и попыталась его успокоить. На ее руках он несколько затих, со страхом поглядывая на незваного гостя.

– Ну... как тебе известно, Герман... погиб... – начал Виталий Эдуардович.

– А ты будто только этого и ждал!! – бросил сын.

– Не говори ерунды!

– Вот так ерунда! Ты запросто спишь с его женой, будто это нормально!!

– А что же в этом ненормального?

– Да хотя бы то, что она в дочери тебе годится! Только не вздумай мне рассказывать байки о сердце, которому не прикажешь, и прочую дребедень! Прикажешь! По себе знаю!

Катя решила, что ей лучше не присутствовать при разговоре отца с сыном, и хотела уйти с малышом в кухню, но Константин резко схватил ее за полу развевающегося халатика и гаркнул: «Куда?!!» Успокоившийся Гришенька опять залился плачем.

– Ты пугаешь ребенка, – дрожащим голосом сказала Катя.

– Извини, не подумал... У меня же нет ребенка... И откуда вы его только взяли?

– Вот это тебя точно не касается, – отрезала справившаяся с первым потрясением Катя.

– Меня касается все, что с тобой связано!

– В каком смысле? – спросил Виталий Эдуардович, который так и сидел на постели, спустив ноги на пол.

– А в таком, что я люблю ее, и она знает это!!

– Я не знала, – с трудом произнесла Катя, чтобы хоть что-то сказать в ответ.

– Врешь! Вот ведь врешь! Да, я в любви тебе не признавался, но... В общем, все ты знала! И я выжидал время, потому что Герка... ведь года еще не прошло, а вы... Отец, как ты можешь? Ведь и мама...

– Про маму тебе все известно, Костя, и я прошу не касаться этой темы. Она слишком для меня болезненна...

– Да ну! Надо же, какой нежный! А для меня болезненно, что ты спишь с Катей! Мне это... просто острый нож под сердце! Не поверишь, папочка, но мне хочется тебя... придушить...

Катя метнулась к Виталию, но Константин остановил ее жестом.

– Не бойся... Если мне этого хочется, вовсе не значит, что я... поку... сюсь... или поку... шусь... как правильнее?.. На святое, на папеньку... сладострастца!

– Ты забываешься, Костя! – взвился Виталий Эдуардович и, поднявшись наконец с постели, поспешно натянул брюки и рубашку.

– Это ты забылся!! Тебе пятый десяток, а ты туда же! Нашел бы себе какую другую вдову под сорок! На кой черт тебе Катя?!

– Я люблю ее...

– Вот ведь незадача какая! И я ее люблю! И что же нам теперь делать?!

– Неужели ты не понимаешь, сын, что... выбор останется за ней?