— А когда наш самолет летел над океаном… — бубнил над ухом Вашурин, но, почувствовав уверенные движения партнерши, усмехнулся. — А у тебя жесткий характер, Лера. Впрочем, я никогда не сомневался в этом.

Все время, что он бубнил над ухом, она периодически опускала ресницы, что можно было расценить как угодно, а точнее, как выгодно говорившему.

Поглядывая по сторонам, заметила свою секретаршу, танцующую с Осетровым. Когда это Марина вышла в лучшие люди города? А голос, к которому стремилась Лера, звучал уже неподалеку, в каких-то двух шагах, и отвечал ему чересчур веселый, чересчур возбужденный, уверенный в своих чарах голосок. Всего в нем было чересчур, и это еще больше раздражало Леру.

Она узнала его — голосок Маши Лобанкиной. Ну как же, он ведь сам признался, что его дочь без ума от Андрея, даже предположил, что скоро станет тестем… Что она, вообще, здесь делает?! Безобразие! Среди сотни лучших людей города — половина никчемные супруги, а еще и любовницы, и детки… Завтра же необходимо разобраться с этим!

Подумала так и усмехнулась. А сама? Отдала Андрею свой пригласительный. Выходит, и она такая же, как все? Протащила любовника на банкет? Господи, какое пошлое слово — любовник! Да не любовник он, а любимый, единственный!

— Ну, ты представляешь, они все-таки решили переименовать улицу Шверника! Делать им больше нечего! — говорила Маша. — А правда, хорошо, что мы здесь встретились? Вот уж не думала, что увижу тебя! Прямо как снег на голову.

— Не замерзла?

— Ой, да что ты! С тобой мне всегда жарко. И везде, даже на Северном полюсе.

— Надо же…

— Ты так и не сказал, что делаешь здесь?

— Служебные обязанности выполняю.

— Как это? Весь официоз без тебя снимали, сам Осетров руководил группой и текст говорил. Ой, а когда Вашурин грохнулся с трибуны, он так перепугался, велел немедленно вырезать этот эпизод; и когда Агеиху приветствовали, тоже велел вырезать. Опасался, как бы его не обвинили в предвзятом отношении к кандидатам. Не понимаю, при чем тут твои служебные обязанности?

— Мои служебные обязанности — потанцевать с тобой.

— Да-а? Надо же! Послушай, Андрей, так что, Агеиха простила тебя? Ну, пожалуйста, расскажи, как ты сюда попал, мне жутко интересно!

— Ты бы не кричала так громко, Маша, они же все тут, — недовольно сказал Андрей.

Он поднял голову, и его глаза встретились с глазами Леры. Музыка звучала, танец продолжался, но Андрей замер, не в силах оторвать своего взгляда от пронзительных даже в темноте зеленых глаз.

— Ты чего? — удивилась Маша.

И Лера замерла, властным движением оторвала от своей спины липкие ладони Вашурина и шагнула навстречу Андрею.

Маша, раскрыв рот, с ужасом наблюдала за тем, как страшная «Агеиха» нежно обняла ее Андрея, и они медленно закружились в танце, удаляясь от нее, смешиваясь с толпой. Вот уже и не видно их… Что это за наваждение?

Примерно то же думал и Вашурин, остолбеневший среди танцующих. Его толкали со всех сторон, а он все пытался понять, что это значит. И не только он! Осетров тоже видел это и вмиг забыл про свою партнершу Марину. Валерия Петровна танцует с уволенным журналистом?! Мозг Осетрова тут же, будто компьютер, стал просчитывать всевозможные варианты последствий странного поведения мэра. И поскольку все они были не в его пользу, Осетров махнул рукой и стал пробиваться к выходу, надеясь, что за столом, после доброй рюмки водки, отыщутся и более приятные варианты.

Танцующие толкнули Марину и Вашурина друг к другу. Вашурин пришел в себя, сообразил, что негоже кандидату демонстрировать свою растерянность. Галантно развел руками, мол, сам Бог велел нам потанцевать, и закружил Марину. Она не сопротивлялась.

А Маша отошла к стене, растирая слезы по щекам.

Ах, если бы этот танец никогда не кончался! Лера не просто прижималась к Андрею. Казалось, ее тело растекается по его телу, сливается с ним. Как же это можно понять? Только что танцевала с другим мужчиной, и вроде бы не уродом, но было противно, а вот с этим… С ним это даже не танец, а невыносимая радость, почти такая же, какая бывает в постели с любимым человеком! От его ладоней как будто искры впиваются в ее лопатки, заставляя содрогаться все тело.

Это любовь? Она не верила в любовь, посмеивалась над теми, кто говорил о ней. Глупости! Нет никакой любви, есть нормальные человеческие отношения: деловые, служебные, бытовые… эротические. Может быть, в юности что-то и бывает, но с возрастом по-другому смотришь на вещи. И вот…

— Так — хорошо, хорошо… — горячо шептала она.

— И мне тоже, — он говорил совсем тихо, казалось, она не слышала, а чувствовала его голос. Сердцем чувствовала.

— Я с ума схожу, любимый…

— Я тоже. А ты не боишься, что лучшие люди неправильно поймут тебя, Лера?

— Я не думала об этом. Если б кто-то другой был, тогда наверное… И не хочу думать. Ты вспоминал тот вечер? Наш последний вечер перед разлукой?

— Да. Он был для меня спасением. А еще ты мне часто снишься. Именно такой, какой была тогда.

— Неужели? И какая же я в твоих снах?

— Такая, как сейчас… Как два часа назад. И как тогда. Ничего подобного я больше ни с кем не чувствовал, только с тобой. Когда во сне увижу твои зеленые глаза, становлюсь таким счастливым, что просыпаться не хочется. А недавно ты приснилась мне грустная, и я плакал во сне. Представляешь?

— Ты тоже мне снишься… Только редко. Почему-то во сне забывается все плохое, остается только прекрасное.

— У тебя ладони… — он облизнул пересохшие губы. — Горячие…

— И у тебя… и весь ты… и я тоже…

Она еще сильнее прижала свои ладони к его плечам, будто хотела взлететь, опираясь на них. И вдруг судорожно прильнула к нему всем телом, существом, всем сердцем.

Он машинально опустил ниже свои ладони, притянул, привлек ее, дрожащую. Это продолжалось мгновение, а потом она отстранилась, с невыразимой мольбой посмотрела ему в глаза. Но не смогла сказать, что еще чуть-чуть, и она застонет, закричит, вырываясь из тесного, душного зала в кипящее блаженство без пространства и времени.

Андрей понял ее. Он и сам чувствовал то же.

Она еще раз глубоко вздохнула, взмахом руки откинула волосы назад, виновато улыбнулась.

— Извини… Я должна покинуть тебя. Пожалуйста, приходи завтра.

— Лера…

— Извини, — прошептала она.

Стригунов с немалым удивлением наблюдал, как мэр Прикубанска подбежала к столу, схватила свою сумочку и ринулась к выходу…

Андрей Истомин шагал по пустынной улице, и губы его шептали только одно слово: Лера… Лера…

23

Черная «волга» с легким шелестом катила по ночной улице, освещенной резким голубоватым светом фонарей. Борис Агеев развалился на заднем сиденье, тупо глядя в затылок жене, которая сидела впереди, рядом с Геной Бугаевым. Гена решил сам сопровождать мэра домой, опасаясь, как бы снова чего не вышло. Он не задавал лишних вопросов, но Борис чувствовал — Гена сомневается в его искренности.

Это была «волга» Бориса. В 91-м Стригунов, предчувствуя разгон КПСС и подготавливая свой отход на «Импульс», продал часть машин из автопарка горкома сотрудникам завода. Одну из них купил Агеев. Хоть в чем-то не уступает жене! У нее тоже черная «волга», но служебная. А у него собственная! Непривычно ехать в своей машине пассажиром. Но что поделаешь, он крепко выпил, Гена не позволил сесть за руль.

Наверное, он прав. Хотя… Что пил, что не пил — на душе все так же отвратительно. И чем ближе к дому, тем хуже.

Надо было придумать что-то убедительное, объясняя свой дикий поступок днем. Но зачем? Завтра все равно станет ясно, почему он так поступил. Многое завтра станет ясно.

А если прямо рассказать обо всем? Об Анжеле, кассете, условии шантажистов? Чушь! Легче не станет, просто завтра наступит сегодня, сейчас. Ну, и что он выиграет? Черта лысого!

— Я поражаюсь вашему уму, Валерия Петровна, — с восхищением басил Гена. — Гениальная идея! Вашурин распетушился, уже не сомневался, что сейчас всех очарует и поведет за собой. И тут появляетесь вы! Полный триумф! А как он с трибуны сверзился, прямо как результат выборов.

— До выборов еще две недели, Гена, — вздохнула Агеева.

— А Борис Васильевич здорово меня купил. Я уже поверил, что вам нездоровится: лицо опухшее, руки трясутся…

— Так и сказал?

— Именно так! Вы, Борис Васильевич, большой шутник, — Гена повернулся к Агееву.

— Ты лучше на дорогу смотри, — мрачно посоветовал тот. — Все мы шутники… когда приспичит.

— Похоже, тебе здорово приспичило, Боря! — резко бросила Агеева. — Ты видел когда-нибудь, чтобы у меня руки тряслись?

— Не всегда же они у тебя не будут трястись, — после недолгого раздумья пробормотал Агеев.

Гена сердито засопел, но промолчал, глядя вперед. Он давно уже не сомневался, что в мире правит несправедливость. Вот сейчас рядом с ним сидит самая красивая женщина Прикубанска (Гена верил в это с той минуты, когда впервые увидел Агееву), он бы такую на руках носил и каждый день облизывал снизу доверху. Но об этом и мечтать не приходится. Потому что у нее есть муж, какой-то мужик лет сорока, который запросто может сказать о ней любую гадость. И не вмешаешься ведь, не разъяснишь, как нужно разговаривать с этой восхитительной женщиной! Потому что нет в мире справедливости! Подъезжая к дому Агеевой, Гена уже знал, что потом отправится в казино «Кавказ» и там хоть немного восстановит попранную справедливость. Прибьет какого-нибудь сутенера или слишком наглому охраннику выбьет зубы. А если попадется на глаза сам Лебеда, припомнит ему злобный взгляд в вестибюле ДК.

— Спасибо, Гена, — поблагодарила Агеева, когда «волга» остановилась у подъезда. — Борис сам загонит машину в гараж. Кстати, а как ты будешь добираться домой?

— Домой еще рано. Похожу, посмотрю, что в городе творится. Доберусь, не беспокойтесь, меня любой шофер подбросит, куда скажу. До свидания, Валерия Петровна. Вы сегодня были великолепны.

— Спасибо, — еще раз улыбнулась Агеева. — Всего доброго. И вот что, Гена. Пожалуйста, никаких серьезных акций без моего ведома. Сейчас это особенно актуально. Хорошо?

— Конечно, Валерия Петровна, — заверил ее Гена.

Решение посетить «Кавказ» от этого ничуть не поколебалось.

Агеев отпер замки и пропустил жену вперед. Но едва он вошел следом за ней в прихожую, как получил хлесткую пощечину, от которой, казалось, вспыхнула левая щека. Не желая подставлять другую, Агеев отпрянул, прижался спиной к двери.

— Перестань, Лера…

Он видел перед собой бледное лицо, уставшие глаза — такой она стала после танца с Вашуриным. Непонятно, почему она была так ослепительно красива и энергична, неожиданно появившись в ДК. Непонятно, что опустошило ее потом… Сплошные загадки, а времени на разгадки нет.

— Ах, так?! Перестань?! — Она снова размахнулась, но на сей раз Агеев был начеку, перехватил ее руку.

— Прости, я виноват, разнервничался, сам не знаю, что на меня накатило…

— Ты не просто обошелся со мной по-скотски, ты еще и говорил обо мне всякие гадости! Лицо опухло, руки трясутся… Какой же ты негодяй, Боренька!

— Честно тебе скажу, испугался за твою жизнь, Лера…

— И стал говорить про меня мерзости?

— Это ужасно, я даже предположить не мог, что позволю себе такое, но… нервы взвинчены…

— Поэтому всем объяснял, как у меня руки трясутся?!

Борис замолчал. Он вдруг понял, что пытается объяснить, почему связал ее, а она злится за какие-то слова. Ну, сказал, не потому, что хотел выставить ее в неприглядном виде, просто объяснял, какая болезнь, старался быть убедительным… Что, это более обидно для нее?

— Извини, — он пожал плечами. — Все спрашивали, чем ты больна, я и рассказал. У многих больных трясутся руки, а потом это проходит. Не знал, что тебя это волнует, — оторвал спину от двери, прошел мимо жены в свой кабинет и уже оттуда сказал: — Я думал, тебя больше оскорбило то, что я связал: что поступил так отвратительно.

— Как негодяй! Меня оскорбило все твое сегодняшнее поведение!

— А говоришь только о том, что я сказал в ДК.

— Потому что говорить о другом у меня просто нет сил! Это не укладывается в моем сознании!

Она лукавила. Да, то, что он сделал с нею, что ей довелось пережить, было ужасно, однако без этого она не встретилась бы снова с Андреем, не узнала бы правду об их разлуке, не получила такого наслаждения, о котором и не мечтала уже. Сейчас она не думала об идиотском поступке Бориса, его все-таки можно было объяснить: муж испугался анонимного звонка и сорвался. Просто сдали нервы. Но теперь и у нее нервы были на пределе: она ненавидела Бориса!