– Вы мне не сказали, волшебница, откуда же вы.

Он уже не разглядывал ее пальцы. Решил, что, кто бы она ни была, она состоятельна, и еще почувствовал облегчение, не обнаружив гладкой золотой полосы на соответствующем пальце. Стал строить догадки, что у нее, наверное, богатый отец и этот старик устроил ей нелегкую жизнь, отчего, видимо, и плакала она там, на ступенях, где он впервые ее увидел. Или же она развелась. Но правду сказать, его это и не занимало. А занимали ее руки, ее глаза, ее губы и та сила, что так влекла его. Он чувствовал это даже на расстоянии, и все в нем стремилось быть ближе к ней. Уж и так был он близко к ней, но понимал, что коснуться ее нельзя. Можно только продолжить начатую игру.

А Рафаэлла теперь не таила улыбки. В два счета они превращались чуть ли не в приятелей.

– Я из Франции.

– Да ну? Там и живете?

Она в ответ мотнула головой, став почему-то более сдержанной.

– Нет, живу я в Сан-Франциско.

– Так я и думал.

– Да?

Она взглянула на него удивленно и весело.

– Как вы догадались? – спросила с полнейшей простотой. Но в глазах читалось, что она себе на уме. Манера вести беседу подсказала ему, что не очень-то ей приходилось сталкиваться с грубым миром. – А похоже, что я из Сан-Франциско?

– Не похоже. Просто у меня догадка, что вы здесь живете. А с удовольствием?

Она неспешно кивнула, но бездонная печаль вернулась в ее глаза. Вести с ней беседу – все равно что вести корабль по незнакомой реке: не знаешь, где сядешь на мель, а где можно мчать на всех парусах.

– Мне нравится Сан-Франциско. Хотя с некоторых пор я редко выбираюсь в город.

– Вот как? – Он побаивался спросить всерьез, отчего она редко выбирается именно с некоторых пор. – Что же тогда занимает ваше время? – Его голос своей мягкостью ласкал ее, и она повернула к нему глаза, расширенные больше прежнего.

– Я читаю. Запоем.

Тут она улыбнулась и поежилась, словно смутясь, слегка покраснев, отвела взгляд, вновь посмотрела на Алекса и спросила:

– А вы чем занимаетесь?

Сочла себя очень смелой, раз задает несколько личный вопрос этому незнакомцу.

– Я адвокат.

Она кивнула со спокойствием и улыбкой. Ответ ей понравился. Всегда юстиция казалась ей интригующей, и, пожалуй, это как раз подходящая работа для такого человека. По ее догадке, они приблизительно одного возраста. В действительности же он был на шесть лет старше ее.

– И вам нравится такая профессия?

– Очень. А вы, что вы делаете, волшебница, помимо чтения книг?

Ей захотелось сказать с оттенком иронии, что она нянька. Но это показалось незаслуженно жестоким по отношению к Джону Генри, поэтому последовала пауза, Рафаэлла лишь качнула головой, сказав:

– Ничего. – Не таясь, посмотрела на Алекса. – Совершенно ничего.

Ему по-прежнему было любопытно, откуда она такая взялась, какую жизнь ведет, чем занята целый день, отчего же плакала в тот вечер. Это занимало его все сильнее и сильнее.

– Вы часто путешествуете?

– Время от времени. Всего по нескольку дней. – Она опустила взгляд на свои пальцы, уставилась на золотой перстень с крупным бриллиантом на левой руке.

– А теперь собрались назад во Францию? – Он подразумевал Париж, в общем и целом верно. Однако она отрицательно покачала головой.

– В Нью-Йорк. Я бываю в Париже один раз в год, в летнее время.

Он закивал с улыбкой:

– Красивый город. Я однажды прожил там полгода и влюбился в него.

– Да? – Рафаэлле это явно было приятно услышать. – Значит, вы говорите по-французски?

– Не ахти как. – Вновь вернулась широкая мальчишеская улыбка. – Уж точно не так отменно, как вы по-английски.

Тут она тихо засмеялась, вертя в руках книгу, купленную в аэровокзале, на которую указал теперь глазами Алекс:

– Вы ее читали?

– Кого?

– Шарлотту Брэндон.

Рафаэлла кивнула:

– Люблю ее. Прочла все книги, которые она написала. – И посмотрела на него, словно бы извиняясь. – Знаю, не очень-то серьезное это чтение, но изумительное, для того чтобы отвлечься. Откроешь любую ее книгу и сразу погружаешься в мир, который она описывает. Наверно, такого рода литература представляется мужчине пустяковой, зато… – Не сознаваться же ему, что эти книги спасают ее, сберегая рассудок в эти последние семь лет, еще подумает, будто с разумом у нее неладно. – Зато она очень увлекательная.

Алекс улыбнулся совсем доверительно:

– Знаю, знаю, я ее тоже читал.

– Да ну?

Рафаэлла взглянула на него по крайней мере недоуменно. Книги Шарлотты Брэндон вряд ли подходящее чтение для мужчины. Джон Генри наверняка не стал бы их читать. Равно как и ее отец. Те читают не беллетристику, а что-нибудь про экономику, про мировые войны.

– И вам нравится?

– Очень. – Тут он решил немного продлить игру. – Я их прочел все до единой.

– Правда? – Ее огромные глаза еще больше расширились: удивительно, что адвокату такое интересно. Она с улыбкой протянула ему книгу: – А эту успели прочесть? Она совсем новая. – А вдруг она нашла наконец сотоварища?

Бросив взгляд на книгу, он кивнул:

– По-моему, она самая удачная. Вам понравится. Она серьезнее некоторых предыдущих. Больше вызывает раздумий. Много и откровенно говорится там о смерти, это не просто милое повествование. Немало высказано весомого.

Он-то знал, что мать писала этот роман весь прошлый год, накануне весьма серьезной хирургической операции, и боялась, что будет он последней книгой. И постаралась вложить в нее нечто значительное. И это ей удалось. Алекс с большой серьезностью проговорил:

– Автору она очень дорога.

Рафаэлла недоверчиво произнесла:

– Откуда вы знаете? Вы встречались с писательницей?

Настала короткая пауза, на лице его вновь заиграла улыбка, он наклонился к Рафаэлле и прошептал:

– Это моя маменька. – Та в ответ рассмеялась, словно серебряный колокольчик, приятнейший для слуха. – Честное слово, это так.

– Послушайте, для адвоката вы очень уж несерьезный, право.

– Отчего же? – Он постарался принять обиженный вид. – Я серьезен. Шарлотта Брэндон – моя мать.

– А президент Соединенных Штатов – ваш отец.

– С чем вас и поздравляю. – Он протянул руку для пожатия, она вежливо опустила свою ладонь в нее. Получилось крепкое рукопожатие. – Кстати, меня зовут Алекс Гейл.

– Вот видите! – снова засмеялась она. – Ваша фамилия не Брэндон.

– Это ее девичья фамилия. Мать зовут Шарлотта Брэндон Гейл.

– Вон оно как. – Рафаэлла все смеялась, не могла, глядя на него, не расхохотаться. – Вы всегда этакие байки рассказываете?

– Только совсем незнакомым людям. Кстати, волшебница, а вас как зовут?

Он сознавал некоторую свою напористость, однако отчаянно хотелось знать, кто же она такая. И преодолеть взаимную безымянность. Он желал услышать, как ее зовут, где она живет, чтобы в том случае, если опять она растворится в воздухе, удалось бы ее вновь отыскать. Она чуть помешкала с ответом, потом улыбнулась и сказала:

– Рафаэлла.

Он в сомнении покачал головой, но продолжал улыбаться:

– Теперь это мне напоминает байку. Имя у вас не французское.

– Да, испанское. Я только наполовину француженка.

– А наполовину испанка?

Ее внешность подсказала ему, что это правда: иссиня-черные волосы, черные глаза и фарфорово-белая кожа, такова, по его понятиям, и должна быть испанка. Ему и в голову не пришло, что краски свои взяла она от отца-француза.

– Да, наполовину испанка.

– На какую половину? По уму или по душе? – Вопрос был серьезный, и она поморщилась, запнулась в поисках ответа.

– Трудно сказать. Сама не очень понимаю. Наверно, душа французская, а ум испанский. Думаю, я подобна испанке не из особого предпочтения, скорее по привычке. Пожалуй, весь жизненный уклад отзывается в том, какова ты.

Алекс с подозрительным видом обернулся назад, потом, наклонясь к ней, прошептал:

– Я не вижу никакой дуэньи. Она весело рассмеялась:

– Ой, здесь ее нет, но потом встретите!

– По-настоящему?

– Даже очень. Я если и бываю одна, то лишь в самолете.

– Это удивительно, даже интригует.

Захотелось спросить, сколько ей лет. Он предположил, что двадцать пять или двадцать шесть, и был бы удивлен, если бы узнал, что ей тридцать два года.

– Вы не против постоянных надзирательниц?

– Иногда. Но без них, наверно, чувствовала бы себя вовсе непривычно. Я с этим выросла. Порой думаешь, что без опеки окажется страшновато.

– Почему? – Она еще больше озадачила его. Уж до того отличалась от всех знакомых ему женщин.

– Тогда некому будет защитить тебя, – сказала она с полнейшей серьезностью.

– От кого защитить?

Прошло некоторое время, прежде чем она улыбнулась и вежливо заявила:

– От людей вроде вас.

Ему ничего не оставалось, как ответить улыбкой, и довольно долго они сидели рядом, каждый погрузясь в свои мысли и взаимные вопросы относительно жизни друг друга. По прошествии времени она повернулась к нему с большей заинтересованностью и оживлением во взгляде, чем можно было заметить ранее.

– А зачем вы мне насочиняли про Шарлотту Брэндон?

Она никак не могла раскусить его, хоть он ей понравился, вроде бы искренен, и добр, и забавен, и ярок, насколько она может судить. Но вновь он с улыбкой отвечал:

– Поскольку это соответствует истине. Это моя мать, так-то, Рафаэлла. Скажите, а вас действительно так зовут?

Она сдержанно кивнула в ответ:

– Действительно так. – Но не открыла своей фамилии. Просто Рафаэлла. Ему это имя очень и очень приглянулось.

– В любом случае она мне мать. – Он указал на ее портрет на задней стороне суперобложки, мирно поглядел на Рафаэллу, не выпускавшую книгу из рук. – На вас она произвела бы наилучшее впечатление. Она вправду замечательная. – Я в этом не сомневаюсь.

Но ей явно не верилось в истинность сказанного Алексом, и тогда он лихо полез в свой пиджак, извлек тонкий черный бумажник, который год назад преподнесла ему Кэ ко дню рождения. На нем были помещены те же буквы, что и на черной сумочке Рафаэллы. «Гуччи». Он вынул из бумажника две фотографии с помятыми уголками и молча протянул ей через пустующее сиденье. Стоило ей взглянуть на них, и глаза ее вновь расширились. Одно фото совпадало с помещенным на книге, а на втором была его мать, смеющаяся, и он, обнявший ее, а с другого бока стояла его сестра вместе с Джорджем.

– Семейный портрет. Снимались в прошлом году. Сестра моя, зять и мама. Ну, что теперь скажете?

Рафаэлла, послав Алексу улыбку, стала смотреть на него с внезапным почтением.

– Ой, обязательно расскажите мне про нее! Ведь она прелесть?

– Именно. И само собой, волшебница.

Он выпрямился во весь рост, засунул свои документы в карман на спинке впереди расположенного кресла, пересел на соседнее место, совсем рядом с ней.

– Вы, по-моему, тоже прелесть. Теперь, прежде чем описывать мою маму, не заинтересую ли я вас предложением выпить перед ленчем?

Впервые стал он использовать свою мать, чтобы прельстить женщину, ну да что тут такого. Ему нужно было как можно теснее познакомиться с Рафаэллой, пока самолет не долетел до Нью-Йорка. Они проговорили следующие четыре с половиной часа за фужерами белого вина и над заведомо несъедобным ленчем, который оба съели и не заметили, ведя беседу про Париж, Рим, Мадрид, про жизнь в Сан-Франциско, про книги, про людей и детей и про юстицию.

Рафаэлла узнала, что у него хорошенький викторианский домик, которым он доволен. Он узнал о ее жизни в Испании, в Санта-Эухении, выслушал с восторженным вниманием сказку о мире, который следовало бы датировать несколькими столетиями ранее и о котором он даже понятия не имел. Она говорила о столь горячо любимых ею детях, о сказках, которые им рассказывает, о своих кузинах, смехотворных сплетнях в Испании по поводу такого уклада. Изложила ему все, только не о Джоне Генри и не о нынешнем своем житье-бытье. Да и не жизнь это, а мрачное, пустое существование, небытие. Не то чтоб Рафаэлла желала скрыть это от него, просто самой не хотелось вспоминать сейчас об этом.

Когда стюардесса попросила наконец застегнуть привязные ремни, оба напоминали детей, которым сказано, что праздник окончен и пора по домам.

– Чем вы сейчас будете заняты?

Он уже знал, что Рафаэлле предстоит встретиться с матерью, тетей, двумя кузинами, по всем испанским правилам, и что она будет проживать с ними в нью-йоркском отеле.

– Сейчас? Встречусь с мамой в отеле. Они уже должны быть там.

– Можно мне довезти вас на такси? Она отрицательно покачала головой.

– Меня доставят. Собственно, – взгляд у нее стал грустным, – мое исчезновение произойдет сразу по приземлении.

– По крайней мере помогу вам донести вещи. – Тон был умоляющий.

Но она вновь не согласилась: