— Но для кого-то Полина Львовна представляет опасность уже самим фактом своего существования, — сказал Тауберг. — А может, как всегда, все дело в деньгах?

— Да она бедна как церковная мышь!

— А вдруг ей известна какая-нибудь опасная тайна, или она оказалась свидетелем чего-то преступного, или преставился какой-то ее родственничек, отписав ей огромное наследство? Кто ее ближайшие родственники?

— Наше семейство, — невесело усмехнулся Сергей.

— Тогда при чем здесь Болховской? Почему ты думаешь, что именно он всему зачинщик? — сверля взглядом Всеволожского, спросил Тауберг.

— Ну, тогда главным подозреваемым являюсь я...

— Ты?! — опешил Иван.

— Я. Все просто и банально. В Казани, после пожара, Полина пришла ко мне и показала письмо, сильно компрометирующее в глазах света и двора моего достопочтенного батюшку, упокой Господь его грешную душу. И потребовала в обмен на сие послание представить ее в свете и дать приданое, чтобы благопристойно выйти замуж и обеспечить будущее себе и Лизе.

— И что ты? — напряженно спросил Иван.

— Я... А я — дурак. Письмо все еще у нее, но мне теперь это безразлично. Лишь бы с ней ничего не случилось.

— Бедный мой друг, — чуть насмешливо протянул Тауберг, — то, что ты влюблен, как пятнадцатилетний отрок, ни для кого не секрет. Право, не думал, что доживу до времен, когда увижу тебя в сей незавидной роли.

— Тевтон, это серьезно! Я... я женюсь на ней! — вновь закружил по кабинету Сергей.

Тауберг с потрясенным видом уставился на Всеволожского. Влюбиться — это ладно, ну с кем не бывает. Это что-то вроде зимней вьюги: пометелит, да и пройдет. Но жениться! Утратить свободу, связать себя путами семейных обязанностей! Прощайте веселые друзья-собутыльники, ночные пирушки, сладострастные Лилетты и Хлои!

— Полина Львовна, — осторожно начал Иван, — девушка, несомненно, с большими достоинствами... — Он не удержался, и озорные огоньки заплясали у него в глазах.

— Пошел ты к дьяволу, Иван! Все, это не обсуждается!

— Ладно. — К Ивану снова вернулся его всегдашний невозмутимый вид. — Но все-таки кто же пытался отравить Полину? Тут одно из двух: либо челядь, либо кто из домашних, но уж никак не Болховской.

— Ну, кто из домашних, Иван? Манасеина? Дамбрезак? Достопочтенная Аспазия? Зачем им это?

— Но кто-то же подсыпал в чашку Полины Львовны яду?

— Подсыпал, — согласно кивнул Сергей.

— Кто? Ты же собирался провести дознание?

— Провел.

— И что?

— Ничего. Касательство к тому завтраку имели наш знаменитый Тардье, буфетчик, кофешенок и еще чертова прорва народу. Никто из них ни сном ни духом... по крайней мере, они так сказывают. Доказательств никаких...

Уже собираясь уходить, Тауберг вдруг спросил:

— Послушай, а какую фамилию носила матушка Полины Львовны в девичестве?

— Не знаю, — пожал плечами Сергей.

— Узнай, — наставительно произнес Иван, — лишним не будет.


14


Когда Всеволожский вошел в спальню Полины и увидел ее бледное лицо с огромными карими глазами в темных, болезненных ободках, худенькие запястья в голубых жилках, умиление и жалость его так захлестнули, что комок подступил к горлу.

Варвара Апрониановна, дежурившая у больной, подняла на него ласковый взгляд:

— Что, голубчик, пришел навестить нашу пташку? Ничего, ничего, с Божьей помощью, все обошлось. Денек, другой — и опять по дому порхать начнет.

— Тетушка, вас матушка искала, что-то ей с вами обсудить надобно, — соврал Сергей, избегая глядеть в глаза Варвары Апрониановны.

Лицо Манасеиной вытянулось, она укоризненно покачала головой.

— Что ты, мой ангел, разве можно молодую-то девушку оставить... — Она замялась.

— Ступайте, тетушка, ничего предосудительного не случится, вы же меня знаете.

— То-то и оно, что знаю, — пробормотала Варвара Апрониановна и степенно выплыла из спальни.

Сергей прикрыл плотно дверь, огляделся по сторонам, словно желая удостовериться, что за ним никто не наблюдает, и столкнулся со взглядом Полины.

— Князь, что это с вами такое? — спросила она слегка удивленно.

— Я... вы. — Всеволожский непроизвольно проглотил комок в горле и конфузливо замолчал.

— Бог ты мой, да вам, кажется, неловко? — воскликнула чуть насмешливо Полина. — Вот уж никогда бы не подумала, что вы...

— Полина... Львовна, нам надо поговорить, — запинаясь проговорил Сергей. — Обстоятельства сложились так, что...

— Что меня хотят убить, — закончила за Всеволожского девушка. — Вы это хотели сказать?

— В общем, да.

В спальне повисло тягостное молчание.

— Но за что? Почему? — недоуменно посмотрела она в глаза Сергею.

— Пока не знаю, — признался он. — Я...

— Сядьте, — перебила его Полина и показала ладошкой возле себя, — сядьте сюда.

Сергей медленно подошел и присел на краешек постели.

— Я хочу повиниться. — Полина вздохнула, и на бледных щеках ее проступили красные пятна.

— В чем? — удивленно поднял брови Сергей.

— За то треклятое письмо. Поверьте! — горячо прошептала она, вкладывая в это слово страстную надежду. — Я была в отчаянии и думала не столько о себе, сколько о Лизе. Впрочем, не стану лгать, и о себе тоже...

— Я понимаю, понимаю, — попытался ее успокоить Всеволожский.

— Нет, вы не понимаете, потому что никогда не поступили бы так сами. Ни при каких обстоятельствах! Вы благородный, великодушный, честный. Вы никогда, никогда не совершили бы столь низкого поступка! Это мне наказание за мой грех.

Она вдруг по-детски шмыгнула носом, и слезинка, выкатившись из глаз, побежала по щеке, оставляя за собой влажную дорожку.

— Простите меня, ради Бога, — с жаром произнесла она, и в ее бездонных глазах застыла отчаянная мольба.

Сергей улыбнулся и осторожно провел ладонью по ее щеке. В порыве волнения она схватила его руку и прижала к своим мягким горячим губам.

— Полина, — промолвил Сергей осевшим вдруг голосом, — Поля...

Он подался вперед, ощутив упоительный аромат юного тела, вскруживший голову, приблизил к ней свое лицо. Их губы встретились. В этом поцелуе не было жгучей страсти и неукротимой жажды обладания, как в первом, что был подобен налету урагана. В этот раз он был пронизан светлой нежностью, сладостным желанием не завоевать, а раствориться, исчезнуть в залитом светом пространстве, отдать себя без остатка. Сергей очнулся от того, что кулачок Полины колотил по его спине.

— Что, что? — спросил он, еще не понимая, в чем дело.

— Стучат, — прошептала она и разжала объятия.

Сергей поднялся и отошел от кровати.

— Entrer[2].

Вначале в открывшемся проеме двери показался огромный букет роз, перевязанный лентами. Потом державшая букет рука чуть отстранила его в сторону, и за ним показался сначала флигель-адъютантский эполет, а затем и сияющая физиономия Бориса Болховского собственной персоной.

— Похоже, что меня не ждали, — тотчас оценив обстановку, сказал Болховской. — Вам, я вижу, уже лучше? — протягивая цветы Полине, лукаво улыбнулся он. — Очень рад.

— Je vous remercie[3], — улыбнулась в ответ Полина. — Будьте так добры, положите этот прекрасный букет вон на тот столик.

Она дернула кисть звонка. Через несколько мгновений в комнату влетела молоденькая горничная.

— Фенечка, принеси вазу под цветы. И воду.

За все время, пока горничная хлопотала с вазой и цветами, оба князя не проронили ни слова. Всеволожский заложил руки за спину и нервно постукивал ногой по паркету, стоя к Борису боком, а тот отстраненно смотрел в окно.

— Что ж, Полина Львовна, поправляйтесь скорее, — первым нарушил молчание Борис.

— Уже уходите? — почти без сожаления спросила Полина.

— Да, дела, знаете ли. Прощайте.

— Прощайте, князь. Еще раз спасибо за великолепный букет.

— Ну, что вы, de rien[4]... Сергей, проводи меня.

Всеволожский молча пошел следом за Болховским.

— Ты за что-то сердит на меня, друг мой? — спросил Борис. — Верно, я вам помешал?

— Глупости, Борис, — ответил Сергей, хотя его тон говорил об обратном.

— Entre nous[5], вы превосходная пара, а Полина Львовна — чаровница! — улыбнулся Болховской.

— Спасибо. — Сергей внутренне ощетинился. — Однако позволь это решать нам самим.

Улыбка на лице Бориса растаяла. Он глянул в колючие глаза Всеволожского, круто по-военному развернулся и пошел прочь, резко звеня шпорами.


— Между вами что-то произошло? — слегка нахмурила брови Полина.

— Нет, ничего, — соврал Сергей. — Просто он не вовремя зашел.

— Возможно, как раз вовремя, — смущенно засмеялась она. — Знаешь, я хотела тебе сказать...

— Прости, что перебиваю. — Сергей снова присел на кровать и взял ее руку в свою. — Собственно, я зашел, чтобы сообщить тебе, что мы уезжаем. Конечно, когда ты полностью поправишься.

— Уезжаем? Куда? Зачем?

— В мое подмосковное имение Раздумьино. Там ты будешь в безопасности.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее.

— Подожди, — уперлась ладошкой в его грудь Полина. — Я хочу, чтобы ты принес мою шкатулку. Она на мраморном столике. Подай, пожалуйста.

Сергей послушно протянул шкатулку, уже догадываясь, что в ней может быть. Полина, открыв замочек, достала злополучное письмо.

— Оно твое, — сказала она с решимостью в голосе. — Я давно хотела это сделать.

— Поля, это сейчас не важно — ответил Сергей.

— Для меня — важно. Я освобождаю тебя ото всех обязательств. И еще, — она сделала паузу, — мне надо уехать... одной... без Лизы и без тебя. Не хочу, чтобы из-за меня вашим жизням грозила опасность.

— Да что это ты выдумала! — взорвался Сергей. — Почему тебе вечно нужно поперек идти?! Куда это ты «исчезнешь», позволь спросить?!

— Перестань кричать! И прекрати меня трясти, мне больно! Я не прощу себе, если из-за меня с кем-то из вас что-нибудь случиться! — Она нежно провела рукой по его щеке. — Только обещай мне не оставлять Лизу, пусть она будет под твоей защитой, а я что-нибудь придумаю... может, в компаньонки к кому... да и монастырей по Руси много...

— Какие компаньонки?! Какие монастыри?! Вздор! Никуда я тебя не отпущу, и не мечтай. А будешь перечить, запакую в куль и все равно увезу! Через три дня выезжаем. — Сергеи встал и навис над ней, заслонив широкими плечами весь белый свет. — А выкинешь какой-нибудь фортель, посажу под домашний арест! — За нарочитой грубоватостью сквозила плохо скрытая тревога за нее.

Он резко развернулся и сердитым шагом покинул спальню.

— Бурбон, чугунная голова, — прошептала вслед Полина, но на губах у нее мелькнула улыбка. Хорошо, пока она ничего не может предпринять, пока все будет так, как хочет он. Пока...


15


РАПОРТ ТРЕТИЙ

Милостивый государь, Осип Францович.

С великим прискорбием и неутешной печалью сообщаю Вам о трагической гибели нашего товарища Василия. Описывать подробно происшествие мне, милостивый государь, трудно, ибо ни я, ни Савелий на месте том, где оно случилось, не присутствовали. Известно токмо, что интересующую Вас особу хотели задавить насмерть каретою, что и свершилось бы, ежели б Василий, Царство ему Небесное, не бросился и не спас бы ее, вытащив буквально из-под лошадиных морд, сгинув сам под колесами кареты. Надеюсь Вы, милостивый государь, не оставите своим попечением семью друга и товарища нашего Василия.

Инструкции, полученные от Вас, мной прочитаны и до Савелия слово в слово доведены. Касательно Вашего приказания насчет окружения и домашних князя Всеволожского сообщаю, что в усадьбе проживают, помимо прочих, гувернантка-француженка, некая Дамбрезак, и сродственница княгини Всеволожской Варвара Апрониановна Манасеина, из дворян казанских.

Ближайшего окружения князя Всеволожского суть трое человеков. Самый ближний Иван Федоров Тауберг, московский дворянин. Знаком с князем сызмальства; сказывают, вместях шалопайничали по Москве, а потом еще и фронтовыми товарищами во время наших заграничных походов были. Сей Тауберг в отпуску по ранению, майор, проживает ныне в собственном доме на Ордынке.

Второй товарищ князя — Самарцев Степан Яковлев, штаб-ротмистр в отставке. Князь с ним служил с 12-го года в одном полку. Дворянин Тверской губернии. Проживает на Тверской улице в гостинице «Европа».