Правда, все окружающие царицу немцы графами стали только в России, но на то они и немцы. Пребывая на верхушке социальной пирамиды, они не желали знаться с низкородными аборигенами, которые лишний раз напоминали всем этим остерманам-минихам-левенвольде и, конечно, самому Бирону, кем они были в юности.

Но и этого мало. Уже в Петербурге, порасспросив кое-кого, аббат узнал, что Сурмилов крайне самоуверен и болтлив. Вроде бы и не сплетник, но мнит себя патриотом и поборником правды, а потому крушит все направо и налево, считая, что ему все позволено. Неприятная личность!

Аббат Арчелли долго вертел в руках рекомендательное, выданное на крайний случай, письмо от маркиза N и, наконец, отправился в дом откупщика. Из разумных соображений следовало бы взять с собой мадам де ла Мот, в разговоре с русским могла понадобиться переводчица, но аббат этого не сделал. Если он и здесь потерпит поражение, то ему совсем не нужен свидетель его унижения. Следовало надеяться, что, пробыв без малого год во Франции, господин Сурмилов овладел этим языком настолько, чтобы прочесть рекомендательное письмо и вести дальнейший разговор.

Фу-ты, ну-ты, какой роскошный особняк отгрохал себе, как его… Карп Ильич, язык сломаешь с именами русских! Колонны, лепнина, окрас белый с бледно-бирюзовым… при доме сад с оранжереями, клумбами и беседками. Сад спускался к воде и имел крепкую пристань, к которой приставали не только буера и катера, но и струга, привозившие с Ладожского озера дрова, сено и зерно.

Арчелли принял важный слуга, очевидно дворецкий. Разговора не получилось, слуга ни слова не понимал по-французски. Однако в доме нашелся переводчик, шустрый малый в русской поддеве с вытаращенными, как у рака, глазами. Уважительно окинув взглядом сутану, он сбивчиво сообщил, что хозяин его принять не может. Арчелли начал ругаться. Он понимал, что если сейчас не добьется свидания с Сурмиловым, то второй раз сюда не придет. В конце концов, и у него есть гордость. Перепуганный малый сообщил, что господин Сурмилов рад бы принять гостя, но его сейчас нет дома, «он на складах, что в Литейной стороне».

Как невообразимо путано и глупо говорят на языке Расина русские слуги. Арчелли не понимал и половины его объяснений.

– Хозяин не похвалит вас за вашу работу, – кричал он с яростью. – В конце концов в этой встрече заинтересован больше господин Сурмилов, чем я. Это дело государственной важности.

Он и очухаться не успел, как его, без остановки изливающего хулу на весь род людской, запихнули в карету. «Сейчас, через десять минут, домчим, – приговаривал слуга по-русски, вставляя при этом французские слова, из которых Арчелли все-таки понял, что его сейчас доставят к Сурмилову.

Склады на Литейной стороне располагались рядом с бывшим дворцом казненного пятнадцать лет назад царевича Алексея. Когда-то Петр решил, что набережная Литейной части, называемая тогда Береговая Каменная линия, станет главной улицей его города (кажется, сейчас это улица Воинова). Планировку Литейной стороны делал сам Трезини. Такой она осталась и по сию пору: параллельные Неве проспекты под прямым углом пересекались другими, более скромными улицами. Как-то сам собой здесь вырос аристократический квартал. Вдоль Невы селились в основном родственники и сподвижники Петра. Здесь жили и сын Алексей Петрович, тогда еще наследник престола, и любимая сестра Наталья Алексеевна, и вдовы братьев – Федора и Иоанна. Конечно, здесь же размещался Литейный двор, на котором отливали зело важные для государства пушки. Рядом размещался дворец генерал-фельдцейхмейстера и директора Литейного двора Брюса.

Но все это было давно, двадцать лет назад. Старые дворцы были сплошь деревянными, мазанковыми, крашеными под кирпич. Крыши у тех дворцов покрывали еловой щепой или досками. Иные, по примеру норвежцев, покрывали крыши поверх щепы кусками дерна. Летом цвел на кровле зеленый луг, и тепло, и от дождя защищает. При царице Анне Иоанновне, дай ей Господь здоровья, город стали строить основательнее, а эти старые дома пошли на снос или были отданы в службы. Сурмилов подсуетился и отхватил себе изрядный куш, получил и строения, и землю под ними. Старые дома починил, вырыл глубокие погреба, обновил пристань. Сюда и привезла Арчелли карета.

На этот раз он был принят сразу, но нелюбезно. Разворачивая письмо, Сурмилов одышливо продолжал кричать кому-то вдогонку распоряжения, даже кулаком грозил, потом достал огромный фуляр, обтер потный лоб и только тогда принялся за чтение. Прочитал один раз, второй, внятно повторил имя рекомендателя маркиза. И тут на глазах аббата произошла метаморфоза. Суровый, с простоватым, мужицким лицом русский материализовался в вежливого до приторности китайца. Глазки его превратились в щелочки, улыбка растянула губы, явив сладкое и несколько неестественное выражение, которое намертво прилипло к коже подобно машкерадной личине.

– Повторите ваше имя, пожалуйста. Я как-то не расслышал. Пойдемте в контору, там и поговорим.

С первой же фразы откупщика Арчелли понял, что правильно поступил, не взяв с собой Николь. Сурмилов довольно бойко болтал по-французски, и хоть речь эта была уморительно смешной, «моя твоя понимать», но главное, эта фраза была правдивой. Он действительно все понимал. Пусть путает падежи и окончания, шут с ним, главное, с этим мнимым китайцем можно договориться.

О, господин Арчелли, все ясно без слов. Я веду серьезные торговые дела с Францией. Это военные и дипломаты выдумали играть в войну, но мы, серьезные деловые люди, выше межнациональных отношений. Конечно, в русских хоромах сейчас ведутся другие разговоры, все вокруг патриоты и искренне ненавидят Станислава Лещинского и защищающих его негодников французов. И они правы. Но частное дело, есть частное дело.

– Итак, чем я могу быть вам полезен? Изложите суть дела.

Арчелли приосанился.

– Не буду скрывать, милейший Карп Ильич… – аббат хотел подсластить пилюлю, но отчество в его исполнении прозвучало так уморительно, что тот с удовольствием расхохотался.

– Зовите меня просто Карп. Это легко выговорить. У русских есть такая рыба. Рыба Карп.

– Рыба Карп, – покорно повторил Арчелли и смешался, понимая, что лепит какую-то глупость.

Сурмилов еще более развеселился, серьезный разговор как-то не получался. Арчелли насупился и бухнул без всяких экивоков:

– Мне нужно, чтобы вы устроили мне приватную встречу с их сиятельством Бироном.

Вот здесь серьезный разговор сразу получился. Улыбка сползла с лица Сурмилова, глаза приняли нормальный вид, то есть округлились, и Арчелли увидел, что они карие, хитрые и опасные.

– Зачем? – по-русски спросил Сурмилов и тут же перевел свой вопрос на французский.

– Поверьте, мой визит будет способствовать благу как России, так и Франции. Это вопрос политический.

– А это, голубь мой, не нашего ума дело. Вот если бы ваш визит с их сиятельством способствовал тому, чтобы я получил из Франции знающих виноделие людей и чтоб приехали они сюда не под конвоем, а по доброй воле, тогда, может быть, я и порадел бы об этой приватной встрече.

– Я думаю, что смогу со временем удовлетворить вашу просьбу, – твердо сказал аббат, хотя не имел ни малейшего представления, как это можно сделать и можно ли сделать вообще. – Возможности католической церкви безграничны, – добавил он для убедительности.

– Так это они у вас там безграничны, а у нас здесь очень даже обнесены забором, – пробормотал как бы про себя Сурмилов и спросил деловым тоном: – А какие гарантии?

– Мое честное имя, – тут же откликнулся аббат.

На лице откупщика появилось новое, непередаваемое простыми словами выражение. С одной стороны, оно словно окаменело, более того, отупело, а с другой стороны, желающий мог прочитать точный ответ: «А черта мне нужно твое честное имя, если я в твою честность совершенно не верю, как не верю всем католикам».

– Кроме того, я могу в вашем присутствии написать маркизу письмо в Париж, в котором подробно изложу вашу просьбу. Ну как, согласны, рыба Карп?

– Да ты что плетешь-то? Какая-такая рыба? Это я тебе, дураку, для примера сказал, – по-русски выкрикнул Сурмилов, багровея лицом, но тут же опомнился и вполне сносно перевел свою фразу в подобающих выражениях.

Потом оба весело смеялись. Карп Ильич меж тем крикнул клерка, тот принес бумагу и чернила.

– Пишите письмо маркизу N. И чтоб он прислал не подлецов и проходимцев, которые наврут с три короба, а на деле ничего не понимают в виноделии. Таких я и сам мог найти во Франции, а мне нужны подлинные, крепкие специалисты. Вы меня понимаете?

Аббат понимал, но чувствовал себя при этом полным кретином. Как тяжело иметь дело с русскими! Где-нибудь на берегах Амазонии, или, скажем, в дебрях африканского континента, легче договориться с аборигенами, чем с этой твердолобой породой. Однако перо его бодро порхало над бумагой, и нужные фразы сами собой ложились на лист. В тексте было много недомолвок, но в Париже должны были понять, как трудно работать в России. Здесь нужны особые методы.

Сурмилов посыпал письмо мелким песком из песочницы, дабы чернила скорей просохли, а затем сказал настойчиво:

– А теперь объясните, зачем вам нужно видеть графа Бирона?

– Это не моя тайна, и я не могу ее вам доверить. Более того, я вынужден убедительно просить вас оставить наш разговор в секрете. О нем не должна знать ни одна живая душа.

– Ишь ты! – удивился Сурмилов. – Ни одна живая… Это как же вы себе представляете? Что я вас за руку отведу к их сиятельству, а они будут ждать вас инкогнито под дубом где-нибудь на Крестовском острову?

«Издевается, мерзавец, – подумал в смятении аббат, – этот боров выманил у меня дурацкое письмо, над которым будет хохотать весь Париж, а теперь точит об меня свое слоновье остроумие».

– Ваши шутки неуместны, господин Сурмилов. Но одно я вам скажу. В этой встрече их сиятельство Бирон заинтересован больше, чем люди, которые уполномочили меня просить об этой встрече.

– А вот это уже дело! – воскликнул Сурмилов. – Так и объясним. Мол, графу Бирону эти тайны нужны больше, чем вам. Шут его знает, может, Всесильный и поблагодарит меня когда-нибудь за содействие.

Теперь откупщик говорил очень серьезно, даже перекрестился на икону в углу. У русских лики святых всегда под рукой, они их разве что на деревьях не развешивают.

– Мы так сделаем, господин Арчелли. Я тут разведаю кое-что. Как только у меня появится возможность для конкретного разговора, мой посыльный известит вас письмом. Ждать придется не долго. Если я не смогу вам помочь, то сообщение об этом вы тоже получите своевременно. Как вас найти?

Ох, не хотелось аббату давать свой адрес, но положение было безвыходным. Но, видно, на этот раз провидение было на стороне Франции. Через два дня утром знакомый клерк явился к Арчелли с письмом, написанным изысканно и строго. Видно, не сам откупщик пыхтел над текстом. Аббат Арчелли приглашался сегодня же в контору на Литейной стороне в десять часов ночи. При себе он должен был иметь загодя написанное объяснение для передачи его Известной Особе. Прописные буквы ясно указывали, что Известная Особа и есть Бирон.

«Ишь, как заговорил, – размышлял аббат, шагая к месту встречи. – Был бы прок от твоей учтивости, господин откупщик. А вообще-то, зря я обратился к этому фрукту. Граф Апраксин обещал устроить встречу… со временем. Надо было подождать».

Сурмилов сам встретил аббата на пороге и сразу провел в кабинет. Там уже находился молодой человек, красивый, строгий, если не сказать, мрачный. Одежда партикулярная, скромная, но добротная. При появлении Арчелли он коротко кивнул, после чего отошел к окну и стал внимательно смотреть в прогалину между строений. Арчелли проследил за его взглядом и увидел вечернюю Неву. Ветер дул с залива, по реке шли волны, иные с белым гребнем пены. Погода явно портилась.

– Ну вот, господин аббат. Я со своей стороны вашу просьбу, считайте, выполнил. Мы обязуемся сохранить вашу тайну, – он выразительно посмотрел в спину молодого человека, – но в свою очередь надеемся на вашу скромность.

Сурмилов несколько запинался в словах, словно произносил чужой, выученный наизусть текст, потом пожевал губами, доверительно ткнул аббата в плечо и по-свойски добавил:

– Вы тут потолкуйте без меня. Этому человеку можно доверять. Его зовут Родион Люберов.

7

Странное, очень странное послание получила мадам де ла Мот – Огюст Шамбер просил ее о встрече. Письмо было написано шифром, примитивнейшей цифирью, любой человек, если он грамотен и француз, прочитает в два счета.

Николь не знала, что Шамбер в Петербурге. Когда прибыл – зачем, кем послан – это все были вопросы, которые надо неотлагательно решать. По всем условиям шпионской игры ей надлежало самой знать это. Но странность записки была в другом. Даже сквозь цифры шифра проглядывала какая-то истеричная, надрывная интонация. Он слишком уж настойчиво призывал «сохранить все в тайне», как будто сама Николь этого не понимала, и звал ее на свидание, чтобы «потолковать». Да, да, в русском варианте это так и звучало: не поговорить, не побеседовать, а именно потолковать. Но самым неожиданным было место встречи, это, как говорится, «не в какие ворота». Шамбер призывал Николь приехать утром в невообразимую рань на Васильевский остров в музей, называемый Кунсткамерой. Вот так, не больше и не меньше.