— Да мы что, — старушка почти ласково посмотрела на мэра. — Мы бы за вас голосовали. После той неразберихи, что была, вы-то город опять нормальным сделали. Киоски разные появились, хулиганов поменьше стало. Денег, правда, не хватает, так у других еще хуже. Ну, какие у вас вопросы? Может, и подскажу чего.

— Вы долгие годы руководили городской почтой. Меня интересует семьдесят девятый год, когда мой отец был вторым секретарем горкома.

— Хорошо помню вашего отца, царство ему небесное. Настоящий коммунист был, не то, что паскудники нынешние, которые перекрасились. Что в Москве, что в Прикубанске — иуды самые настоящие.

— В семьдесят девятом году отец дал вам очень деликатное поручение, Маргарита Андреевна. Пожалуйста, расскажите мне о нем.

Теперь взгляд старушки был настороженным.

— Про деликатные поручения, Валерия Петровна, я никому не рассказываю. На то они и деликатные. Это, можно сказать, городские тайны.

— В этом городе для меня нет никаких тайн, Маргарита Андреевна. — Агеева нервно забарабанила пальцами по столу. — Иначе, что же я за мэр? Но я не хочу выведать у вас секреты других людей. Прошу вас, расскажите мне о моих письмах.

Старушка чуть заметно усмехнулась. Знала, конечно же, знала, что именно об этом спросит ее дочь Петра Васильевича Орешкина. Долго же она думала, прежде чем задать этот вопрос. Шестнадцать лет!

— О ваших письмах? Не совсем понимаю, Валерия Петровна. Память стала совсем никудышная.

— Пожалуйста, Маргарита Андреевна, — умоляюще сказала Агеева. — Для меня это очень важно. — Она достала из сумочки кошелек, вытащила две пятидесятитысячные купюры, протянула Птицыной.

— Вы меня хотите купить? — обрадовалась старушка. — Давненько никто не давал мне взяток, отвыкла уже.

— Нет, не купить. Это благодарность за помощь. Вопрос-то частный, вы можете не отвечать на него. Но для меня он очень важен, Маргарита Андреевна.

— Ну, если так… — Старушка спрятала деньги в сумочку, вздохнула, показывая, как нелегко ей рассказывать о деликатных поручениях. — Даже и не знаю, что сказать вам, Валерия Петровна, а вдруг это будет оскорбление памяти Петра Васильевича…

— Не думаю, — резко сказала Агеева. — Правда никого не оскорбляет.

Она поймала себя на мысли, что говорить, собственно, не о чем. Старуха всем своим поведением подтвердила, что Андрей сказал правду. А как это делалось, неважно.

— Так что вы хотите узнать о ваших письмах?

— Были они или нет? Не только те, которые я писала, но и те, которые мне присылали. Вспомните хорошенько, Маргарита Андреевна, это было давно, может, вы что-то перепутали?

— Такое не перепутаешь, Валерия Петровна. Один раз только и было, чтоб отец, второй человек в городе, приказал изолировать переписку своей дочки. А то все насчет жен, любовниц беспокоились.

— Были или нет? — повторила вопрос Агеева.

— Были.

— Мне тоже?

— И вам приходили, армейские, без марки.

— Много?

— Да я уж точно и не упомню… Много писем было. Петр Васильевич один раз даже рассердился. Пора, говорит, заканчивать это сумасшествие. Так рассердился, что даже дверью хлопнул, а ведь был такой спокойный человек. И все. Как отрезало. Больше писем на ваше имя из армии мы не получали.

— Понятно… — прошептала Агеева. Подумала, что можно было и не затевать это расследование. Она ведь и не сомневалась, что Андрей говорит правду. Так лгать невозможно. Старушка здесь ни при чем, она выполняла распоряжение. Но отец!.. Господи, зачем? Что он добился этим? Сколько страданий, сколько боли, нерожденный ребенок, невозможность иметь детей… И Андрею досталось…

— Извините, что так получилось, — испуганно сказала Маргарита Андреевна. Вынула из сумочки деньги, которые дала ей Агеева, положила на стол. — Я не заслужила их и взять не могу. Я тоже когда-то влюблялась, очень понимала вас. Но и вы меня поймите. Тогда просьба второго секретаря была как приказ. Хочешь дальше работать — выполняй. Потому и выполнила. И молчала. А потом, когда Петр Васильевич погиб, тем более молчала… Да вы и не спрашивали. Я думала, может, оно и к лучшему. До свидания, Валерия Петровна, простите Бога ради. — Она встала с кресла и пошла к выходу.

Агеева молчала, глядя ей вслед.

* * *

Золотая рыбка, вуалехвостка, по-прежнему плавала за своим столом с важным видом хозяйки-распорядительницы. А по углам «аквариума» лениво шевелили жабрами жемчужные гурами и красно-черные меченосцы. То есть на кожаных диванах сидели, ожидая своей очереди, весьма респектабельного вида мужчины: двое в переливающихся стальных костюмах и двое в красных пиджаках. Курили, вяло переговаривались.

Истомин открыл стеклянную дверь, подошел к столу вуалехвостки, роль которой исполняла Марина. Она подняла голову, молча уставилась на Андрея, пораженная переменами в его лице: синяки, ссадины, залепленные лейкопластырем… И злая решимость в глазах.

— Может, сначала в медпункт зайдешь? — наконец вымолвила она.

— Спасибо, — пробурчал Андрей, чувствуя, что все присутствующие в «аквариуме» смотрят на него с откровенным любопытством. — Меня надо без очереди пропустить, ты знаешь об этом?

— Слышала, — усмехнулась Марина. — Подожди немного, у Валерии Петровны человек, выйдет — заходи. Может расскажешь, где тебя так угораздило?

— Обязательно, если вопрос будет задан по-другому: кто меня так угораздил?

— Ну и кто же?

— Твой бывший босс, Илья Олегович Стригунов.

— Илья Олегович? Перестань трепаться! Он и драться-то не умеет, да и здоровье не то. Думал бы, что несешь!

— Разумеется, не сам он. Просто нанял каких-то бандитов, заплатил им, они и напали на меня. Если б хоть предполагал такое, не столько ударов бы пропустил.

— Ты просто злишься на Илью… Олеговича, вот и выдумываешь всякие глупости! — возмутилась Марина.

— Я выдумываю? — Андрей усмехнулся. Эта вуалехвостка — не вертихвостка. Хранит верность своему боссу. — Если на тебя набрасываются в подъезде здоровенные мужички, не грабят, а просто лупят с ходу, приговаривая: будешь знать, как оскорблять уважаемых людей, козел, — это, по-твоему, выдумка? Может, и синяки я сам себе нарисовал? У тебя ластик есть? Будем стирать.

На кожаном диване воцарилось молчание. Похоже, рассказ Андрея заинтриговал посетителей.

— Напасть могут на кого угодно, — неуверенно сказала Марина. — И необязательно, что это месть.

— Спасибо за разъяснения. Ты просто передай своему толстому боссу, что я его встречу и прибью! — рубанул Андрей, разозленный непоколебимой уверенностью Марины в непогрешимости Стригунова. — Запомнишь? Не буду нанимать бандитов, а сам, своими кулаками, набью морду. Хоть он и пенсионер по возрасту, но оскорблять людей не имеет права.

— Прямо убийца какой-то! — поджала губы Марина.

В это время из кабинета выкатился шарообразный мужчина, оставив дверь приоткрытой для следующего посетителя. Для Андрея.

Она испуганно охнула, вскочила из-за стола, подбежала к нему, обняла, нежно погладила теплой ладонью по щеке.

— Что с тобой?

Андрей провел ладонью по ее пышным рыжим волосам, наклонился, ласково коснулся губами ее побелевших губ, пожал плечами.

— Бандитская пуля. Стригуновская. Только не говори мне, что уважаемый Илья Олегович не способен на такое.

Она вернулась в свое кресло, взяла телефонную трубку.

— Позвонить в милицию?

— Не надо, Лера. И вообще, я лучше пойду, не нравится мне в этом кабинете. А то еще ненароком опять доставлю тебе неприятности. Я больше переживал за тебя. Извини, что так получилось.

— Да уж, натворил ты дел, Андрюша. Плохо, что сам пострадал. И знаешь что? Вряд ли это дело рук Стригунова. Знаешь, почему? Кто-то не хочет, чтобы он стал мэром после меня, вот и подставили его.

— Нам больше говорить не о чем, Лера? Скажи, где я тебя могу увидеть сегодня, и я пойду.

— Погоди, Андрей. Мы ведь главный вопрос так и не решили. — Она быстро набрала номер телефона. — Павел Иванович? Агеева. У меня появились новые данные относительно пропажи видеокассеты. Слушайте и не перебивайте! Ваша версия о виновности журналиста Андрея Истомина — ошибочна. Да-да, ошибочна! Будьте добры, восстановите его в прежней должности с завтрашнего дня. Вынужденный прогул оплатите. О том, кто виновен, вы непременно узнаете. Да. Обещаю. Всего доброго. — Положила трубку и улыбнулась Андрею. — Твой вынужденный отдых закончился.

— Я люблю тебя, Лера. А можно и мне разговаривать с Осетровым таким же тоном?

— Не вздумай! В таком случае он просто обязан будет тебя уволить.

— Тогда я с тобой буду так разговаривать… Нет, не могу. Скажи, где мы можем сегодня встретиться, Лера? Чтобы никаких секретарш, никаких посетителей за дверью.

— Не знаю…

— Я провожу тебя домой. Можно?

— Наверное… Я могла бы отложить некоторые дела на завтра… Наверное, часов в семь, нет, в восемь освобожусь, и мы можем пешком дойти до моего дома.

— В восемь? Лера, я с ума сойду!

— А я?..

— Хорошо, буду ждать тебя в восемь у входа, больше чем на полчаса не опаздывай, холодно на улице.

Так хотелось обнять ее, поцеловать, спрятать лицо в этих прекрасных рыжих волосах!.. И так трудно было повернуться и уйти. До восьми еще столько времени, черт возьми!

И она думала о том же.

31

Тихо жужжал кондиционер в окне, заполняя кабинет теплым воздухом с запахами моря и сосен. Хорошая штуковина! Много появилось красивых вещей. Было бы здоровье, можно пожить в свое удовольствие. Красиво пожить… А здоровья-то и нет.

Илья Олегович выдвинул верхний ящик стола, взял упаковку реланиума, выдавил таблетку, положил под язык, откинулся на спинку кресла.

Невроз, черт бы его побрал! А у кого из крупных руководителей его нет? Посмотришь по телевизору на московских демократов и видишь: руки трясутся, вид грозный, а глаза пустые, двух предложений внятно сказать не могут. И понимаешь: друзья по несчастью, на транквилизаторах живут. По-другому и нельзя. Не может выдержать нормальная человеческая психика таких напряжений каждый день.

А тут еще этот журналист, щенок, сволочь такая! Он свое получит, в порошок будет стерт! Какой наглец, а! В кабинете мэра чувствует себя прямо как дома! Что это значит? Кто-то за ним стоит? Кто?

Директору завода не так-то просто все выяснить. Раньше, бывало, только подумает о чем-то или о ком-то, сразу людишки вокруг суетиться начинают, шептать на ухо, записки докладные сочинять — оно и ясно становится. А теперь…

Бориса можно было бы расспросить, кто этот журналист, чего к Лере ходит, может, партию какую организуют вместе? Да Бориса нет, уехал на дачу. Заболел. Куда-то смотался, а приехал, как собака побитая. И вчера был такой же, сам на себя не похож. Весь вечер водку жрал да тупо ухмылялся. Может, и вправду заболел? Сказал, что плохо себя чувствует, был у врача и теперь уезжает за город, недельку посидит на больничном.

Вовремя исчез, ничего не скажешь.

Тоже странно, что это с ним приключилось? Здоровый мужик, на нем пахать можно, а расклеился. Если кто и больной, так это он, Стригунов: давление скачет, голова кружится, сердце колотится, ладони потные — невроз! А обязанности свои служебные выполняет, на больничный не садится. Дома поторчишь недельку, совсем расклеишься, а на даче в такую погоду и вовсе тоска смертная. Что-то здесь не чисто…

Да и вчера Борис так старательно рассказывал, что Лера больная, не может приехать… На полном серьезе говорил! Потом аж побелел, когда увидел ее. Вашурин с трибуны свалился, а этот рот от неожиданности раскрыл.

Многовато загадок…

Таблетка растаяла, но во рту остался мягкий, горьковатый привкус. Стригунов нажал кнопку селектора:

— Ольга Павловна, дайте, пожалуйста, чаю.

— Несу, Илья Олегович. Булочку, бутерброд с колбасой или ветчиной?

— Просто чай.

А может, у нее шуры-муры с этим Истоминым? У Леры Агеевой?! И представить себе такое невероятно. Уж он-то знает ее как облупленную, можно сказать, в одном котле варились. Какие мужики — и красавцы, и при деньгах — подкатывались! И когда незамужняя была, и когда Агеевой стала, горы золотые обещали. И ни один, ни один так ни хрена и не добился. О ее неприступности прямо-таки легенды ходили. Суровая баба! И не сказать, что Бориса любит без памяти, просто у нее на уме только одно — работа. Помешалась на этом, и все туг. Да нет, какие там шуры-муры, особенно теперь, перед выборами?

Ольга Павловна внесла поднос с чашкой чая, поставила перед Стригуновым. Стройная, в красивом сером костюме — не такая уж и пожилая, еще хоть куда женщина. А он даже и не пытался… Стареет, что ли?