Продолжая держаться за дверную ручку, она крикнула:

– Не трудитесь вставать. Я удаляюсь. – И захлопнула за собой дверь.

Эва зашагала по галерее по направлению к собственной комнате, стуча каблуками высоких ботиночек по грубому дощатому полу. Она нащупала ключик, висевший у нее на груди, и отперла дверь, а потом быстро закрыла ее за собой. По грохоту ломающейся мебели и звону бьющейся посуды, сопровождаемым воплями и ревом, она поняла, что какое-то время всем будет не до нее.

Она поспешила к грубо сколоченному комоду и начала рыться в нем. В глубине самого нижнего ящика, спрятанная под ворохом нижнего белья, расшитого кружевами и ленточками, лежала жестяная коробочка в форме сердечка. Она сняла крышку и вытащила несколько свернутых в трубочку купюр. Внутри денежной трубочки было спрятано уже пожелтевшее объявление, вырезанное из местной газетенки.

Быстро развернув его, она пробежала глазами лаконичные строки.

«Требуется экономка. Опыт работы не обязателен. Спрашивать ранчо «Конец пути», недалеко от Последнего Шанса, Монтана». Объявление почти недельной давности. Эва могла только молиться про себя, чтобы это место еще не было занято, потому что работа нужна ей позарез. Она рассчитывала написать письмо-предупреждение после того, как соберется и купит билет на поезд. Но теперь придется отправиться туда лично.

Денег было не густо. Если Куинси поймает ее до того, как она успеет смыться, он наверняка потребует возмещения ущерба, и все вернется на круги своя. Поэтому ей нужно успеть собрать вещи и найти Джона до того, как начнутся поиски виноватого.

Уперев руки в боки, Эва оглядывала комнату, быстро прикидывая, что нужно взять с собой, а что придется оставить. Вся мебель принадлежала Куинси. И вообще, она здесь ни на что не могла претендовать – уж во всяком случае, не на широкое цветастое покрывало и не на лампу под абажуром с бахромой, стоявшую на прикроватном столике с витыми ножками. Куинси, как пить дать, организует погоню, если обнаружит, что что-нибудь пропало.

Стены были оклеены разного рода афишами, сообщавшими о ее участии в театральных постановках, в которых она появлялась из года в год. Некоторые зазывали на водевили, в которых она выступала, будучи еще ребенком. «Аладдин, или Удивительный плут!» был любимым и сохранил о себе самые теплые воспоминания, настолько ей нравилась роль проказника-Аладдина. Обшарпанный сундук с ее костюмами стоял рядом с бюро, одновременно служившим умывальником. Она решила оставить и афиши и сундук. Если понадобится, Джон перешлет ей все это.

Дверь шкафа отворилась с протестующим скрипом. Эва заглянула туда и поняла, что у нее почти нет более-менее приличной одежды. Действительно, ничего подходящего, за исключением двух стареньких платьиц пастельных тонов, одно из которых в розовую полосочку, а другое, довольно помятое, серое дорожное платье, которое здесь выглядело как воробышек среди павлинов. Это платье она купила три года тому назад в Канзас-Сити, когда еще выступала в театральной труппе своих родителей. Она достала это платье, собираясь переодеться в него, но обнаружила, что подол и одно плечо изъедены молью. Вот уж это совсем некстати, особенно в ее теперешнем плачевном положении. Эва взглянула на жестянку с деньгами, и у нее вырвался стон.

Полная решимости найти выход из создавшейся ситуации, она поспешила к шкафу и вытащила из него алый лиф, украшенный разноцветными перьями. Одна из танцовщиц чуть не на коленях умоляла продать его ей, но до настоящего момента Эва все не соглашалась. Она пробежала ладонью по прохладному атласу и дунула на перышки, оживив их на мгновение. За эту вещичку можно выручить по меньшей мере долларов восемь, а отныне такой вызывающий наряд ей будет абсолютно ни к чему. Решено. Она бросила его на постель.

Встав на колени, Эва полезла под кровать за своим чемоданом. Она вытащила его на свет Божий, улыбнувшись ему, как старому доброму другу. Этот чемодан, как и сундук, исколесил большую часть Америки в то время, когда она кочевала из театра в театр. Она взгромоздила чемодан на кровать, открыла его и начала запихивать туда комплекты нижнего белья всех цветов радуги. За этим последовали платья. Затолкав туда последние вещи, она вдруг поняла, что дикие звуки, доносившиеся снизу, уже стихли. Времени у нее оставалось не так уж много.

Накинув на себя красный шелковый халат, едва прикрывавший ноги, и затянув пояс на талии, она услышала стук в дверь. Впрочем, она была к этому готова.

– Кто там? – Не дай бог, Куинси. Впрочем, он может торчать здесь, сколько влезет, и барабанить в дверь хоть до второго пришествия. Открывать ему у нее особой охоты не было.

– Это Джон, – раздался приглушенный голос. – Открой, Эва.

Она пересекла комнату и отперла дверь, отступив в сторону, чтобы впустить его. Остановившись на пороге, он уставился на ворохи одежды и на открытый чемодан, красовавшийся на постели. Она втащила кузена в комнату, чтобы закрыть дверь и запереть замок.

– Где Куинси? – решительно осведомилась она.

– Внизу. Его постиг удар, когда он подсчитал убытки.

– Ах, бедняжка. И что же, он убит наповал?

– Я бы сказал, ему понадобится время, чтобы прийти в себя… А что здесь происходит? – Он кивнул в сторону вещей и чемодана.

– А ты как думаешь? Просто я сматываю удочки, Джон. С меня довольно.

– Но куда ты поедешь? И на что ты будешь жить? – Он был растерян, потом на его лице появилось выражение обиды. – Ты – вся семья, все, что у меня есть.

– Ничего подобного. Ты можешь вернуться к моим родителям и присоединиться к их труппе.

Он передернул плечами.

– Но мы же с тобой строили планы, как организуем собственный театр, станем независимыми…

Ей очень не хотелось огорчать его, но нужно смотреть правде в глаза.

– Я действительно думала, что хочу именно этого, Джон. Собственный театр – это, конечно, замечательно, однако со временем я пришла к выводу, что при заработках, которые нам достаются в заведениях вроде этого, это неосуществимо. Кроме того, я окончательно поняла – такая жизнь не для меня.

– Но чем ты собираешься заняться?

– Я заслуживаю большего, чем быть просто куском плоти. Я хочу чего-то добиться в жизни, я хочу, чтобы ко мне относились не как к пустышке, которая не имеет права на какие-то чувства. Я буду искать работу… приличную работу.

Бедняга Джон растерялся еще больше.

– Ты оставляешь шоу-бизнес?

Она кивнула, ожидая, что он как-то приободрит ее. Но вместо этого его лицо выразило сомнение.

– Я просто представить тебя не могу за каким-то другим занятием. Это ведь у тебя в крови.

Это у тебя в крови. Сколько раз она слышала то же самое из уст своих родителей. Эва тряхнула головой, пытаясь отогнать охватившее ее щемящее чувство тоски. Она подошла к окну, которое выходило на Мейн-стрит, и, глянув вниз, заметила повозку и знакомую недавно прибывшую супружескую пару.

– Верно, это у меня в крови. Но теперь у меня такое чувство, что тяга к лицедейству – это зараза, поражающая кровь, как малярия. Это волей-неволей приходится признать, – сказала она, возвращаясь к кровати. Она смела с нее ворох кружевных вещичек и села, поджав под себя одну ногу. – Мне никогда не стать великой актрисой, вроде Агнес Бут или Кейт Клакстон.

Мечты о том, чтобы блистать на подмостках самых известных нью-йоркских театров в самых нашумевших постановках, как ее кумиры, развеялись, как дым, когда она стала настолько взрослой, чтобы начать читать рецензии на спектакли с ее участием.

– И потом, я уже слишком стара. Боже, мне уже двадцать три. По-моему, самое время повзрослеть, не так ли? Я не собираюсь всю жизнь заниматься этим.

– Когда мы уехали, твои родители столько раз упрашивали тебя вернуться назад, – напомнил Джон.

– И снова стать одной из Изумительных, Великолепных Эберхартов? – Она смахнула слезинку с ресниц и опустила голову. – Я просто не могу, Джон, – прошептала она, и ее голос предательски дрогнул. – Хоть мама и папа так хотят этого, я не могу. Я хочу большего, чем постоянно переезжать с места на место и жить впроголодь.

Она повернулась так, чтобы он не мог видеть слез, которые непроизвольно наворачивались у нее на глаза.

– Me хочется определенности, хочется иметь собственный домик, в котором бы резвились дети и собаки, и чтобы у меня были шуршащие скатерти и беленький заборчик вокруг сада.

Джон бросил взгляд на дверь, как будто ждал, что в нее с минуты на минуту ввалится хозяин.

– Но Куинси…

Она встала и откинула со лба волосы. Пальцем она зацепила волнистые огненные пряди, ниспадающие ей на плечи, и поморщилась.

– Куинси – это ерунда. И не смей больше упоминать при мне это имя.

Вспоминая о том, как ее лишил невинности этот лживый грязный ублюдок, она всякий раз заливалась румянцем стыда. К счастью, этой ее единственной любовной интрижке быстро пришел конец.

Джон, который не обратил никакого внимания на ее смятенное состояние, продолжал:

– Там, внизу, – дым коромыслом, поэтому мы закроемся на ближайшие часа два, по крайней мере. Куинси вопит о том, что вычтет стоимость попорченного имущества из твоего жалованья, Эва. И если ты сейчас удерешь, он будет в ярости.

Сознание того, что потасовка внизу помешала Куинси полностью насладиться его кабинетным свиданием, доставило ей немало удовольствия и даже вызвало легкую улыбку.

– Передай ему, что я скорее сгорю в аду, чем дам ему хоть цент.

Он оглядел комнату.

– А что будет с Честером?

Эва встала. Полы халатика взметнулись вокруг ее бедер. Она взглянула на покарябанный, с облупившейся краской, саркофаг с мумией, притулившийся в углу рядом с гардеробом. Это было настоящее произведение искусства, раскрашенное в малиновый, королевский голубой и ярко-желтый цвета с золотой отделкой. Саркофаг с мумией был очень древней реликвией, которую родители унаследовали от ее прапрадедушки. Мать Эвы, суеверная донельзя, постоянно твердила ей, что прапрадедушка считал эту вещь счастливым талисманом их семьи. Мать просто-таки заставила Эву и Джона взять мумию с собой, когда они решили начать самостоятельную жизнь.

Никто не знал, был ли Честер настоящей египетской мумией и был ли вообще останками человека, обмотанного тряпками и помещенного в старинную гробницу. Но одно ясно, что при жизни Честер был карликом, потому что саркофаг был всего три с половиной фута высотой.

– Я не могу взять его с собой сейчас, – решила Эва, пожав плечами. – Я оставлю его тебе на хранение вместе с моим сундуком.

Она посмотрела на Джона, который в задумчивости заложил пальцы за ремень. Перед его рубашки был перепачкан чьей-то кровью, на правом плече красовалась ссадина размером дюйма в три. Но идеальная прическа ничуть не пострадала. Она знала, что его хлебом не корми, дай только подраться.

– Я волнуюсь, потому что не знаю, куда ты собираешься ехать, – сказал Джон, а потом, долго крепившись, вымучил: – Хочешь, я поеду с тобой?

Эва полезла в свою сердцевидную жестянку, вынула оттуда объявление и протянула ему. Он молча прочел. Затем она пояснила:

– Я уезжаю одна, хотя мне придется одолжить у тебя столько денег, сколько только можно, но я обещаю, что верну долг, как только представится возможность. Мне нужно купить кое-какую одежду и билет на поезд.

Он обвел глазами комнату, и его взгляд остановился на гардеробе, забитом одеждой.

– Мне нужно практичное дорожное платье, – объяснила она, без труда прочитав его мысли. – И подходящая шляпа. Что-нибудь такое, что с радостью надела бы порядочная женщина.

Джон молча слушал, а потом изрек:

– Приличный наряд все равно не превратит тебя в настоящую леди.

Она взяла его руку и крепко пожала, силясь улыбнуться. Она прекрасно понимала, что ей будет очень недоставать этого увальня.

– Конечно, нет. Но, на мое счастье, у меня есть маленький опыт игры на сцене, поэтому я могу превратиться в кого только пожелаю.

– Но, Эви, ты же никогда не была хорошей актрисой.

Чейз Кэссиди осадил лошадь и наклонился вперед, опустив руки на луку своего порядком потертого денверского седла. Он ждал, когда его догонит его правая рука, Рамон Альварадо. Его взгляд скользил вдоль окрестностей. Опытный глаз осматривал покрытые низкорослым кустарником холмы в поисках скота, заблудившегося в зарослях или увязшего в трясине. Он потуже затянул свою потрепанную, видавшую лучшие времена банданну – повязку, защищавшую нижнюю часть лица от пронизывающего ветра.

Мексиканец остановил своего крепыша Аппалузу рядом с крупной гнедой лошадью Чейза и выдержал паузу, ожидая, пока соизволит заговорить хозяин. Но Чейз снова уставился на такой знакомый пейзаж, и Рамон полез в задний карман за табаком и папиросной бумагой.

– Мы теряем дневной свет.

Рамон кивнул. Они были друзьями уже почти девять лет, поэтому понимали друг друга с полуслова.

– Если в этой горной гряде заблудился какой-нибудь скот, нам лучше заняться поисками прямо сейчас, – добавил он.