Аманда Маккейб - Предательский поцелуй

И все же ему хотелось снова увидеть Изабеллу. Больше, чем он осмеливался себе признаться.

Изабелла затаила дыхание: ей казалось, что ткань, закрывающая картину, вот-вот упадет. Она уже видела, как скользит по полотну тонкий лен, и ее сердце забилось в предвкушении: еще мгновение, и ее взорам предстанет чудо. Ей представлялось, что она стоит перед вратами рая, которые сейчас распахнутся, и ей откроется истина.

Невесомая ткань вспорхнула, словно подхваченная порывом ледяного зимнего ветра, и перед глазами Изабеллы промелькнули яркие краски – желтая, зеленая, ярко-синяя и пламенно-алая. Но уже через мгновение покров опустился, надежно укрыв спрятанное за ним сокровище. Изабелла протянула руку, чтобы сдернуть ткань, но картина вдруг отодвинулась от нее. Пол из холодного серого мрамора ушел из-под ног, удлинился, отрывая Изабеллу от творения, которое она так страстно желала увидеть.

Некоторое время Изабелла растерянно смотрела на картину, которая с каждой минутой все больше удалялась от нее, потом, подхватив тяжелые юбки, побежала, оскальзываясь на гладком мраморе. Но картина уже была совсем далеко, а каждый шаг давался Изабелле с большим трудом – туфли примерзали к ледяному полу, юбки путались в ногах, сковывая движения. Чудесное платье из серебристой парчи становилось все тяжелее и тяжелее.

Со всех сторон доносился многоголосый шепот. Сначала едва слышный, как дуновение летнего ветерка, он звучал все громче и громче, пока не превратился в крик, а потом в рев. Она не слышала слов, это были просто голоса – мужские, женские, плач ребенка.

Изабелла попыталась закрыть уши, но руки не слушались ее. Картина, укрытая легкой тканью, превратилась в крошечную точку в дальнем конце ледяного зала.

Юбки вдруг перестали путаться в ногах, и Изабелла побежала. Она скользила по мраморному полу, стараясь убежать от вселяющего страх шепота и рева ветра. Наконец она добралась до картины и, вцепившись в льняной покров, сдернула его.

– Нет! – закричала она, оступилась и упала, не отрывая глаз от открывшегося ей зрелища.

На картине был изображен Минотавр, получеловек, полубык, мускулистый, черный, с горящими красными глазами. Изабелла с ужасом смотрела, как Минотавр выпростал из картины когтистую лапу, а потом сам вырвался на свободу и двинулся к ней, оставляя за собой шлейф пламени.

Но его лицо… оно было прекрасно. Лицо ее незнакомца, Аида…

– Нет! – выкрикнула Изабелла, очнувшись ото сна.

Несколько мгновений она слепо смотрела перед собой, не понимая, где находится и что с ней происходит. Когтистая лапа все еще тянулась к ней. Содрогнувшись, Изабелла потерла глаза ледяными руками.

Она сделала глубокий вдох, потом еще один и с облегчением почувствовала, что неясное бормотание в ее голове стихает. Она, наконец, пришла в себя и огляделась.

Не было никакого ледяного зала. Не было языков пламени. Она сидела в центре роскошной кровати с балдахином из темно-синего бархата. Одеяло было отброшено, подушки скрылись под смятыми простынями. Изабелле снова приснился кошмар, похожий на те, что преследовали ее в детстве. Тогда она очень тосковала по матери. Что же теперь вызвало эти кошмары к жизни?

Она рассмеялась, все еще дрожа от пережитого волнения. Это был всего лишь сон, вызванный, вероятнее всего, тем, что с ней случилось по приезде во Флоренцию. Те ужасные минуты перед тем, как появился ее спаситель… а потом она увидела его снова, и его появление вызвало в ее душе целый водоворот чувств. Между тем она поклялась самой себе никогда не любить никого так сильно, как отец любил мать. Такая любовь приносит одно только горе. Горе и ночные кошмары.

– Синьорина? – проговорил кто-то, заставив Изабеллу буквально подпрыгнуть на кровати.

Но это была всего лишь Мена, отдернувшая полог кровати. Старая, верная Мена, в своем сером платье и белом чепце. Портьеры были раздвинуты, и в окна лился серовато-розовый утренний свет.

– Синьорина, вы хорошо себя чувствуете? – с тревогой спросила Мена. – Вы кричали. Вам опять приснился дурной сон? Как тогда, в детстве?

Изабелле не хотелось признаваться, что детские кошмары вернулись.

– Нет, не волнуйся, просто нелегко привыкнуть к новому месту. Следующей ночью я высплюсь как следует. А как тебе спалось, Мена?

Мена неодобрительно фыркнула, расправляя смятые простыни.

– Эти флорентийские слуги! Трещат без умолку, как сороки. Ни минуты покоя…

– Может быть, тебе лучше спать здесь, в моей комнате?

– И просыпаться посреди ночи от ваших снов? Ну уж нет, синьорина Изабелла. – Она принялась взбивать подушки. – Что приснилось на этот раз?

Изабелла отвернулась. Она не хотела пересказывать свой странный сон. Холодная мраморная комната, шепот, монстр с лицом Аида. Сейчас все казалось таким глупым, но тогда, во сне, она действительно испугалась.

– Я же тебе говорила, Мена. Это все из-за новой постели.

– Гм. – Было видно, что слова Изабеллы Мену не убедили, но служанка решила сменить тему. Она поставила на колени Изабеллы поднос. – Вот, ешьте свой хлеб. А это эль. Пища в этом доме такая обильная, тяжелая и специй много. Вам нужно что-то простое и питательное.

Изабелла рассмеялась. Она любила эту старую ворчунью.

– Я знаю, ты думаешь, что нам нужно было остаться дома, Мена, но я обещаю: все наладится, нужно только привыкнуть.

– Овечка моя. – Мена ласково погладила Изабеллу по голове. Она часто это делала, когда Изабелла была ребенком и просыпалась по ночам от кошмаров. – Я понимаю, в отцовском доме у вас немного было радостей, но ничего не могу с собой поделать – боюсь за вас. Эти люди…

При мысли о таинственном незнакомце Изабелла вздрогнула.

– Что ты имеешь в виду?

Мена покачала головой:

– Слуги всегда много болтают, овечка моя. Это всего лишь слухи. Но вы должны быть всегда настороже. Это непростое место. Здесь кругом вражда и романы, так много…

Кровавые междоусобицы, любовь, тайные союзы, секреты.

– Как лабиринт…

Мена нахмурилась:

– Лабиринт?

– Я не потеряюсь, Мена, – сказала Изабелла, думая о чудовищном Минотавре. – У меня есть волшебный клубок.

– Ах, овечка моя! – рассмеялась Мена. – Вы всегда говорите такие странные вещи. Настоящая дочь своего отца.

– Неужели?

Все всегда говорили, что она похожа на свою рано ушедшую мать. Изабелле нравилось это слышать и в то же время пугало.

– Ешьте свой хлеб. Вам нужны силы. Вы слишком худая.

– Худоба здесь в моде.

Изабелла отщипнула кусочек хлеба, наблюдая, как Мена укладывает одежду в резной сундук. Когда она поднесла к губам кубок с элем, дверь отворилась и вошла служанка с очередным платьем в руках.

– Доброе утро, синьорина, – сказала она, поклонившись. – У меня послание от синьорины Катерины.

– Надеюсь, моя кузина хорошо себя чувствует сегодня утром, – проговорила Изабелла, дожевывая хлеб.

– Очень хорошо, синьорина, но она просит у вас прощения. У нее болит голова, и она еще в постели. Вы увидитесь вечером, за ужином. Синьор Маттео уже ушел, и его не будет весь день.

Изабелла нахмурилась, вспомнив побледневшее лицо кузины и усталость в ее глазах. Она заметила, что Катерине нездоровится, еще накануне вечером, когда они вернулись от синьора Боттичелли.

– Может быть, мне навестить ее?

Служанка покачала головой; платье, которое она держала в руках, зашелестело.

– Такие головные боли обычно скоро проходят. Хозяйка сказала, что вы не должны отказываться из-за нее от своих планов. К вечеру ей станет лучше. Она прислала вам это платье. Торговец тканями и портниха придут завтра.

– Спасибо. Передайте Катерине, что скоро мы с ней увидимся, – сказала Изабелла.

Мена взяла платье из рук служанки, выставила ее из комнаты и закрыла дверь.

– Ну, Мена, – пробормотала Изабелла, – что ты обо всем этом думаешь?

Мена разгладила новое платье – чудесное творение из голубой и кремовой тафты, украшенное золотой тесьмой.

– Что я думаю? Я думаю, что вам следует быть осторожной и не напрашиваться на неприятности – в таком-то платье… да целый день без присмотра.

Изабелла расхохоталась. Она знала лишь одно средство, способное прогнать прочь все ее сомнения и страхи, – работа.

– Как хорошо ты меня знаешь. Я уже представляю, что буду делать сегодня…

– Рыба! Рыба! Самая свежая рыба во Флоренции, сегодняшний улов…

– Ленты, синьорина! Самые лучшие шелковые ленты на всем рынке. Может быть, алая? Она прекрасно будет смотреться на ваших восхитительных черных волосах!

– Нет-нет, синьорина, не слушайте его! Самые лучшие ленты у меня! Посмотрите сами – вот синяя, зеленая, а вот золотые цепочки…

Изабелла с улыбкой покачала головой. Со дня ее приезда во Флоренцию торговцы буквально осаждали ее. Она махнула рукой, отгоняя их прочь, и продолжила свой путь. Изабелла была совершенно одна. Она оставила мальчика-пажа Катерины, который должен был сопровождать ее, наблюдать за игрой в кости. Она не позволяла себе отвлекаться на безделушки, сегодня у нее были более важная цель и не так много времени. Катерина скоро встанет с постели и будет искать Изабеллу.

Изабелла вспомнила кошмар, который приснился ей прошлой ночью. В этом сне ей снова явился красивый незнакомец Аид. «Интересно, – подумала она, где он сейчас и суждено ли им снова увидеться». Изабелла покачала головой. Нет, не стоит думать о нем. В этом городе любовные приключения таят в себе немалую опасность.

На Старом рынке шагу нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на торговцев тканями, на разные лады расхваливавших яркие шелка, или пекарей с ароматным свежевыпеченным хлебом и посыпанными сахаром булочками; на прилавках громоздились пирамиды свежих фруктов и овощей, утром доставленных из-за города. Продавцы книг, свечей, подержанной одежды – все кричали наперебой, создавая неумолчный шум, в который вплетались голоса служанок и лакеев.

Изабелла медленно прокладывала себе путь через яркий лабиринт, не отрывая глаз от цели своего путешествия, – прилавка под пестрым навесом рядом с палаткой, в которой торговали разноцветными перьями. Этот прилавок манил ее к себе.

Может быть, она еще не знала всех узких улочек Флоренции. Возможно, она еще не понимала, какие тайные желания пробуждала в ней улыбка Аида. Но в одном она была уверена, и эта уверенность придавала ей сил.

Подойдя ближе, Изабелла окинула взглядом прилавок и замерла в восхищении. Груды кистей всех размеров, уголь для рисования, прозрачные стеклянные кувшинчики с минералами и красками. Тут было все, что мог пожелать художник, все, что так трудно было найти в деревенской глуши.

У прилавка уже стояли несколько подмастерьев в испачканных краской блузах, их руки были черны от угля. Хозяин палатки был слишком занят и не удостоил Изабеллу даже взглядом. Она нерешительно смотрела на раскинувшиеся перед ней сокровища. В ее кошельке на поясе было совсем немного денег, поэтому к покупкам следовало подойти благоразумно.

Она внимательно рассмотрела горшочки с красками. Среди них была одна, темная, почти черная, которую можно было бы использовать, чтобы написать волосы Аида, – сияющие черные волосы, сплетающиеся с серебристо-светлыми локонами Персефоны, которую он держит в своих объятиях…

Да что же это? Изабелла зажмурилась и помотала головой, пытаясь изгнать из нее мысли о нем. Они встречались всего пару раз, перемолвились друг с другом едва ли дюжиной слов, почему же она никак не может перестать думать о нем?

Впрочем, в глубине души Изабелла знала ответ на этот вопрос. В незнакомце было какое-то мрачное очарование, он словно околдовал ее.

Протянув руку, Изабелла коснулась мягкой щетины кистей. Повернувшись, чтобы рассмотреть подрамники, она вдруг краем глаза увидела человека, пробиравшегося сквозь толпу совсем рядом с палаткой, у которой стояла Изабелла. Видение было мимолетным. Изабелла замерла, пытаясь уверить себя, что это всего лишь плод ее фантазии. Не могла же она вызвать его силой мысли.

Вряд ли ее Аид сейчас бродит по рынку. Что ему тут делать?

Затаив дыхание, она подошла к краю прилавка и заглянула за полотняную стену палатки. Видение исчезло. Если он и был здесь, его уже поглотила многоликая толпа. Изабеллу бросило в жар, кончиками пальцев она коснулась щек – они пылали. Ей показалось, что день стал светлее, а краски ярче.

Ее взгляд перебегал от одной палатки к другой. Если он в самом деле здесь, наверное, ей лучше всего спрятаться в палатке и подождать, пока он не уйдет. Они не были представлены друг другу, а флорентийские дамы не разговаривают с незнакомыми мужчинами. К тому же она не могла себе позволить думать о чем-либо, кроме искусства.

Однако никакие мысли об искусстве не могли подавить горькое разочарование. Изабелла вздохнула. Наверное, ей все это только почудилось.