Конечно, ей приятен князь Матвей, она этого и не скрывает. И что из того? Было у Матвея Козловского особое выражение лица – внимательное, очень доброе, без улыбки он словно улыбался насмешливо, и в то же время был как-то особенно спокоен. В такие минуты Николь невольно отводила взгляд, смущаясь неведомо чего. Так князь смотрел на нее в карете, а в Петербурге он как-то разом поглупел. И философическое спокойствие с лица исчезло, появилось просительное, испуганное выражение, и чем-то он вдруг стал похож на долговязого викинга из прежней жизни.

Не-ет, надобно вести его в грот, без помощи римской Венус тут не обойтись. В Летнем саду он сразу разберется, что к чему.

16

Хоть и говорил Матвей в свое время уверенно: «Моей любови к Лизоньке Сурмиловой сносу нет», она как раз и износилась. И виной тому были не поправившиеся денежные дела князя. Несмотря на явную легкомысленность и инфантилизм, Матвей был человеком чести, а он уже столько наобещал в письмах «розе голубой», что сам поверил – нужно жениться. Правда, иногда романтическое настроение куда-то отступало, верх брал прагматизм, и он с раздражением говорил себе, что Лизонька отнюдь не роза, а цветочек желтенький, сродни калгану. И опять же папенька Карп Ильич не больно жаждет сделать его своим зятем. Но в такие минуты Матвей сам себя ненавидел, а потому спешил вымести скучные мысли из головы вон. Судьба послала ему Лизоньку, и он будет ей верен.

И вдруг он понял, что судьба его забубенная явно поторопилась. Виной оскуднения чувств к Лизавете Карпов-не была встреча с Николь. Конечно, путешествие в карете было весьма приятным, и, млея в присутствии хорошенькой девицы, он предвкушал, вот ужо доберемся до места, отвяжемся от буки-папеньки, тогда и поговорим по душам. Тут уж он все ее пальчики и перецелует.

Странное, похожее на бегство исчезновение Николь на постоялом дворе смутило князя, но не больше… И только прибыв в столицу, он по настоящему, то есть до стеснения в груди, огорчился, что потерял хорошенькую мамзель.

Правда, первые дни не до того было. Вначале надо было покончить с полковыми делами. Он отнес письмо генерала Любераса по назначению и был принят весьма доброжелательно. Потом занимался оформлением отпуска. Три месяца ему разрешили бить баклуши – до полного излечения пустяшной, как он считал, раны. Плечо заживало плохо. Одно утешение, он так приспособился держать руку, что мог избавиться от унизительного, через шею перекинутого шарфа.

Тетка приняла племянника с распростертыми объятиями:

– Жить будешь у меня. До Клепки далеко, а в казармах в отсутствие твоего полка делать нечего.

В доме Варвары Петровны все осталось по-прежнему, разве что поменяли обшивку на инвалидном кресле, сменив зеленую камку на синюю. Все та же мрачная старуха в застиранном шушуне и красном повойнике на жидких волосах катала по дому барское кресло. Теперь главным летним гадательным инструментом тетки стали карты, в кофе она разуверилась – то ли помол не тот, то ли зерна низкого качества, потому что сразу видно – врет кофейная гуща. И вообще все в жизни испрокудилось, люди изолгались, погоды вконец испортились, продукты гадки, цены взлетели до немыслимых высот. Куда идем – Бог весть.

Однако трезвый взгляд на жизнь не испортил хорошего настроения Варвары Петровны и не на йоту не убавил в ней решительности. С первого же дня Евграф только вещи закинул на второй этаж, а Матвей сменил военный камзол на гражданский, она начала давать племяннику советы, более похожие на военные приказы.

– Матвей, слышь-нет? Пора тебе устраивать свою судьбу. Что молчишь? Отвечай!

– Сейчас, тетенька, только чай допью и тут же пойду устраивать.

– А ты словами-то не озоруй. К старшим будь почтителен. Во-первых, тебе дом надо в Петербурге купить.

– А во-вторых?

– Жениться, что еще. Я тут прознала, что Ванька, брат твой, так бобылем и живет. А это значит – тебе рожать, чтоб не пресечься роду. Ты об этом-то думаешь?

– Угу, – покорно кивнул головой Матвей, рот у него был полон. Уж больно знатную кулебяку готовит теткина повариха. Право слово, ум отъешь.

– Я вот смотрю, много сейчас развелось молодых людей, у которых на уме только ленность и забиячество, а христианские заповеди они в забвении держат. Днем маршируют с солдатами, а вечером кабаки да карты. Для этого много ума не надо. И еще моду взяли в бильярд играть. Это женская игра, в мое время только дамы шары катали.

– Угу…

– У этих петиметров одна страсть – лошади. А любовь? Они считают, что кувыркаться с зазорными девками где ни попадя, это и есть любовь? Ладно, не об этом речь. Я тебе дом присмотрела в Адмиралтейской стороне. Как думаешь, что выгоднее – новый покупать или под снос, чтоб заново строиться?

– Я пока, тетенька, ничего не думаю.

Надоела ему тетка, сил нет. Вот тут-то и вспомнил он с полной ясностью прекрасную Николь. Стал искать ее в городе, вопросы в гостиных задавать, мол, в чьи дома только что приехали гувернеры из Франции. Люди смотрели на Матвея с недоумением. К нам из Франции сейчас никто не приезжает, сейчас у нас с Францией война.

Потом письмо от Николь получил, обрадовался несказанно, но настоящий переворот в его душе произошел в кофейном дому. Здесь уж он с полным основанием мог сознаться самому себе, что такого любовного томления, смятения, неприлично и рассказать кому, он не испытывал никогда в жизни. Ласточка, птичка звонкая, чайка легкая, что кружит над бирюзовой волной… Теперь в мечтах он называл избранницу своего сердца не иначе как мадам де ла Мот. Конечно, имя Николь не исчезло из обращения, но оно, казалось, принадлежало деве юной, невинной и неопытной, тоже где-то «калгану желтенькому», а мадам ла Мот, несмотря на свою молодость, была дама зрелая, прекрасная и недоступная, как жрица. В голову лезли всякие слова типа «алтарь», «искупительная жертва», «власяница и вериги» и прочая чушь.

Верите ли, господа, совсем голову и сон потерял! При расставании в кофейном дому Матвей сообщил место своего проживания, даже Клепкину мызу подробно описал – на всякий случай. Мадам же де ла Мот отнюдь своего адреса не сообщила, напустила туману розового, мол, там, где она обретается, запретили называть оное место.

Он засмеялся счастливо и вдруг почувствовал, что ему рядом с Николь нечем дышать. Словно весь кислород уходил на обслуживание ее красоты, а на его долю приходились одни ошметки. Он даже, помнится, пошутил:

– А не в раю ли вы обретаетесь?

Она засмеялась, трень-брень колокольчики:

– Нет, не в раю. Но поверьте, милый рыцарь, я бы назвала свой адрес с полным удовольствием, но это не в моей власти.

Так и сказала – «милый рыцарь», этим прозвищем она его в первый раз в карете наградила, намекая, что он ее от поляков спас. И не поймешь сразу, всерьез говорит или шутит.

А в общем-то, Матвей не огорчился из-за этой скрытности, такая дама и должна иметь тайны. Кроме того, он хорошо запомнил имя шведского посланника и знал, где в случае необходимости можно будет найти обожаемую. Но пока об этом крайнем случае и разговора не было.

Неделя прошла с их встречи, а он уже два раза получал записочки с приглашениями – первый раз в гостиную неких иностранцев, немцев, кажется, милейшие люди. Второй раз в Летнем саду гуляли. Николь хотела непременно показать Матвею римскую статую, но на беду грот в этот день был закрыт.

В саду Матвей завел обстоятельный разговор, трещал без умолку, как скворец. Он решил стать степенным человеком, тетка для него дом присмотрела, и он надумал купить непременно. А как же! Пора начинать взрослую жизнь. Он хочет жениться. Только нет пока избранницы сердца. Но что-то подсказывает ему, что она недалеко. Мадам де ля Мот слушала его вполне благосклонно, ни разу не перебила. Это вам о чем-нибудь говорит?

Теперь Матвей собирался на конную прогулку вдоль набережной, далее – в парк, такое вот прекрасное путешествие. «Просто погуляем…» – сказала Николь. Матвей точно решил, что в этот-то раз уж непременно скажет, что влюблен, что она и есть избранница сердце, греза мыслей его. Только бы погода не испортилась, не нагнал бы финский ветер туч да туману. Но пока солнце держалось, исправно слало на землю лучи.

Другой, не менее важной заботой было – что надеть. В этом камзоле песошном он уже был. А какие на нем тогда были кюлоты? Господи, забыл совсем. Ну и шут с ними. Не в кюлотах дело. Главное, чтоб видно было, что ты человек со вкусом и не беден.

В чем лучше сидеть в седле – в бархате или в сукне? Что более соответствует прибрежному ветру и деревьям в парке? Тонкое сукно для прогулки более подходит, но сейчас лето. Суконный кафтан у него очень приличный – рукава, согласно моде, узкие, обшлага украшены пуговицами, обшитые черным шелком с металлической нитью. Но на рукаве вдруг обнаружилось жирное пятно. С первого взгляда не больно-то и видно, но если руку поднять… Нет бы на левый рукав пятно посадить, левая рука у него еще плохо работает.

– Евграф! Где камзол лазоревый из «ткани с насыпью»?

Евграф не отзывался. Видно, уперся куда-то. Наверняка на рынок, он обожает туда ходить. Тетенька еще с утра просила купить померанцев и миндальных ядер для пирога.

Лазоревый камзол как в землю канул, но нашелся другой – с травяным узором, хороший, мелкий, пейзанский узор. Но у ворота пуговицы нет, одни нитки торчат, и подкладка из белого байберика на вид какая-то несвежая.

– Она что, у тебя подкладку, что ли, будет смотреть?

Оказывается, он говорил вслух, оттого и не услышал, как дверь открылась. На пороге стояло инвалидное кресло, в нем царицей восседала тетка, за ней маячило лицо старухи. Все собрались!

– Это кого вы имеете в виду?

– А к кому ты на свидание-то собираешься? Я за тобой внимательно наблюдаю. Совсем ты, милый, за последнюю неделю голову потерял.

– Тетенька, позвольте мне одеться…

– Да позволю, позволю. Только ты перво-наперво скажи мне – кто она. Из каких фамилий? Достойное ли семейство?

Ах, как хотелось крикнуть Матвею в голос: «Не ваше дело!», можно и помягче выразиться: «Это только меня касается», а можно просто молчать со спокойным видом. Этим правом Матвей и воспользовался. Он с трудом просунул раненую руку в рукав рубахи, оправил кружева. Зеркало маловато… Выбрит отменно, но под левым глазом вроде прыщ… или нет, так только, пятнышко.

Протяжно вздохнула старуха, скрипнули колеса и, стуча ободьями, кресло покатилось прочь. Варвара Петровна не издала ни звука.

Тут и лазоревый камзол сыскался. И кафтан, и камзол шили прошлой осенью по присланным из Парижа патронам. Патронами называли уже раскроенную и вышитую ткань, которую потом подгоняли по фигуре. Матвей эту пару любил, одежда сидела на нем как влитая. Потом долго искал турецкий серебряный мундштук, куда же без этого мундштука на свиданье? Лошадь к нему привыкла, с другим мундштуком он ее и не удержит. Все, побежал!

На утро, когда мрачный Матвей спустился к завтраку, Варвара Петровна вместо приветствия сказала обиженно:

– Ну что? Не слушаешь тетку, вот и получай сюрпризы. Не пришла твоя инкогнито на свидание?

Ответом тетки был обиженный вздох и удивленный взгляд.

– А я еще вчера знала. Раскинула карты – ба-атюшки! За этим и к тебе потащилась. Предупредить. Опасная она, Матвей, дальняя и опасная.

– Что значит – дальняя? – он язвительно рассмеялся.

– А то значит, что не нашего раскрою. И много у тебя будет из-за нее неудобств и опасностей всяких. Дама червей, и не девица. Вдову, что ли, нашел?

Матвей поперхнулся чаем. Напиться бы сейчас в дым! Одна беда – не с кем!

17

Светский Петербург из-за взятия Дангица прямо с ума посходил. Все восхищались победой Миниха. Тут же вспоминали его прежние заслуги. И если раньше он был толковым инженером, приложившим некоторые силы в строительстве Ладожского канала, то теперь уже никто не сомневался, что он сам этот канал придумал, выкопал и шлюзами обустроил, дабы спасти от бурь и потопления многие русские суда. Военные чины от генералов до унтер-офицеров толковали о реконструкции армии, особенно упирая на то, что Миних уровнял в жаловании русских и иностранных офицеров (раньше русским за службу платили меньше). Но, главное, в глазах общества фельдмаршал был теперь гениальным полководцем. Ласси под Данцигом бился-бился, но так и не взял города, а Миних приехал и в три месяца обеспечил славу России.

Дело в том, что русские давно по-крупному не воевали. Это была первая значительная победа в царствование Анны Иоанновны. При Екатерине I не было войн, а про юного Петра II и говорить нечего, а здесь Россия взяла на себя ответственность за большое европейское дело и вы играла его, натянув нос и Франции, Швеции и даже Порте. Польша в этом списке не упоминалась, поскольку каждому было ясно, что Польше Россия принесла счастье. И по всем параметрам выходит, что «большое европейское дело» выиграл именно Миних.