Даниэла Стил - Прекрасная незнакомка

Алекс всегда посмеивался над тем, что именно видится ему. По крайней мере такие видения облегчали его одиночество. Совсем другое воображал он, минуя дома поменьше на менее представительных улицах, которыми обычно проходил. Там ему чудились мужья, обнимающие своих жен, улыбчивые дети и щенки, резвящиеся в кухне или растянувшиеся перед потрескивающим жарким камином. В тех больших домах его ничто не привлекало. Тот мир не воодушевлял его, хотя в подобных усадьбах он бывал весьма часто. Для себя Алексу хотелось совсем иного, того, чего они с Рэчел никогда не имели.

Трудно было представить себя опять влюбленным, нежно-заботливым с кем-то, представить, что посмотришь кому-то в глаза – и тебя охватит радость. Этого с Алексом не случалось так давно, что он почти позабыл подобные чувства и порой терял уверенность, что когда-нибудь испытает их вновь. Он устал от шумливых деловитых дам, более озабоченных своими заработками и перспективами продвижения по службе, чем обзаведением семьей и детьми. Ему нужна была старомодная женщина, чудо, раритет, самоцвет. А таковых не обнаруживалось. Лишь дорогостоящие лжеувлечения два года кряду. А хотелось найти истинный совершенный алмаз, и возникало сомнение, сыщется ли такой. Одно знал он твердо: он не намерен поддаваться чему-либо мельче своей мечты. Кого-то вроде Рэчел ему не надо. Это он тоже понял.

Вновь Алекс освободился от мыслей о ней и обводил взглядом окрестность, стоя на лестнице Бейкер-стрит. Ее крутые ступени были выбиты на спуске, соединяющем Бродвей с Вальехо-стрит внизу. Алексу приглянулся пейзаж и прохладный ветерок, и он решил дальше не ходить и присел на верхней ступеньке. Раскинув свои длинные ноги, Александр улыбнулся городу, с которым породнился. Пусть он никогда больше не женится. Ну и что? У него отлаженная жизнь, прелестный дом и привлекательная и благополучная юридическая практика. Может, большего незачем и желать? Может, и права нет спрашивать большего?

Взор его запечатлевал пастельные домики у набережной, изукрашенные викторианские жилища, вроде его собственного, важничающий, в греческом духе, круглый Дворец пяти искусств прямо внизу, потом, оглядев его купол, возведенный Мейбеком полвека назад, невольно перевел глаза на крыши под собой, и тут внезапно явилась она. Женщина, сидящая, обхватив свои плечи, на ступенях внизу, была словно изваянная статуя наподобие тех, что стоят во Дворце пяти искусств, только более утонченная, со склоненной головой. Алекс заметил, что сидит тихо-тихо, уставясь на нее, словно на изваяние, произведение искусства, кем-то оставленное здесь, восхитительно отображенную в мраморе женскую фигуру, столь искусно сотворенную, что смотрится почти как живая.

Та не пошевельнулась, и он не сводил с нее глаз минут пять. Затем, распрямившись, она глубоким вдохом вобрала в себя свежий ночной воздух, а выдох был медленный, будто день накануне выпал ей нелегкий. Ее окружало облаком светлое меховое манто, и Алекс смог разглядеть ее лицо. Что-то было в ней особенное, отчего он и не сводил с нее глаз. Так и сидел, уставив взгляд. Кто она? Почему здесь? Ее присутствие потрясло его, и он сидел недвижно, желая узнать больше.

Ее кожа казалась во мраке особенно белой, темные волосы блестели, собранные в пучок на затылке. Похоже, волосы она носила очень длинные, и держались они в прическе всего лишь парой точно размещенных шпилек. К Алексу на миг подступило сумасшедшее желание кинуться вниз по ступеням напрямик к ней, коснуться ее, обнять и распустить ее темные волосы. И, чуть не разгадав его помыслы, она вдруг подняла взор, оставляя свои грезы, будто возвращенная сильной рукой из дальнего далека. Она обернулась в его сторону, вздрогнула и вскинула голову. Алекс увидел прямо внизу перед собой невиданно прекрасное лицо. Лицо совершенных пропорций художественного произведения, с чертами тонкими, хрупкими, беспорочный лик с огромными темными очами и нежно очерченным ртом. Пленившие его с первого взгляда глаза, невидящие, словно поглотившие все остальное лицо, эти глаза, казалось, были полны бесконечной печали, и в свете уличных фонарей ему стали заметны два блещущих ручейка слез на беломраморных щеках.

На одно нескончаемое мгновение их взгляды встретились, и Алекс почуял, как всеми фибрами своего существа рвется к незнакомой большеглазой темноволосой красавице. Сидя там, выглядела она такой ранимой, такой растерянной, но вот, словно смутясь, что позволила ему хоть мельком заметить это, поспешила опустить голову. Какую-то секунду Алекс не шевелился, потом вновь ощутил тягу к ней, увлекаемый идти прямо туда. Он все смотрел на нее, обдумывая, как же ему действовать, и в этот миг она встала со ступеней, кутаясь в манто. Оно было из рыси и окутало ее облаком. Взгляд ее снова нашел Алекса, но лишь на мгновение, затем же, словно видение, она скрылась за живой изгородью.

Алекс не сразу отвел взор от того места, где она пребывала, он прирос к месту, на котором сидел. Все свершилось так быстро. Затем он внезапно вскочил и побежал вниз по ступеням туда, где только что находилась она. Увидел узкую дорожку, ведущую к солидной калитке. Он не мог опознать сад за ней, не разберешь, к какому дому он относился. Надлежало выбирать из нескольких. Тайна оставалась. Охваченный бессилием, он хотел было постучать в калитку, в которую она вошла. Может, прячется в саду, сидит там, заперев калитку. Подступило отчаяние от того, что им никогда уже не увидеться. Потом Алекс, осознав всю глупость своего поведения, напомнил себе, что перед ним была всего-навсего незнакомка. Он долго и задумчиво смотрел на калитку, затем медленно повернулся и пошел назад, вверх по ступеням.

Алекс уже подошел к своей парадной двери и стал отпирать ее, а заплаканное лицо той женщины все преследовало его. Как зовут ее? Отчего она плакала? Из какого дома выходила? Он сел на узкую винтовую лестницу в передней, выходившую в опустевшую гостиную, и смотрел на отражение луны на голом деревянном полу. Никогда не встречалась ему столь обольстительная женщина. Такое лицо может запомниться на всю жизнь, и Алекс, все еще сидя неподвижно, понял, что не забудет его, если и не до конца дней, то очень надолго. Он даже не расслышал телефонный звонок, прозвучавший несколькими минутами ранее, настолько погрузился в мысли об открывшемся ему видении. Когда же расслышал телефон, то живо взбежал в несколько прыжков на верхний этаж и успел войти в кабинет, и извлечь аппарат из-под кучи бумаг на письменном столе.

– Привет, Алекс.

Последовало напряженное молчание. Звонила сестра Кэ.

– Чем обязан?

То есть что ей нужно. Она никогда никому не звонила без нужды или важного ей дела.

– Ничего особенного. Где ты был? Полчаса не могу дозвониться тебе. Девица, у которой вечерняя работа в твоей конторе, ответила мне, что ты уехал прямо домой.

Верна себе. Найдет, что ей требуется и когда ей необходимо, по нраву ли это кому или нет.

– Вышел пройтись.

– В такой час?

В голосе прозвучала подозрительность.

– Чего ради? Что-нибудь случилось?

Алекс тихо вздохнул. С годами сестра извела его. Осталось так мало сочувствия, доброго отношения к ней. Вся она – сплошные острые углы. Пожалуй, похожа на хрустальную вазу с твердыми, остро заточенными гранями, которую можно поставить на стол, не без удовольствия разглядывать, но не трогать и в руки не брать. Постепенно стало заметно, что и ее муж подобного мнения.

– Нет, Кэ, ничего не случилось.

Однако следовало заметить, что при всем ее безразличии к чувствам прочих людей Кэ обладала сверхъестественной способностью угадывать, когда ему не по себе или он вне себя.

– Выходил воздухом подышать. День выдался длинный.

А потом, чтобы отвести внимание Кэ от его персоны, добавил:

– Ты разве никогда не выходишь пройтись?

– В Нью-Йорке? Это надо выжить из ума. Едва подышишь, и помрешь.

– Уж не говоря о том, что оберут и изнасилуют.

Он хмыкнул в трубку и догадался, что она тоже улыбнулась. Кэ Вилард не из улыбчивых. Всегда в напряжении, в спешке, в мельтешении, до веселья ли…

– Так чему я обязан честью услышать тебя? – Алекс устроился в кресле и стал смотреть в окно, терпеливо ожидая ответа.

Долгое время Кэ донимала его звонками относительно Рэчел. Поддерживала отношения с бывшей своей невесткой – ясно зачем. Бывший губернатор входил в число тех, кого хотелось бы удержать в своей свите. А стоит уговорить Алекса возобновить отношения с Рэчел, то старику это придется по душе. При том, понятно, условии, что удастся убедить Рэчел, как отчаянно Алекс без нее страдает и как важно будет для него ее согласие на новую попытку примирения. Кэ не гнушалась подобных хлопот. Уже не раз пыталась устроить им встречу, когда Алекс появлялся в Нью-Йорке. Но если бы Рэчел и пошла на это, в чем Кэ не вполне уверена, со временем стало ясно, что Алекс против.

– Итак, госпожа депутат Вилард…

– Ничего особенного. Хотела поинтересоваться, когда ты попадешь в Нью-Йорк.

– Зачем тебе?

– Не нуди, ради Бога. Просто надумала созвать кое-кого на ужин.

– Кого именно?

Алекс понял, откуда ветер дует, и ухмыльнулся. Забавно, сестра у него как танк. Не отнимешь у нее способности стоять на своем.

– Да ладно, Алекс, не будь таким подозрительным.

– Кто подозрителен? Просто хочу знать, с кем ты желаешь свести меня за ужином. Что странного? А если в списке гостей окажется некто, способный всех нас поставить в неловкое положение? Если я угадаю инициалы, тебе, Кэ, легче будет ответить.

Пришлось ей изменить себе и рассмеяться.

– Ладно, ладно, поняла тебя. Но, Господи, я случайно летела с ней на днях одним самолетом из Вашингтона, и выглядит она, Алекс, отменно.

– А то как же! При ее заработках и ты бы так выглядела.

– Спасибо, дорогой.

– Всегда пожалуйста.

– Ты слышал, что ей предложили баллотироваться в городской совет?

– Нет. – Последовало долгое молчание. – Впрочем, меня это не удивляет. А тебя?

– Тоже нет. – Тут его сестра глубоко вздохнула. – Порой мне хочется понять, осознаешь ли ты, от чего отказался.

– Как же, сознаю. И неизменно благодарен. Не хочется, Кэ, быть мужем политического деятеля. Такая почетная роль пусть достается лишь тем, кто подобен Джорджу.

– Как это прикажешь понимать?

– Он так погружен в свою работу, что наверняка и не замечает, когда ты по три недели находишься в Вашингтоне. Что касается меня, я бы замечал.

Он не добавил, что ее дочь тоже замечает. Ему это известно, поскольку он подолгу разговаривал с ней при каждом своем приезде в Нью-Йорк. Забирал ее на обед, на ужин, на долгие прогулки. Знал племянницу лучше, нежели ее собственные родители. Порой ему казалось, что Кэ не уделяет дочери никакого внимания.

– Кстати, как там Аманда?

– В порядке, надеюсь.

– Что значит «надеюсь»? – В его тоне легко читался упрек. – Ты с ней не виделась?

– Боже мой, я только успела вылезти из вашингтонского самолета. Чего ты от меня требуешь, Алекс?

– Немногого. Твои дела меня не касаются. Твое отношение к ней – это нечто иное.

– И это тебя тоже не касается.

– Разве? А кого тогда это касается, Кэ? Джорджа? Да замечает ли он, что ты и десяти минут никогда не проведешь с родной дочерью? Наверняка знать того не знает.

– Ей шестнадцать лет, и, слава Богу, нянька уже не требуется, Алекс.

– Нянька – нет, но нужны мать и отец – как всякой молодой девушке.

– Ничего не могу поделать. Мое занятие – политика. Разве не знаешь, сколько она отбирает сил?

– Угу.

Он медленно покачал головой. Вот чего она хотела ему пожелать. Жизни с Рэчел «Паттерсон», жизни, низводящей до приближенного мужчины.

– Что еще скажешь? – Разговор продолжать не хотелось, и за пять минут он наслушался предостаточно.

– На следующий год меня выдвинут в сенат.

– Поздравляю, – сказано это было вяло.

– Не очень-то радуйся.

– Я не очень. Думаю вот о Мэнди, о том, во что это выльется для нее.

– Если я пройду, это выльется в то, что она станет дочерью сенатора, так-то вот. – В ответе Кэ прозвучала внезапная резкость, Алексу захотелось огреть сестру.

– Полагаешь, ее это вправду трогает?

– Возможно, и нет. Деточка витает где-то в облаках и, возможно, ухом не поведет, если меня выдвинут в президенты. – На миг Кэ взгрустнулось, а брат покачал головой.

– Не в том суть, Кэ. Все мы тобой гордимся, любим тебя, но существует нечто более высокое, чем… – Как ей скажешь? Как объяснишь? Ничто ее не заботит, кроме своей карьеры, своих дел.

– По-моему, всем вам невдомек, что это значит для меня, как тяжело все дается и сколько мне удалось. Занятие самоубийственное, и я с ним справляюсь, а ты только и знаешь, что поносить меня, что я дурная мать. А твоя мамочка того хуже. А Джордж слишком занят тем, что потрошит людей, и не помнит, кто я – член конгресса или мэр. Все это, паренек, несколько огорчает, мягко говоря.