Достигши представительных особняков Бродвея, он свернул направо и зашагал к Пресидио, бросая взор то на высокие броские здания, то на мирную красу бухты. Здешние дома были из роскошнейших в Сан-Франциско. Тут помещались два-три квартала самых дорогих в городе жилищ, претенциозные кирпичные дворцы и имитирующие старину особняки, ухоженные усадьбы, восхитительные панорамы, мощные деревья. Не встретишь ни души и не донесется ни звука от ровного ряда зданий, хотя нетрудно вообразить себе теньканье хрусталя, звон блещущего серебра, слуг в ливрее, дам и господ в вечерних туалетах. Алекс всегда посмеивался над тем, что именно видится ему. По крайней мере, такие видения лучше облегчали его одиночество, нежели то, что воображал он, минуя дома поменьше на менее представительных улицах, которыми обычно проходил. Там ему чудились мужья, обнимающие своих жен, улыбчивые дети и щенки, резвящиеся в кухне или растянувшиеся перед потрескивающим жарким камином. В тех больших домах его ничего не привлекало. Тот мир не воодушевлял его, хотя в подобных усадьбах он бывал весьма часто. Для себя Алексу хотелось совсем иного, чего-то такого, чего они с Рэчел никогда не имели.

Трудно было представить себя опять влюбленным, нежно-заботливым с кем-то, представить, что посмотришь кому-то в глаза — и тебя поглотит радость. Ничего такого с Алексом не случалось так давно, что он почти позабыл подобные чувства и порою терял уверенность, что когда-нибудь возжелает их вновь. Он устал от шумливых деловитых дам, более озабоченных своими заработками и перспективами продвижения по службе, чем обзаведением семьей и детьми. Ему нужна была старомодная женщина, чудо, раритет, самоцвет. А таковых не обнаруживалось. Лишь дорогостоящие лжеувлечения два года кряду. А хотелось истинного, совершенного, безупречного, редкостного алмаза, и настоятельно подступало сомнение, сыщется ли такой. Одно знал он твердо: он не намерен поддаваться чему-либо мельче своей мечты. Кого-то вроде Рэчел ему не надобно. Уж это он тоже понял.

Сейчас опять освободился от мыслей о ней и обводил взглядом окрестность, стоя на лестнице Бейкер-стрит. Ее крутые ступени были выбиты на спуске, соединяющем Бродвей с Вальехо-стрит внизу. Алексу приглянулся пейзаж и прохладный ветерок, так что решил он дальше не ходить и присел на верхней ступеньке. Вольно раскинув длинные свои ноги, Александр улыбнулся городу, с которым породнился. Пусть он никогда больше не женится. Ну и что? У него отлаженная жизнь, прелестный дом, и привлекательная и благополучная юридическая практика. Может, большего незачем и желать. Может, и права нет спрашивать большего.

Взор его запечатлевал пастельные домики у набережной, изукрашенные викторианские жилища, вроде его собственного, важничающий, в греческом духе, круглый Дворец пяти искусств прямо внизу, потом, оглядев его купол, возведенный Мейбеком полвека назад, невольно перевел глаза на крыши под собою, и тут внезапно явилась она. Женщина, сидящая, обхватив свои плечи, на ступенях внизу спуска, словно изваянная там статуя наподобие тех, что стоят на Дворце пяти искусств, только более утонченная, со склоненной головой, профиль ее высвечивал силуэтом фонарь с противолежащей стороны улицы. Алекс отметил за собой, что сидит тихо-тихо, уставясь на нее, словно на скульптуру, изваяние, произведение искусства, кем-то оставленное здесь, восхитительно отображенную в мраморе женскую фигуру, столь искусно сотворенную, что смотрится почти как живая.

Та не пошевельнулась и он не сводил с нее глаз минут пять, затем, распрямившись, она глубоким вздохом вобрала в себя свежий ночной воздух, а выдох был медленный, будто день накануне выпал ей нелегкий. Ее окружало облаком светлое меховое манто, и Алексу стало возможным разглядеть лицо, черты лица, проступающие в окрестной темноте. Что-то было в ней особенное, отчего он и не сводил с нее глаз. Так и сидел, уставив взгляд. Большей странности Алексу не приводилось пережить, и он сидел, не сводя взора с нее, видневшейся в слабом свете уличных фонарей, влекуще притягательной. Кто она? Почему здесь? Ее присутствие проняло его до основания, и он сидел недвижно, желая узнать больше.

Ее кожа казалась во мраке особенно белой, темные волосы отблескивали, собранные в пучок на затылке. Похоже, волосы, она носила очень длинные, и держались они в прическе всего лишь парою точно размещенных шпилек. К Алексу на миг подступило сумасшедшее желание кинуться вниз по ступеням напрямик к ней, коснуться ее, обнять и распустить темные ее волосы. И чуть ли не разгадав его помыслы, она вдруг подняла взор, оставляя свои грезы, будто возвращенная сильной рукою из дальнего далека. Она обернулась в его направлении, вздрогнула, вскинула голову именно напротив него. И увидел Алекс прямо внизу перед собой невиданно прекрасное лицо. Лицо, как он сызначала воспринял, совершенных пропорций художественного произведения, с чертами тонкими, хрупкими, беспорочный лик с огромными темными очами и нежно очерченным ртом. Пленившие его с первого взгляда глаза, невидящие, словно поглотившие все остальное лицо, эти глаза, казалось, были полны бесконечной печали, и в свете уличных фонарей ему стали заметны два блещущих ручейка слез на беломраморных щеках. На одно нескончаемое мгновение их взгляды встретились, и Алекс почуял, как всеми фибрами своего существа рвется к незнаемой большеглазой темноволосой красавице. Сидя там, выглядела она такой ранимой, такой растерянной, но вот, словно смутясь, что позволила ему хоть мельком заметить это, поспешила опустить голову. Какую-то секунду Алекс не шевелился, потом враз ощутил заново тягу к ней, увлекаемый идти прямо туда. Он все смотрел на нее, обдумывая, как же ему действовать, и в этот миг она встала со ступеней, кутаясь в манто. Было оно из рыси и окутало ее облаком. Взгляд ее снова нашел Алекса, но лишь на мгновенье, затем же, ровно видение, она скрылась за живой изгородью и исчезла.

Алекс не сразу отвел взор от того места, где она пребывала, он прирос к месту, на котором сидел. Все свершилось так быстро. Затем он внезапно вскочил и побежал вниз по ступеням туда, где только что находилась она. Увидал узкую дорожку, ведущую к солидной калитке. Он не мог опознать сад по-за нею, не разберешь, к какому дому он относился. Надлежало выбирать из нескольких. Засим тайна ускользала. Охваченный бессилием, вознамерился было постучаться в калитку, которой она входила. Может, прячется в саду, сидит там, заперев калитку. Подступило отчаяние от того, что им никогда уж не свидеться. Потом Алекс, осознав всю глупость своего поведения, напомнил себе, что перед ним была всего-навсего незнакомка. Он долго и раздумчиво посматривал на калитку, затем медленно повернулся и пошел назад, вверх по ступеням.

ГЛАВА II

Алекс уже подошел к своей парадной двери и стал отпирать ее, а заплаканное лицо той женщины все преследовало его. Как зовут ее? Отчего она плакала? Из какого дома выходила? Он сел на узкую винтовую лестницу в передней, выходившую в опустелую гостиную, и смотрел на отражение луны на голом деревянном полу. Никогда не встречалась ему столь обольстительная женщина. Такое лицо может запомниться на всю жизнь, и Алекс, еще сидя недвижно там, понял, что не забудет его если и не до конца дней, то однако ж очень надолго. Он даже не расслышал телефонный звонок, прозвучавший несколькими минутами ранее, настолько погрузился в мысли об открывшемся ему видении. Когда же расслышал-таки телефон, то живо взбежал в несколько прыжков на верхний этаж и успел войти в кабинет и извлечь аппарат из-под кучи бумаг на письменном столе.

— Привет Алекс. — Последовало напряженное молчание. Звонила сестра, Кэ.

— Чем обязан? — То есть, чего ей нужно. Она никогда никому не звонила без нужды или важного ей дела.

— Ничего особенного. Где ты был? Полчаса не могу дозвониться к тебе. Девица, у которой вечерняя работа в твоей конторе, ответила мне, что ты уехал прямо домой. — Верна себе. Истребует, что ей требуется и когда ей потребуется, по нраву ли это кому или нет.

— Вышел пройтись.

— В такой час? — в голосе прозвучала подозрительность. — Чего ради? Что-нибудь случилось?

Про себя Алекс тихо вздохнул. С годами сестра извела его. Сбереглось так мало сочувствия, доброго отношения к ней. Вся она — сплошные острые углы, хладные, жесткие. Пожалуй, похожа на хрустальную вазу с твердыми остро заточенными гранями, которую можно поставить на стол, не без удовольствия разглядывать, но отнюдь не трогать и в руки не брать. С годами стало заметно, что и ее муж подобного мнения.

— Нет, Кэ, ничего не случилось. — Однако, следовало присовокупить, что при всем ее безразличии к чувствам прочих людей Кэ обладала сверхъестественной способностью угадывать, когда ему не по себе или он вне себя. — Выходил воздухом подышать. День выдался длинный. — А потом, чтобы утихомирить беседу и слегка отвести внимание Кэ от его персоны: — Ты разве никогда не выходишь пройтись?

— В Нью-Йорке? Это надо выжить из ума. Едва подышишь, и помрешь.

— Уж не говоря про то, что оберут и что изнасилуют. — Он хмыкнул в трубку и догадался, что она тоже улыбнулась. Кэ Вилард не из улыбчивых. Всегда с избытком в напряжении, в спешке, в мельтешении, до веселья ли… — Так чему я обязан честью услышать этот телефонный звонок? — Алекс устроился в кресле и стал смотреть в окно, терпеливо ожидая ответа.

Долгое время Кэ позванивала ему относительно Рэчел. Поддерживала отношения с бывшей своей невесткой — ясно, зачем. Бывший губернатор входил в число тех, кого хотелось бы удержать в своей свите. А стоит уговорить Алекса возобновить отношения с Рэчел, то старику это придется по душе. При том, понятно, условии, что удастся убедить Рэчел, сколь отчаянно страдает Алекс без нее и сколь значимо будет для него ее согласие на новую попытку примирения. Кэ не гнушалась подобных хлопот. Уже пыталась не раз соорудить им встречу, когда Алекс появлялся в Нью-Йорке. Но если б Рэчел и пошла на это, в чем Кэ не вполне уверена, со временем стало ясно, что Алекс против.

— Итак, госпожа депутат Вилард…

— Ничего особенного. Хотела поинтересоваться, когда ты попадешь в Нью-Йорк.

— Зачем тебе?

— Не нуди, ради Бога. Просто надумала созвать кое-кого на ужин.

— Кого именно? — Алекс понял, откуда ветер дует, и ухмыльнулся. Забавно, сестра у него что танк. Не отнимешь у нее способности стоять на своем.

— Да ладно, Алекс, не будь таким подозрительным.

— Кто подозрителен? Просто хочу знать, с кем ты желаешь свести меня за ужином. Что странного? А ну как в списке гостей окажется некто, способный всех нас поставить в неловкое положение. Если я угадаю инициалы, тебе, Кэ, легче будет ответить.

Пришлось ей изменить себе и рассмеяться.

— Ладно, ладно, поняла тебя. Но, Господи, я случайно летела с ней на днях одним самолетом из Вашингтона, и выглядит она, Алекс, отменно.

— А то как же. При ее заработках и ты бы так выглядела.

— Спасибо, дорогой.

— Всегда пожалуйста.

— Ты слыхал, что ей предложили баллотироваться в городской совет?

— Нет. — Последовало долгое молчание. — Впрочем, меня это не удивляет. А тебя?

— Тоже нет. — Тут его сестра глубоко вздохнула. — Порой охота мне понять, сознаешь ли ты, от чего отказался.

— Как же, сознаю. И неизменно благодарен тому. Неохота, Кэ, быть мужем политического деятеля. Такая почетная роль пусть достается лишь тем, кто подобен Джорджу.

— Как это прикажешь понимать?

— Он так погружен в свою работу, что наверняка и не замечает, когда ты по три недели находишься в Вашингтоне. Что касается меня, я бы замечал. — Он не добавил, что ее дочь тоже замечает. Ему это известно, поскольку он подолгу разговаривал с нею при каждом своем приезде в Нью-Йорк. Забирал ее на обед, на ужин, на долгие прогулки. Знал племянницу лучше, нежели ее собственные родители. Порою ему казалось, что Кэ не уделяет дочери никакого внимания. — Кстати, как там Аманда?

— В порядке, надеюсь.

— Что значит «надеюсь?» — В его тоне легко читался упрек.

— Ты с нею не виделась?

— Боже мой, я только успела вылезти из вашингтонского самолета. Чего ты от меня требуешь, Алекс?

— Немногого. Твои дела меня не касаются. Твое отношение к ней — это нечто иное.

— И это тебя тоже не касается.

— Разве? А кого тогда касается это, Кэ? Джорджа? Да замечает ли он, что ты и десяти минут никогда не проведешь с родной дочерью? Наверняка, знать того не знает.

— Ей шестнадцать лет, и слава Богу, нянька уже не требуется, Алекс.

Нянька — нет, но до крайности нужны мать и отец — как всякой молодой девушке.

— Ничего не могу поделать. Мое занятие — политика. Разве не знаешь, сколько она отбирает сил.

— Угу. — Он медленно покачал головой. Вот чего она вознамерилась и ему пожелать. Жизни с Рэчел «Паттерсон», жизни, низводящей до приближенного мужчины. — Что еще скажешь? — Разговор продолжать не хотелось, и за пять минут он наслушался предостаточно.